Исповедь шлюхи
Шрифт:
– А что ты о нем заговорил?
Нелидов усмехнулся:
– Набивается в компаньоны. Стоит ему заикнуться, не один миллион выложит.
– Алеша, ты же знаешь, с этим народом связываться нельзя. Его один раз подпустишь и, считай, делу конец.
– Конечно, знаю. Прокручиваю в уме разные варианты, и выскочило.
Голеневу все же удалось обогнать фуру, и он поднажал. Беседовать, не повышая голоса, рев глушителя не позволял, и до пригородов Москвы они больше не разговаривали. В Люберцах переезд оказался закрыт. Уже прошло два поезда, а шлагбаум все не поднимали.
– Если думать
– Позвони. – Сразу согласился Нелидов: – Я о нем почему-то сам не подумал.
Тепловоз гнал через переезд нескончаемый поток вагонов. Путешественники, к своему огорчению, заметили, что состав начал замедлять ход. Но поезд, медленно протащив перед ними последнюю цистерну, все же не остановился, и шлагбаум, наконец, открыли.
– А Ирочка у нас больше не работает. Уехала в Москву: – Уже перед аэропортом решился сообщить Нелидов и, не дождавшись реакции, добавил: – А мне жаль, что у вас так сложилось. Хорошая она девочка.
– Мне тоже грустно. Но полюбить ее я бы уже не смог.
– Конечно, это твое личное дело. Только одному, да еще с детьми, очень не просто… Я вот без Нины Петровны даже и не представляю, как бы жил…
Голенев вспомнил пирожки Нины Петровны, ее активное и милое хлебосольство:
– Хорошая у тебя супруга. Привет ей передавай.
– Передам. Ты ей тоже нравишься…
Вошли в здание аэровокзала вместе. Голенев удостоверился, что регистрация на рейс до Адлера началась, и протянул Нелидову руку:
– Прости, Алеша, что так получилось. Но иначе я не могу.
– Олег, я бы на твоем месте поступил точно также. – Заверил Алексей Михайлович и крепко пожал руку компаньона. Они обнялись.
– Купи себе нормальную машину. На это деньги у тебя останутся. – Посоветовал Нелидов на прощание.
– Я лучше глушитель заварю. – Улыбнулся Голенев и пошел к выходу. Ему было приятно, что Нелидов все понял и не обиделся. Раньше у него был только один по-настоящему близкий человек, Постников. Теперь их стало два.
Стеколкин сидел в камере меньше недели, но чувствовал себя глубоко несчастным человеком. И хоть, стараниями Курдюка, узник имел возможность смотреть телевизор и еды хватало, настроение Вячеслава Антоновича оставалось мрачным. Сам Курдюк его больше не навещал. Он приходил всего два раза. Первый, когда Стеколкина взяли, и потом, когда его перевели в камеру с телевизором. В тот визит полковник предупредил, что кащеевская девица согласилась помочь, с условием, что Стеколкин отдаст ей половину своей доли от всех предстоящих прибылей. Вячеслав Анатольевич с радостью согласился и больше Курдюка не видел. Последующие дни тянулись бесконечно медленно. На допрос его ни разу не вызвали, что происходит с его делом, он не знал и, давно перестав жалеть болонок, которых утром выводил на прогулку, переживал за собственную персону. Чиновник никак не мог избавиться от ощущения материального ущерба. Ущерб наносился автоматически. Сменив кабинет в мэрии на камеру тюрьмы, он каждый день лишался конкретных денег. И это ощущение пока оставалось самым горьким в его теперешнем положении. Он помнил всех посетителей, которым назначил прием, и в уме прикидывал потерю от каждой недополученной взятки. Горестные мысли прервал лязг замка.
– На выход. – Приказал охранник.
Вячеслав Анатольевич вздрогнул от неожиданности и поднялся. Вохровец спокойно ждал на пороге.
– Куда меня? – Забеспокоился заключенный.
– К подполковнику Зудову. – Добродушно сообщил парень.
Это добродушие Вячеславу Анатольевичу показалось странным. Раньше вохровец смотрел исподлобья и на вопросы заключенного не отвечал. Стеколкин тут же осмелел:
– Не знаешь, зачем я понадобился начальнику тюрьмы?
– Знаю, но говорить права не имею. – Ухмыльнулся тот.
– Я никому не скажу.
– Все равно не положено. – Охранник на мгновенье задумался: – Вот только если вы мне поможете квартирку тещи на себя оформить…
– Я же в тюрьме! – Разозлился Стеколкин.
– Ну, если вдруг, того…
– Чего того?
– Ну, если вас отпустят?
– Если отпустят, еще надо чтобы на работе восстановили.
– А если восстановят?
– Тогда придешь в кабинет, и поговорим.
– А вы меня не забудете?
– Пока склероза не наблюдается.
– Тогда скажу, что вас переводят в очень хорошее место. А куда, у начальства выясните…
Узник понял, что парень знает больше, чем говорит, но пока тот вел его по коридору, больше вопросов не задавал. Начальник тюрьмы встретил его с улыбкой:
– Поздравляю, Вячеслав Антонович. Можете позвонить жене по моему телефону.
– С чем поздравляете? – Осторожно поинтересовался Стеколкин.
– С освобождением. – Улыбнулся Зудов. Улыбка у него получалась кривая, поскольку рот подполковника был от природы перекошен: – Ваше дело прекращено, и вы можете идти домой.
– Меня выпускают?
– Вы освобождаетесь по личному распоряжению мэра. Тихон Иннокентьевич оказался настоящим хозяином города. Своих не топит.
– Если бы не топил, меня бы здесь не было. – Осознав свое нынешнее положение, не без пафоса возразил Вячеслав Антонович.
– Не скажите, он молодец. Пугнуть пугнул, а потом помиловал. – Подполковник выписал Стеколкину пропуск и вызвал вохровца: – Выдай гражданину одежду и проводи на выход.
Стеколкина никто не встретил. Жене он звонить воздержался, а друзья, видимо, ничего не знали. Оказавшись на улице, он осмотрелся вокруг и не мог понять, почему знакомый ему город стал таким красивым и солнечным. Провел в тюрьме всего неделю, а вышел и увидел все другими глазами. И дома, и деревья, и даже прохожих, которых он раньше вообще не замечал.
– Вот она воля! – Подумал чиновник, вздохнул полной грудью воздух свободы и вздрогнул от автомобильного гудка. Рядом с ним стоял черный «мерседес» Кащеева, а за рулем сидел телохранитель Маки.
– Садись в машину. – Приказал водитель.
– Зачем?
– Там узнаешь. – И Трофим, не покидая водительского сидения, открыл заднюю дверь. Стеколкин послушно уселся в лимузин. Через десять минут его доставили в кооператив.
Трофим остановил машину, открыл Стеколкину дверцу, и когда тот выбрался наружу, взял его за локоть и повел к офису.