Исповедь Мотылька
Шрифт:
– Смотри!
– Где? Я ничего не вижу…
– Там, за сугробом!
Осторожными шажками, каждый момент ожидая неизвестно чего, я обошла сугроб и заглянула за него… а там…
Ледяная роза, чуть припорошенная снегом, сверкающая застывшими капельками-искорками в свете вечерних фонарей, притаилась в стороне от людских взглядов за придорожным сугробом. Самая настоящая! Вот так просто, стояла и все! В 21 веке. Зимой. Посреди большого города. Среди шумных машин, снующих туда-сюда, мальчишек-хулиганов, девочек-кокеток и дворников с домохозяйками…
Я не знала, что сказать. Просто стояла и глупо
– А ее точно нельзя отнести домой?
– Нет. Такие цветы растут только в сугробах и только зимой. Дома, в тепле или даже просто от прикосновения горячих рук они тают, - он как-то странно посмотрел на меня.
– Уж тебе ли не знать…
Я на мгновение растерялась. Смысл сказанного как-то одновременно крутился рядом, витая в воздухе, и в то же время постоянно ускользал от моего понимания. Как мошка, которая мельтешит перед глазами, а схватить ее никак не получается. Казалось, еще чуть-чуть и я смогу уловить и понять – что же было в этих словах такого, но…
А он, поставив лейку на снег и сняв перчатки, медленно коснулся розового бутона, опуская руку ниже, провел пальцами по стеблю… осторожно, словно боясь растопить лёд, погладил тыльной стороной заснеженные листочки…
– Не боишься, что растает?
– А ты?
А я? Что я? А я смотрела на его руки, на эти ладони с тонкими пальцами… и почему-то представляла их на себе. Не знаю, откуда взялась в моем мозгу эта шальная мысль, но не к месту проснувшееся воображение вместе с женским любопытством очень живо нарисовали мне картину прикосновения этих рук к моей груди… отчего у меня мурашки поползли и по коже, и я передернула плечами.
– Замёрзла? – из забытья меня вывел его голос. Видимо, он по-своему истолковал мое состояние. – Если хочешь, могу согреть тебя горячим глинтвейном.
– А он тоже растёт в ледяных бутылках где-то поблизости?
– Почти. Пойдем, это и правда недалеко.
– А роза? Останется здесь?
– А что ей сделается? Она же ледяная! Её нельзя срывать, нельзя нести в дом. Можно только поливать. Правда, она, наверное, в этом не нуждается. Но хоть какое-то проявление заботы… Я тебе отдам лейку, будешь пользоваться. Заодно отнесешь ее домой, а то я как-то глупо смотрюсь с детской игрушкой посреди улицы.
– А! Так ты заметил? Ну, надо же!
– Еще бы! За кого ты меня принимаешь?
– А я уж боялась тебе говорить…
Мы оба рассмеялись весело и беззаботно. Господи, по виду он старше меня года на два-три, но когда я смотрю на этих весёлых бесенят в его глазах, то не могу сдержать улыбки – какой же он, в сущности, еще мальчишка! Впрочем, я и сама веду себя с ним как-то… не по-взрослому. Никогда не ожидала от себя такого! То есть, если я чего-то и ждала от нашей встречи, то – точно не этого.
…Падал снег. Где-то далеко-далеко от нас, в каком-то другом мире ездили машины, куда-то спешили люди. Был 21 век…
А вокруг нас лишь медленно кружились снежинки в свете придорожных фонарей, и за сугробом в
Он взял меня за руку и повел куда-то. Я не сопротивлялась.
* * *
Говорят, по жилищу человека можно многое сказать о его хозяине. Особенно если он живет тут давно, и все предметы, обстановка, мебель и прочие вещи хранят в себе неуловимую память о нем, даже когда его нет. Ведь присутствие чьей-то живой души накладывает отпечаток даже на неодушевленные предметы. И они могут многое рассказать. Если только вы умеете слушать.
В этом смысле его квартира была загадкой. По ней можно было сказать много всего разного и ничего определенного. Её можно было считать кладом для психоаналитика, отражением внутреннего мира хозяина, свалкой обычных бесполезных вещей или просто ничем. На выбор.
Потрясающей красоты лесной пейзаж, с каким-то дивным очарованием выполненный карандашом на половинке оторванного листа бумаги, здесь служил закладкой в старой, потрепанной книге. Какой-то научный трактат по психологии, если я не ошибаюсь. Таких книг тут было много – Фрейд, Вейнингер, Козлов, Протопопов… А рядом с ними мирно уживались фэнтези Сапковского, Желязны, Толкиена пополам с философией Ницше и томиком стихов неизвестного мне автора. Несколько бумажек-напоминалок с непонятными каракулями были приколоты к стене старинным кинжалом, напоминающим испанский стилет, причем, отнюдь не сувенирного вида. Камин у стены, тяжелые занавески на окнах и пушистый ковер на полу были такого же оттенка, как и компьютерный стол и гитара в углу комнаты. Казалось, часть обстановки взята из средневековых рыцарских романов, а другая часть то ли из квартиры рокера-неформала, то ли программиста-хакера. Вдобавок еще на всем лежала печать небрежной забывчивости, эдакого декадентского полупрезрения. Казалось, хозяин с легкостью маленького демиурга создает необычные миры, а потом оставляет их пылиться на подоконнике, убежав шлепать босыми ногами по лужам. И так во всем...
Приведя меня к себе полчаса назад, он устроил небольшую экскурсию по дому, «познакомил» со своим жилищем. Но понятней от этого не стало. А потом попросил подождать чуть-чуть на кухне. Не уточнил – чего именно.
И вот я жду, сидя на табуреточке, разглядывая странноватую обстановку квартиры и гадая – чем же там занимается ее таинственный хозяин. Может, вытирает пыль со шкафа? А может – пятна крови с подсвечника, которым вчера ударил по голове девушку, что была тут до меня? Не знаю. Вообще, загадка – что происходит с ним, когда он закрывает за собой дверь…
Я вновь взглянула на нее и машинально убрала со стола ладошку. Только бы он не заметил, когда придёт!
Дело в том, что там, в коридоре, как раз перед дверью на кухню, стоял телефон. И, проходя мимо него, я заметила номер на аппарате. Решив, что было бы неплохо знать про моего нового знакомого хотя бы что-то конкретное, я быстренько записала этот номер у себя на руке. Так, просто на всякий случай. Вдруг пригодится? А то мало ли…
– Сейчас мы будем готовить настоящий глинтвейн! – дверь кухни он распахнул ногой, потому что руки были заняты кучей бутылок, кастрюлек, пакетиков со специями и еще неизвестно чем. – Ты знаешь, что это такое?