Исповедь отщепенца

Зиновьев Александр Александрович

ОЛЬГА

В 1965 году в Институт философии поступила на работу девятнадцатилетняя Ольга Сорокина. Она только что окончила школу и курсы машинописи и стенографии при Министерстве иностранных дел. Ее должны были взять на работу в Президиум Верховного Совета СССР как лучшую выпускницу курсов. Но оформление затянулось чуть ли не на целый год из-за того, что ее сестра была замужем за иностранцем. Хотя этот иностранец был венгр, окончивший военную академию в Москве, с точки зрения КГБ он был все равно иностранцем. И Ольга поступила к нам в институт. Когда ее в конце концов решили все же взять в Президиум Верховного Совета, она отказалась и осталась в институте. Мы познакомились. Она перепечатывала мне на машинке сноски на иностранные источники. Участвовала в выпуске стенных газет. Мы встречались также на праздничных вечерах в институте, ходили в одних компаниях в туристические походы, ездили на экскурсии. Короче говоря, мы подружились. Появились взаимные симпатии. Но о более близких отношениях я и думать

не хотел. Хотя я выглядел и чувствовал себя много моложе своих лет, разница в возрасте была слишком большой: двадцать три года. К тому же я крепко обжегся на предыдущей женитьбе и боялся повторения. Ольга была чрезвычайно привлекательной внешне. Около нее всегда крутились поклонники. Рассчитывать на то, что у нас получится мирная и спокойная семья, я не мог. Положение холостяка меня вполне устраивало. Ко всему прочему, женитьба, как мне казалось, могла повредить и даже разрушить мое государство, которое я уже начал успешно строить. Я был окружен студентами и аспирантами. Они поглощали все мои отцовские потенции. Ложась спать, я повторял многократно слова: "Как хорошо, что я один! Боже, благодарю тебя за то, что я один!" Просыпаясь, я говорил себе те же слова. Я говорил это себе много раз и в течение дня.

Однако я не устоял, и мы поженились. В 1967 году я наконец-то получил свое жилье - однокомнатную квартиру площадью 19 кв. м.

В 1971 году у нас родилась дочь Полина. В то время в Москве пользовалась успехом книга американского врача Б. Спока о воспитании детей. Ольга выучила книгу наизусть и отнеслась к рекомендациям автора с полной серьезностью. И результаты сказались. Полина росла здоровым, жизнерадостным и сообразительным ребенком. Никогда не плакала. У нас из-за нее не было ни одной бессонной ночи. Наши родственники сначала возмущались тем, как мы обращались с дочерью (например, она у нас часами спала на балконе, когда мороз был даже ниже 15 градусов). Но, увидев результаты, стали ставить наше воспитание в пример прочим.

Хотя наша квартирка была маленькая (всего одна комната 19 кв. м.), мы были счастливы. Ольга оказалась прекрасной и гостеприимной хозяйкой. У нас в доме всегда были люди. Я получал сравнительно много денег, но мы их проживали, как говорится, "от получки до получки". Мы помогали нашим родственникам и много тратили на гостей.

В 1972 году умер отец Ольги. Ее мать осталась одна в маленькой квартире (31 кв. м.), которую отец Ольги получил лишь в возрасте шестидесяти трех лет, причем на семью в пять человек. Мы решили съехаться, т. е. обменять нашу квартирку и квартирку матери Ольги на одну и жить вместе.

Мы выменяли хорошую по московским условиям квартиру. В новой квартире у меня впервые появился свой кабинет. Хотя и маленький (всего 8 кв. м.), но мне этого было более чем достаточно. Наша квартира стала местом постоянных встреч моих многочисленных учеников и наших еще более многочисленных знакомых. Улучшение жилищных условий вообще сыграло огромную роль в нарастании оппозиционных и бунтарских настроений в стране. За людьми стало труднее следить. В отдельных квартирах стало легче собираться большими группами. Телефон и хороший транспорт улучшили возможности коммуникации и распространения информации. Если прогресс в этом отношении будет продолжаться, условия контроля власти за населением будут все более усложняться.

Эти годы были чрезвычайно напряженными, продуктивными и трудными. Ольга поступила на вечернее отделение философского факультета университета. Одновременно она работала в Институте философии. О том, как я был занят, я уже говорил. Должен признать, что семейная жизнь не ослабила, а, наоборот, укрепила мое государство. Ольга приняла мою концепцию жизни, никогда не осуждала меня за то, что я постоянно упускал возможности служебной карьеры и повышения материального благополучия. Уже тогда стали ощущаться мои расхождения с моим социальным и профессиональным окружением, и Ольга всегда разделяла мою принципиальную позицию, которая стала причинять мне ущерб.

ИНОСТРАНЦЫ В НАШЕМ ДОМЕ

В брежневские годы колоссально расширились связи советских людей с людьми из стран советского блока и стран Запада. У нас в доме стали постоянно бывать люди из стран советского блока, особенно из Польши и ГДР, где у меня было много учеников и друзей, где регулярно печатались мои книги. Часто посещали нас и западные люди, знавшие меня по моим работам. Через соучеников Ольги по факультету мы познакомились с молодыми французами, работавшими или учившимися в Советском Союзе. После этого нас стали регулярно навещать многочисленные туристы из Франции. Эти связи потом сыграли важную роль в пересылке моих литературных сочинений на Запад. Не случайно потому именно Франция стала моей литературной родиной. Через других наших знакомых (особенно через Э. Неизвестного, с которым я дружил и в мастерской которого встречался с десятками иностранцев) к нам в дом попадали и люди из других стран - из Италии, США, Англии. Еще до моего открытого бунта я познакомился с рядом западных журналистов, в частности с Р. Эвансом из агентства Рейтер (Англия), а также со шведскими и финскими журналистами. Они точно так же бывали у нас дома.

