Исповедь отщепенца

Зиновьев Александр Александрович

Диссидентами в Советском Союзе называли не всех, вступающих в конфликт с обществом, идеологией и властями, а лишь определенную часть оппозиционеров, которые делали публичные заявления, устраивали демонстрации, создавали группы. Их лозунгами стала борьба за гражданские свободы и права человека.

Вопрос об оценке значительности диссидентского движения, о силе его влияния на население страны и об отношении к нему населения является, пожалуй, наиболее сложным. Здесь любая точка зрения, по-видимому, может быть подкреплена фактами. Я хочу отметить лишь следующее. Все, что было связано с диссидентством, составляло один из главных (а часто главный) предмет разговоров и размышлений в самых различных слоях общества. И хотя бы только как явление в области идейной жизни общества оно не имело себе равных по степени внимания. Было бы несправедливо отрицать то, что некоторые смягчения в области культуры в последние годы явились одним из следствий диссидентского движения. Даже власти благодаря диссидентам получали некоторое представление

о реальном положении в стране, вынуждались к более гибким методам руководства.

К концу брежневского периода диссидентское движение пришло в упадок. Свою роль в этом сыграли репрессии со стороны властей. Но дело не только в этом. Были и другие причины. Упомяну лишь некоторые из них. Прежде всего бросаются в глаза преувеличенные расчеты лидеров диссидентского движения на сенсацию, которая переросла в непомерное тщеславие и самомнение. Многие видные диссиденты стали играть социальные роли, аналогичные ролям кинозвезд и популярных певцов. Концентрация внимания общественности на отдельных фигурах диссидентского движения и на отдельных действиях, ставших удобными штампами для журналистской шумихи, нанесла не меньший ущерб движению, чем погромы со стороны властей.

В диссидентское движение приходили, как правило, люди, не имевшие специального политологического, социологического, философского образования и навыков понимания явлений общественной жизни. Исторически накопленная культура в этой области игнорировалась совсем или подвергалась осмеянию. Достаточно было обругать советское общество и разоблачить его язвы, как разоблачающий автоматически возносился в своем самомнении над официальной советской наукой и идеологией, воспринимал себя единственно правильно понимающим советское общество. Достаточно было подвергнуться репрессиям, чтобы ощутить себя экспертом в понимании советского общества.

Известно, что большое число диссидентов эмигрировало на Запад. Каждый по отдельности нашел оправдание этой эмиграции для себя и для прессы. Но с точки зрения советских людей, подпавших под влияние диссидентов, это было дезертирством. Эта готовность дезертировать свидетельствовала об отсутствии в значительной части диссидентов глубоких психологических оснований для бунта против режима.

МОЯ ПОЗИЦИЯ

Диссидентам я сочувствовал, со многими был знаком, но никогда не восхищался ими и сам никогда диссидентом не был. На Западе меня, однако, упорно зачисляют в диссиденты. Это недоразумение основано на неопределенности понятий и на игнорировании фактического положения с оппозицией в Советском Союзе. До публикации "Зияющих высот" я с диссидентами сталкивался мало, да и то не как с диссидентами.

В конце шестидесятых годов я заведовал кафедрой логики философского факультета. На моей кафедре работали преподавателями два человека, которые оказались диссидентами. Один из них был Ю.А. Гастев. Руководство факультета предложило мне под каким-либо предлогом уволить их. Я отказался это сделать. За это меня самого сняли с заведования кафедрой. Я отказался уволить этих людей не потому, что сочувствовал диссидентам или что высоко ценил их как ученых и преподавателей (ничего подобного как раз не было), я отказался уволить их потому, что мои принципы не позволяли мне сотрудничать с властями и с начальством вообще в их деятельности политического и идеологического характера.

Несколько позднее в Академии наук организовали письмо, осуждающее А. Сахарова. Это письмо подписали ведущие фигуры советской философии. Предложили подписать мне, поскольку я имел международную известность, издавался на Западе, приглашался персонально на международные конгрессы. Я отказался подписать это письмо. Сделал я это не из симпатии к Сахарову и не потому, что одобрял его идеи. Я как раз не питал к нему и его деятельности никаких симпатий. Я отказался потому, что опять-таки не хотел сотрудничать с властями в подавлении и дискредитации любых форм оппозиции в советском обществе. Мой отказ ухудшил мое и без того ухудшившееся положение.

Я дружил с А. Есениным-Вольпиным, уважая его как логика и игнорируя его политическую деятельность. Я приглашал его участвовать в моем семинаре и сумел напечатать его большую статью по логике в нашем сборнике в институте. Несколько раз присутствовал на выступлениях Б. Окуджавы и А. Галича, восторгаясь ими как бардами, но не считал их диссидентами. Я дружил с Э. Неизвестным, находившимся в перманентном конфликте с различными официальными лицами и учреждениями, но тоже не считал его диссидентом. В мастерской Неизвестного я несколько раз встречал В. Максимова, уже вставшего на путь конфликта с советским обществом. Прочитал сборник его повестей, который был опубликован. И он мне понравился. Я знал, что Максимов начал писать запретные книги. Но опять-таки я не относился к нему как к диссиденту. "Самиздат" и "тамиздат" я читал очень мало. Он попадал ко мне через друзей Ольги. Лишь после опубликования "Зияющих высот" я познакомился с Р. Медведевым, Р. Лерт, С. Каллистратовой, П. Егидесом, В. Ерофеевым, В. Войновичем, Г. Владимовым, А. Гинзбургом, Ю. Орловым и многими другими диссидентами и оппозиционными писателями. Я проявлял интерес ко всем этим людям как к участникам серьезного социального и культурного движения. Но все то, что они писали и говорили, меня глубоко не затрагивало и не волновало. Я в моем понимании советского общества, как я думал, ушел гораздо дальше их всех, а что касается моей личной социальной позиции, то я предпочитал быть одиночкой и не присоединяться ни к каким диссидентским группам, мероприятиям, движениям.

