Исповедь молодой девушки (сборник)
Шрифт:
– Умоляю вас, объяснитесь! – воскликнула я. – Я вас не понимаю.
– Господину Мак-Аллану, должно быть, неприятно давать вам объяснения здесь, – вмешался Фрюманс. – Мадемуазель де Валанжи, я полагаю, что наступил момент безотлагательно представить доказательства, о коих было говорено выше, и то лицо, которое с полным основанием надеется рассеять его сомнения. Мой совет – немедленно вернуться в Бельомбр, а мы через несколько минут последуем за вами, ибо должны встретиться там с господином Бартезом, а может быть, и с господами де Малавалем, Мариусом де Валанжи и доктором Реппом. Я знаю, что они сегодня собирались нанести вам визит. Вы не должны принимать никаких решений, прежде чем не посоветуетесь со своими родственниками и друзьями.
А я спешила посоветоваться с Женни. Неужели ее обвиняли в причастности к темной истории моего похищения? Вся дрожа, я пожала руку Фрюманса и поклонилась Мак-Аллану, чей ясный и спокойный взор, казалось, властно подчинял себе все чувства, волновавшие мое сердце, и все неясности моей будущей судьбы. Не сказав ни слова, я опять села на лошадь и уехала.
Не успела я проехать шагов сто, как почувствовала, что вот-вот упаду в обморок. Это ужасное и странное видение, которое с самого детства и особенно в последнее время смутно возникало в моем воображении, предстало передо мной во всей своей жестокой реальности. Итак, у меня не было теперь ни имени, ни возраста, ни семьи, ни прошлого, ни будущего, ни защиты, ни ответственности! Я не могла отдать себе отчет в положении, в котором вдруг оказалась. По тому ужасу, который овладел мною, я поняла, что меня предупреждали совершенно напрасно: ничего подобного я даже не могла себе представить.
И сейчас еще я не понимала, что произойдет дальше. Я пыталась понять, но темное облако как бы застилало мой взор. Равнина, вся сверкающая от солнечных лучей, показалась мне серой и тусклой. Морской ветерок, раскаленный как самум, бил мне в грудь, как зимний вихрь. Стремясь преодолеть этот внезапный упадок сил, я пришпорила лошадь и натянула поводья. Бедный Зани, который давно уже не переходил в галоп, помчался как ураган. Он пересек Дарденну, перескакивая с одного скользкого уступа на другой с ловкостью горной козы. Я почти бессознательно доверилась его отваге. Мне нужно было повидать Женни, мое единственное утешение. Я и не думала о том, чтобы обернуться: я увидела бы за собой на горе Мак-Аллана, который ехал вдали вместе с Фрюмансом, делясь с ним своими мыслями о моем бурном и неистовом характере.
XLII
Я застала Женни, как мне уже сообщили, за разговором с господином Бартезом, который, повидавшись утром в Тулоне с Мак-Алланом, рассказывал Женни то, что собиралась ей рассказать я.
– Итак, мое бедное дитя, – сказал он, беря меня за руки, – война объявлена! Нам посылают полномочного посла, очень вежливого и очень осторожного, но который тем не менее очень точен и тверд. Хотят, чтобы вы отказались от всего, и предлагают вам денежную компенсацию на лучших условиях…
– Которую я никогда не приму! – воскликнула я. – Это предложение оскорбительно для памяти моих родственников: ведь моя бабушка признала меня, и моя мать от меня не отреклась. Я или их ребенок, или ничей, и я ни в коем случае не могу принять милостыни.
– Люсьена права, – сказала Женни и поцеловала меня. – Я была уверена, что она именно так и ответит.
– Не будем так спешить, – возразил Бартез. – Я только что перечитал сие знаменитое доказательство. Оно внушает полное доверие и не вызывает во мне никаких сомнений. Но с юридической точки зрения оно не является неоспоримым, не надо закрывать на это глаза. Господин Мак-Аллан уже давно знаком с этим делом, и мы можем демаскировать наши батареи. Сомневаюсь только, что они его так уж сильно напугают.