Наши отношения с иностранцами не были секретом для наших сослуживцев. Меня не раз вызывали в партийное бюро института и в КГБ по этому поводу. Но я игнорировал все предупреждения на этот счет. И это вносило

свою долю в процесс моего отторжения от советского общества.

ПОПЫТКА ПРИОБЩЕНИЯ К МАРКСИЗМУ

В моей научной и педагогической деятельности я вел себя так, как будто никакого марксизма-ленинизма вообще не существует. Это соответствовало моей установке игнорировать советскую официальную идеологию. Отношение к такой позиции со стороны руководства и философской среды было противоречивым. С одной стороны, они были довольны тем, что я устранился от марксизма и не лез туда со своим новаторством, предоставив им эту сферу в безраздельное владение. Их устраивало то, что я возился со своими "крючками", "значками" и "закорючками", считая это занятие крайне второстепенным сравнительно с их "большими" проблемами. А с другой стороны, моя позиция вызывала у них беспокойство. У меня нашлась масса последователей по стране. Я своим примером показал, что даже в идеологическом центре можно заниматься творческой работой, игнорируя марксизм. Это стало превращаться в моду. Возникла довольно сильная тенденция обходиться без ссылок на классиков марксизма даже в философских работах, затрагивавших проблемы, считавшиеся вотчиной марксизма. Стали учащаться ссылки на мои сочинения. Я приобретал неофициальную популярность среди молодежи в философских и околофилософских кругах. Естественно, возникло желание лишить меня такой "экстерриториальности" и приобщить к марксизму. Выражалось это в том, что меня обязывали делать ссылки на классиков марксизма, угрожая в противном случае не пустить мои работы в печать. Я делал вид, что соглашался с требованиями, но всяческими способами ухитрялся избегать этого. Иногда я вычеркивал эти ссылки уже в корректуре.

Кульминационным пунктом усилий приобщить меня к марксизму была такая история. В связи с резко возросшим общим интересом и уважением к логике вице-президент АН СССР П.Н. Федосеев предложил выступить мне с докладом в президиуме Академии наук. На докладе присутствовали видные специалисты в области математической логики, в том числе академик П.С. Новиков, выдающийся математик, лауреат Ленинской премии. Мой доклад был одобрен. Казалось, передо мною открывалась прекрасная перспектива. Через некоторое время меня вызвали к Федосееву. Он высоко оценил мою деятельность. Сказал, что меня собираются избирать в члены-корреспонденты академии, что для меня надо создать особый отдел логики или особую лабораторию. Пообещал устроить мои жилищные дела, добиться получения для меня отдельной квартиры сверх норм академии. Но я должен публично обозначить мою "партийную принадлежность", т. е. заявить четко и определенно в печати, что я являюсь марксистом-ленинцем, что я провожу мои исследования не с позиций логического позитивизма, а с позиций марксизма. Федосеев предложил мне написать на эту тему статью для "Вопросов философии", а еще лучше - для "Коммуниста", обещая содействие в печатании. Опубликоваться в "Коммунисте" было не так-то просто без протекции. Сам факт такой публикации означал, что автор статьи имеет поддержку в высших партийных органах. Это являлось важнейшим шагом в карьере. Федосеев был уверен в том, что я ухвачусь за такое лестное и перспективное предложение. В его практике еще не было случая, чтобы кто-то от этого отказался.

ПОСЛЕДСТВИЯ

Я оказался в затруднительном положении. Отказываясь от предложения Федосеева, я, естественно, лишался тех благ, какие мог иметь в случае их принятия. Но меня эти блага не соблазняли. Я не мог принять это предложение, так как это противоречило моим принципам и испортило бы мою репутацию, которой я дорожил. А мой отказ ухудшил бы мои перспективы. Я решил уклониться от предложения, постепенно "замотав" его. Я рассчитывал на то, что Федосеев "остынет" в отношении своих намерений "поднять" меня. И просто позабудет о такой мелочи. Но я ошибся. Сотрудник "Коммуниста", работавший в отделе, где предполагалась публикация моей статьи, несколько раз спрашивал меня, когда я принесу статью. Я откладывал. Наконец он сам предложил написать за меня статью. От меня требовалось лишь поставить мою подпись. На сей раз я категорически отказался.

Последствия моего отказа я чувствовал во все последующие годы. Меня несколько раз выдвигали в члены-корреспонденты Академии наук и каждый раз мою кандидатуру отклоняли в ЦК.

Меня выдвигали на Государственную премию. Результат был тот же. Попытки приобщения меня к марксизму после этого не прекратились. Их предпринимал и бывший сталинист Ф.В. Константинов, ставший директором нашего института, и либерал П.В. Копнин, сменивший его на посту директора. Забавно, что один из самых отпетых бывших сталинистов М.Б. Митин, опубликовавший мою первую статью в "Вопросах философии", категорически предостерегал меня от "флирта с марксизмом" (это его слова). Однажды мне позвонили из редакции газеты "Известия" и сообщили, что моя статья принята к публикации. Никаких статей в эту газету я не посылал. Кто-то сочинил эту гнусную марксистскую статью от моего имени. Я предполагаю, что это сделал мой бывший друг Эвальд Ильенков. Он мог это сделать в порядке хохмы, которыми мы регулярно обменивались. Но эта хохма выходила за рамки шуток. Мое предположение основывается на том, что его открытые письма в президиум АН СССР и в ЦК насчет моего "логического позитивизма" по стилю были похожи на "мою" статью в "Известиях". Я потребовал произвести расследование по поводу подлога. Но по указанию Федосеева дело замяли.