БРЕЖНЕВСКИЕ КАРАТЕЛЬНЫЕ МЕРЫ

Сейчас говорят о брежневских годах как о годах возрождения сталинских репрессий. Это историческая чушь. В брежневские годы многие люди подвергались репрессиям, многие испытывали всякого рода запреты и ограничения. Но сказать это - значит сказать нечто банальное и пустое. Нужно еще выяснить, почему и какие люди подвергались репрессиям. Брежневские репрессии были, в отличие от сталинских, оборонительными. В после-сталинские годы в стране стал назревать протест против условий жизни, в особенности в среде образованной части населения. Начали сказываться последствия десталинизации и "тлетворное влияние Запада". Поведение довольно большого числа людей стало выходить за рамки дозволенного. Основная масса советского населения встретила враждебно эти бунтарские явления. И брежневское руководство, прибегая к карательным мерам, выражало эту реакцию общества на поведение нарушителей порядка. Власть не изобретала карательные меры по своей инициативе. Она сдерживала назревавший взрыв недовольства. Это было новым явлением в советской истории, а не возрождением репрессий сталинского типа. И число репрессированных было ничтожно. И репрессируемые были не те. Это были не политические противники сталинцов, не крестьяне, не остатки "недобитых контрреволюционеров". Это были люди, воспитанные уже в советских условиях и бунтовавшие в силу специфически социальных причин.

ДВОЙСТВЕННОСТЬ ПОЛОЖЕНИЯ

Мое положение в советском обществе всегда было двойственным - всегда на уровне полупризнания и полузапрета. Мне вроде бы стремились воздать должное, но одновременно проявляли осторожность и на всякий случай останавливались на полпути осуществления этого стремления. Меня вроде бы стремились наказать за делавшееся мною, но и в этом проявляли сдержанность. Как полное и публичное признание, так и полное и публичное наказание было бы в мою пользу, и потому не делали ни того ни другого. Я приобрел широкую закулисную популярность. Меня приглашали выступать с публичными лекциями и быть оппонентом в самых различных учреждениях и городах. Я выступал в важнейших институтах Академии наук. Вел семинар в институте, которым руководил академик Н. Семенов, один из самых важных в стране, лауреат Ленинской и Нобелевской премий, Герой Социалистического Труда. В моем семинаре участвовали известные ученые, в их числе академик Эммануэль. Но меня не допускали на страницы массовой прессы. Однажды сняли фильм с участием оригинальных ученых с необычными идеями. Попал в этот фильм и я. Но фильм из-за меня запретили. Кому-то не хотелось, чтобы я приобрел широкую, официально признанную известность. Меня выдвигали в члены-корреспонденты Академии наук и на Государственную премию. Но в отделе науки ЦК КПСС мою кандидатуру отклоняли. В академию проходили люди, не сделавшие никакого вклада в науку и философию. Аналогично с премиями. Меня неоднократно пытались ввести в редколлегии журналов, в комиссии, советы и т. п., но каждый раз кто-то запрещал это делать. Я был избран в экспертную комиссию по утверждению диссертаций, но вскоре был исключен из нее, поскольку мое поведение не понравилось министру Елютину. Я был избран в редколлегию журнала "Вопросы философии", но был вынужден уйти из нее, не желая вместе со всеми холуйствовать перед Брежневым. Забавно, что составители всяких сборников боялись включать в них мои публичные доклады, боясь последствий. В частности, один из таких составителей, изображающий сейчас из себя жертву брежневизма и приветствующий "перестройку", выбросил мой доклад на его семинаре из сборника докладов, хотя доклад мой не содержал в себе ничего криминального. Интересно, что своим полупризнанием я обязан главным образом "консерваторам", а полузапретом - "либералам". На защиту докторской диссертации меня выпустил А. Окулов, бывший сталинист. Он тогда временно исполнял обязанности директора института. Он же потом настаивал на избрании меня в Академию наук, причем прямо в академики. Титул профессора я получил в Институте имени Плеханова благодаря усилиям В. Карпушина, считавшегося реакционером. Кстати сказать, у этого "реакционера" Карпушина защитили диссертации такие люди, как Б. Шрагин, П. Гайденко, Г. Шедровицкий и многие другие, считавшиеся тогда одиозными фигурами.

ПРОБЛЕМА СОУЧАСТИЯ

Особенность моего положения заключалась в том, что мои личные жизненные проблемы были также предметом моего теоретического внимания. Эти два аспекта тесно переплетались. Порою их было невозможно разделить. Во многих случаях я шел к теоретическим выводам через мой личный жизненный опыт и через самоанализ. Рассмотрю эту тему подробнее на примере проблемы соучастия. Проблема эта встала передо мною как практически, так и теоретически в такой форме: возможно ли создать свое суверенное личное государство, не вступая в компромиссы с окружающим обществом и не соучаствуя в его делах, противоречащих принципам твоего государства? Иначе говоря, можно ли остаться чистым и непорочным, будучи так или иначе погруженным в житейскую помойку и трясину?