Исповедь шлюхи
Шрифт:
За ужином Тихон восторженно делился с женой новостями. Рассказал о посещении бывшего секретаря райкома.
– Говоришь, его дочь Маша вас чаями поила?
– Да?
– Как она выглядит? Я ее лет пять не видела. Мы же с ней почти ровесницы.
– Женщина, как женщина. Я не разглядывал. – Ответил супруг.
Татьяна возмутилась:
– Посмотри на него, Олег, он даже молодых женщин не замечает!
– Нет, почему, я заметил. Здоровая, так сказать, крепкая баба. – Возразил Тихон, старательно обкусывая куриную ножку.
– А ты знаешь, за кем она
– Откуда? – Удивился вопросу Постников.
– Какой же ты политик после этого. Она жена редактора Прудкина.
– И какое это ко мне имеет отношение? – Продолжал недоумевать Тихон.
– Милый, раз ты мэр города, все имеет к тебе отношение. – Она обратилась к Голеневу, указав ему на розы: – Эти цветы вчера принес Славка Стеколкин. Пришел прощения просить, так Тиша руку ему подал, а потом час отмывал в ванной. А Слава не хуже других. Все помощники Тихона думают только о себе. Демократия нашим бандитам на руку. Они бы давно город разнесли похуже Мамая. А мой муженек верит, что они его единомышленники. Тихон у них как бельмо на глазу. Воровать мешает. Он один, а это очень опасно. Я стала за него бояться… – Голенев улыбнулся. – Чего ты смеешься? Я вполне серьезно.
– Помнишь, Танюша, как мы втроем сидели на кухне и мечтали о демократии? Тогда ты совсем другое говорила…
– Да, Олег, я все помню. Я тоже дура. Но теперь вижу, что к чему, а Тихон нет. Нельзя быть таким мечтателем.
– Таня, хватит меня запугивать. – Взмолился Постников: – Ты начала о зяте Андрея Макаровича. Что я должен о нем знать?
– Тебе бы не плохо знать, то твой печатный орган возглавляет приспособленец и двурушник. Самуил Прудкин женился не на Маше, а на дочери первого секретаря райкома.
– Грустно. Но не могу же я уволить человека, так сказать, только за брак по расчету.
– Он уже свое получил. Расчет не оправдался. Партию-то запретили. Теперь его тесть обыкновенный пенсионер, да еще и изгой общества.
– Скоро этот изгой станет директором нашего завода.
– Я против самого Андрея Макаровича ничего не имею. Он мужчина вполне достойный. Я за Машу переживаю. – Объяснила мужу свою позицию Татьяна, повернулась к Голеневу и неожиданно заговорила совсем о другом: – А Леночка вчера была хороша. Женился бы на ней?
– Танюш, лучше налей мне чаю. Ты же знаешь, мне пока не до женитьбы… – Ушел от ответа Олег.
– Не надо мне ля-ля. Ты эту обезьянку себе завел, поэтому и не до женитьбы. А с подружкой бандита я тебе связываться не советую. Вернется ее дружок и пристрелит тебя.
– Не вернется. – Вздохнул Голенев: – Я его убил.
За столом повисла тишина. Глаза у Татьяны округлились:
– Шутишь?
– Шучу, Таня. Ладно, ребята, пойду. Надо собраться, помочь дома мебель расставить и выспаться. Дорога до аэропорта не близкая, как бы за рулем не уснуть…
Тихон проводил Голенева до прихожей и обнял на прощание:
– Да уж, ты себя береги. Жизнь, так сказать, только начинается.
– Обещаю, Тиша, а ты подумай о словах Татьяны. Она во многом права. Будь поосторожнее.
– Оставь, Олежка. Я не президент Кеннеди, а Глухов пока еще не Техас, – ответил Постников и закрыл за другом дверь.
Моня Корзон играл медленную грустную мелодию. Лицо старого музыканта, обычно подвижное, отличавшееся выразительной мимикой, сегодня застыло маской. Рука его водила смычком по инструменту, словно без его участия. Моня не фальшивил. Врожденный слух заставлял петь скрипку как бы на автомате. Так профессиональные водители на дальней дороге ведут машину и думают совсем о других вещах.
В «Ласточке» ужинало всего несколько человек. Солидные мужи решали за вечерней трапезой свои деловые вопросы. Увлеченные беседой, они музыки не слышали и музыканта не замечали.
Закончив мелодию, Моня опустил скрипку и продолжал стоять, глядя печальным отсутствующим взглядом поверх голов посетителей. Внезапно лицо его на мгновенье оживилось, и на нем промелькнуло нечто вроде улыбки. Корзон увидел Олега Голенева, который вошел в зал, ведя под руку незнакомую тощую девицу. Бывший афганец тоже увидел Моню и, оставив спутницу, быстро поднялся на эстраду.
– Здравствуйте, Моня. Очень рад вас видеть.
– Я тоже. – Ответил музыкант, и они заключили друг друга в объятия. Обнимая старика, Олег вдруг почувствовал, что его плечи дрожат. Он отстранил музыканта и внимательно посмотрел ему в лицо. Старик плакал.
– Моня, в чем дело?
– У меня горе.
– Кто-то из близких умер? – Предположил Голенев.
– Я ничего не знаю. Надеюсь, что она еще жива.
– О ком вы?
Мака остановилась в трех шагах от эстрады и ждала, пока мужчины закончат здороваться. Олег повернулся к ней:
– Садись за столик и жди. Мне надо поговорить с другом.
Она улыбнулась краешком губ и пошла к столику у окна. Голенев отвел музыканта вглубь эстрады, усадил на стул и уселся рядом:
– Рассказывайте.
– У меня похитили внучку.
– Кто? Когда?
– Вчера. А кто… если б я знал? Она ушла на занятия и не вернулась…
– Почему вы думаете, что ее похитили?
– Чего мне думать?! С меня требуют за Фирочку пятьдесят тысяч долларов. Вы представляете, какие деньги?! Я же всего-навсего кабацкий лабух. Где мне взять столько?
– Вы обращались в милицию?
– Я что, похож на сумасшедшего?!
Олег на минуту задумался:
– Деньги я вам найду, но мне кажется, сначала надо понять, что происходит.
– Я боюсь, пока мы будем понимать, ее убьют…
– Когда вы должны внести выкуп?
– Мне дали неделю сроку. Всю сумму я должен собрать к пятнице. – Больше Моня говорить не мог. Его душили слезы. Олег спрыгнул с эстрады, подсел к столику, за которым сидела его подруга:
– Послушай, Мака, у старика неприятности. Я должен ему помочь. Ужинай сама, потом возьмешь машину и вернешься в отель. Можешь ходить по нему и смотреть что хочешь. Завтра утром я тебя найду, и мы вместе с Нелидовым покажем тебе «Парус». Это и мне интересно. Я сам его никогда внутри не видел.