Женни сжимала в руках сложенную бумагу и невольно мяла ее. У нее был скорее удивленный, чем ошеломленный вид. Она всегда верила этому доказательству, сомнения Бартеза не укладывались в ее уме, а стало быть, и в моем. Я хорошо знала характер нашего друга: обычно доверчивый, он иногда впадал в робость. Я старалась заставить себя поступить иначе, не так, как он.
Но времени уже не оставалось – Мак-Аллан должен был прибыть с минуты на минуту. Я сказала Бартезу, что он приедет вместе с Фрюмансом, и спросила, не может ли скомпрометировать кого-нибудь борьба, в которую мне предстояло вступить.
– Да, конечно, – ответил он, – и притом весьма серьезно.
– Но никого из живых! – воскликнула Женни, и я была поражена тем, с какой печалью она это сказала.
– Простите, именно из живых, – возразил Бартез, – существо весьма уважаемое, которое, клянусь вам, никогда не вызовет у меня никаких сомнений. Но обстоятельства могут сложиться против…
– Против кого же? – воскликнула я в свою очередь. – Скажите же, господин Бартез, вы должны это сказать!
Бартез подмигнул мне и сделал быстрый знак рукой. Он указал на Женни, которая как раз подошла к окну, услышав, что подъехали всадники, и не подозревая, что разговор идет о ней. Она обернулась к Бартезу, спросив его с нетерпеливым спокойствием:
– Итак, против кого же?
– Сейчас об этом говорить бесполезно, – ответил Бартез. – Может быть, эта мысль и не придет в голову нашему противнику. А вот он и сам идет, не так ли? Я должен посоветовать вам обеим быть крайне осторожными. Никаких излишних порывов, никаких необдуманных решений, никаких вызывающих поступков! Полное спокойствие, безупречная вежливость, что бы нам ни говорили, и в особенности сегодня воздержимся от определенных ответов, пока мы все вместе как следует все не обсудим.
Мак-Аллан с Фрюмансом вошли в сад. Я спустилась вниз встретить их. Аббат Костель шел за ними. Подождали, когда он придет, и разговор, сначала бессодержательный и натянутый, вскоре перешел прямо к самой сути.
– Прежде чем продемонстрировать вам наши вооруженные силы, – сказал Бартез, – нам хотелось бы знать причину, по которой нам объявлена война. Я знаю, сударь, что вы любезно собираетесь принести нам мир. Но под вашими любезными предложениями, безусловно, скрывается угроза, и ваша честность не позволит вам утаить от нас ее причину. Я в какой-то степени готов понять, что удар наносят по завещанию, составленному в пользу мадемуазель де Валанжи в ущерб ее единокровным братьям и сестрам. Но то, что атака ведется на ее имя, это уже доказательство личной враждебности, не имеющей никаких оснований, и вы должны ее нам объяснить.
– Это именно то, что я сейчас не хотел бы делать, – возразил Мак-Аллан мягким тоном, отнюдь не смягчившим, впрочем, твердость его ответа. – Если и существуют мотивы враждебности, с чем я не могу согласиться, то я не буду доискиваться причины их вместе с вами до тех пор, пока не буду вынужден сделать это. Повторяю, сударь, что я приехал сюда в роли примирителя, чтобы изучить положение, которое я могу и хочу спасти для блага обеих сторон, если мне окажут доверие, каковое я постараюсь оправдать. Я имею неограниченные полномочия для заключения мира, и я хочу заключить мир. Я имею также неограниченные полномочия вести войну; не знаю, может быть, я ими не воспользуюсь. Я сохраняю за собой полную свободу действий; быть может, наступит момент, когда мне придется передать другим заботу о ведении войны, и тогда вам захочется, чтобы я не уступал никому этой заботы и этого права. Не будем же заниматься бесцельной дипломатией. Дайте мне взглянуть на ваше оружие, и я покажу вам свое. Мадемуазель Люсьена, примите мой совет, не отвергая советов господина Бартеза. Взвесьте то и другое на одних весах. Реальную истину вы увидите в той или другой чаше, но чистосердечие и честность намерений будут одинаково весить в обеих, я ручаюсь вам в этом.