Исповедь преступника
Шрифт:
В девять часов в мастерскую постучались. Вошла натурщица.
То была девушка лет двадцати двух, в поношенном синем платье и старенькой шляпе. Клетчатый платок на плечах, грубая обувь, разорванные перчатки — что же удивительного? Богатая особа не станет позировать за шесть франков в сеанс!
Но голова Мариетты также не представляла ничего выдающегося: кроткие глаза, каштановые волосы, грубоватый цвет лица, курносый носик, заурядный профиль, голос приятный.
Ни к чему прибавлять, что г-н Риц обращался со своими натурщицами ласково и приветливо.
— Вы простудились, дитя мое? — спросил он, услыхав, что она раза два кашлянула.
— Да, в мастерской П*. Сначала было жарко, а потом камин потух. Ему нечувствительно, он одет.
— Над чем он работает?
— Не знаю.
— Вы не взглянули?
— Нет. Он этого не любит. Знаю только, что
Я невольно улыбнулся.
— Не беспокойтесь, — сказал г-н Риц, — сегодня руки не будут вверх.
— О, мне все равно. Здесь тепло.
— Ну-с, начнемте.
Мариетта отошла от камина. Я нервно мял в пальцах глину.
Не спеша сняла девушка шляпу и платок, взошла на эстраду и спокойно спросила:
— Вся фигура вам нужна?
— Да.
— Давайте позу! — сказала она и в то же время очень красиво подняла руки, поправляя косу.
Я обратился к учителю, прилегшему на диван, но он предоставил мне самому выбор позы.
— Ту самую, которую она сама сейчас приняла! — решил я не совсем уверенно.
— Хорошо!
Но Мариетта уже опустила руки.
— Поправляйте волосы, как сейчас делали! — обратился я к ней. — Не так… голову откиньте назад… поверните сюда…
И безотчетно, увлекаясь своей идеей, я вскочил на эстраду и поставил натурщицу в желаемой позе.
Смущения моего как не бывало: живая женщина перестала существовать; передо мной была мысль, форма, которую я должен увековечить. Я засучил рукава и энергично принялся за глину.
— Я тоже пойду работать, — сказал учитель, направляясь к двери, — поддерживайте огонь в камине.
— Должно быть, мне на роду написано позировать с поднятыми вверх руками! — засмеялась Мариетта.
Незаметно пролетели два часа, я работал до пота и не замечал этого, так же как не замечал и усталости натурщицы.
— Не шевелитесь, не шевелитесь! — твердил я.
— Не отдохнуть ли? — произнес вдруг позади меня голос г-на Рица.
— Хорошо бы! — подхватила Мариетта и, быстро надев юбку и платок, подбежала к камину и подкинула углей.
Я вытер мокрое лицо и взглянул на учителя, рассматривавшего мою работу.
— Удивительно! — бормотал он. — Удивительно! Я не ошибся в вашем таланте!
— Правда?
— Да. А теперь я позволю себе высказать критику. Запомните хорошенько: искусство не должно ограничиваться слепым воспроизведением природы. Искусство — это сумма правдивых красот, которую вы тщетно будете отыскивать в одном субъекте. От таланта зависит пополнить природу, схватить форму там и сям, изменить некрасивую линию, поправить воображением реальную ошибку… вложить в произведение чувство и мысль, так как мы бессильны вложить душу! Словом, тот, кто, не выходя из пределов «прекрасного», остается верным «правде», — истинный художник. Таковы: Фидий, Микеланджело, Рафаэль. Сегодня я подверг вас испытанию, и вы вышли из него с честью. Смущения и колебания не было; у вас было только естественное волнение и порывы артиста. Браво! Вы на верной дороге. Не сбивайтесь с нее. А теперь критика. Встаньте, Мариетта, примите ту же позу. Так. Вы поймали природу в одном из ее наивных движений — верный глаз! Но только поза эта хороша для каминной статуэтки, для украшения этажерки, но недостойна серьезного произведения искусства. Сюжет мелкий. Затем вы не обратили внимания на другую сторону позы. Повернитесь, Мариетта, — видите, как неграциозно сдвинуты лопатки? Голова ушла в плечи, шея в складках, спина вогнута! Статуя должна рассматриваться со всех сторон. Выходит, что движение, прельстившее вас, неудачно и требует изменения. Опустите немного руки, Мариетта, плечи у нее некрасивы, ни к чему обнажать их — округлите локти, держите голову прямо, глаза кверху. Посмотрите, сколько смысла прибавилось: лицо все видно, а не одни ноздри с подбородком. Руки с трогательной мольбой протянуты вперед, тогда как в первой позе они изображали угловатые ручки вазы. Вместо женщины, поправляющей прическу, перед вами юная мученица, наивная, готовая умереть за веру, пожертвовать прекрасной земной оболочкой ради идеи! Взгляните сзади: лопатки не уродливы, шея пряма, спина также. Теперь подумайте: удовлетворяет ли природа требованиям чистого искусства? В некоторых частях — да, в иных — нет. Вот здесь, — при этом г-н Риц с ласковой улыбкой тронул натурщицу, — здесь рука слишком тонка для торса, кисти чересчур велики, шея груба, не по росту. Ноги вверху тонки, щиколотки толсты — остальное все превосходно. Понимаете,
Мариетта между тем одевалась и, наконец, накинув на плечи шаль, ушла, очевидно, не поняв ни слова из объяснений скульптора.
XVIII
Величие искусства и трудности, предстоящие художнику, стали выясняться передо мной. Сколько надо мне еще учиться, чтобы создать что-нибудь самостоятельное, бессмертное! Хватит ли энергии, времени?
Бедная девушка, переносящая из мастерской в мастерскую формы, которые должны вдохновлять артистов, произвела на меня впечатление непобедимой грусти. Умрет она где-нибудь в больнице, где же больше? Положат ее тело на анатомический стол, вскроют ради науки и нарушат гармонию форм! Мне искренно хотелось принести пользу этой несчастной Мариетте, которой я обязан был первым чистым вдохновением. И странно! Я уже считал ее формы «духовно» принадлежащими мне, я не желал, чтобы она позировала для других художников… Не было ли то предзнаменованием присущей человеку ревности? Не склонен ли сильно чувствующий человек считать своей неотъемлемой собственностью то, что принадлежало ему хоть минуту?
«Так вот что такое женщина!» — думалось мне между прочим.
Г-н Риц спросил о моих впечатлениях, и я откровенно высказал их.
— Хорошо, очень хорошо! — одобрил он. — Я рад, что подверг вас испытанию, и теперь не боюсь за вас. Вы прежде всего художник, и низменные чувства не задушат в вас вдохновения. Как вы богато одарены, дитя мое! В обществе установилось мнение, что развращенность царствует среди артистов. Настоящих артистов очень мало, но мнящих себя таковыми — легион. Между последними действительно царит распущенность; они склонны смотреть на натурщиц, как на живой товар, и воображают, что достаточно мять глину и поставить на эстраде модель, чтобы облечься в звание художника. Это недостойные самозванцы; но поверхностное мнение публики не делает различия и судит огульно. Истинный художник не может быть развращенным — у него преобладание духа над материей. Прочного союза не может быть между талантом и пороком: один из двух победит непременно! Однако артисты все-таки люди и редко проживут без любви. В большинстве случаев любовь их сосредоточивается на одной женщине, которой они безраздельно отдают всего себя. Я хочу этим сказать, дитя мое, что вы не ограничитесь любовью к мраморным изваяниям: придет время, и вы полюбите живую женщину. Видите, я говорю с вами, как с равным, хотя вы еще юноша! Если вам суждено полюбить достойную женщину, то вы осуществите идеал слияния семейного счастья с талантом. От души желаю вам этого, потому что люблю вас, как сына, и прошу вас — во всех случаях жизни относиться ко мне, как к отцу. Матери не все можно сказать… Мои советы и участие всегда к вашим услугам!.. В искусстве же, — прибавил он с грустной улыбкой, — вы самостоятельно проложите себе дорогу и пойдете дальше меня!
Разговор этот остался мне памятным на всю жизнь. С этого дня я вступил на новый путь и отдался моему призванию.
Вечером я отправился к матери, сияющий, не чувствуя под собой земли. Сердце мое было переполнено грандиозными замыслами — все к моим услугам: расположение верного покровителя, горячая любовь матери, энергия, талант, слава в будущем.
Войдя в состав великой семьи художников, я мог проверить справедливость слов г-на Рица. Поэтому, защищая меня, не ищите оправдания моему преступлению в окружающей среде, в дурных примерах!.. Ничего подобного не было, и если прокурор вздумает основывать на подобной теории свою обвинительную речь, смело вырвите у него оружие из рук: это подтасовка, ложный аргумент.
XIX
Прочел я первые главы моей исповеди… Сколько остановок и подробностей, не идущих к делу! Как заметно, что я боюсь приступить к главному! Однако надо решиться. Постараюсь забыть, что я сам герой происшедших ужасов!
XX
У г-на Рица были еженедельные приемные дни. Дом его представлял такую почву, на которой сходились люди различных общественных ступеней. На одном из костюмированных вечеров дочь г-на Рица познакомилась с графом Нидерфельдтом, богатым шведом, служившим при посольстве, и несколько месяцев спустя вышла за него замуж.