Исповедь якудзы
Шрифт:
У офицерского состава уже было расписано, кто из новобранцев пойдет служить в какую роту и в какой взвод. Командиры каждой роты по очереди делали шаг вперед и объявляли фамилии рекрутов, приписанных к ним. Те, чьи имена выкрикивали, выходили и выстраивались в шеренгу.
Когда все новобранцы, приписанные к роте, заканчивали построение, офицер поворачивался к своему командиру и рапортовал:
— Рекруты роты такой-то построены и присутствуют в полном составе! — Когда все офицеры отрапортовали, прозвучала новая команда и почетный караул, прибывший для торжественной встречи, маршем двинулся прочь, снежная корка бодро поскрипывала под армейскими ботинками. А мы потащились следом, наши деревянные шлепанцы монотонно стучали
— Эй, вы — там! Вы что думаете, здесь каток? А ну, поднимайтесь, пошевеливайтесь!
Нам можно было только посочувствовать — со стороны мы, наверное, больше походили на военнопленных из Красной армии, чем на рекрутов армейского резерва. Мы шагали по широкой заснеженной дороге, а по обе стороны тянулись покосившиеся домишки, за их темными, окнами не было заметно ни малейших признаков жизни, только белая пелена простиралась вокруг, куда хватало глаз, и конца ей не было…
Если память мне не изменяет, мы прибыли в расположение нашей военной части 20 декабря 1926 года. Наша часть располагалась в самой северной точке японской территории, на узком участке земли, зажатом между советской Сибирью на северо-востоке и маньчжурской провинцией Килин на западе. Граница проходила по реке Туман — на одном берегу реки заканчивались Корея и Маньчжурия, а на противоположном берегу уже начинался Советский Союз. С наступлением морозов воду сковывал холод, ледяная корка была настолько толстой, что и всадники, и конные упряжки могли разъезжать по реке, как по добротной дороге.
Казармы находились на окраине города и были огорожены по периметру высокой насыпью, сразу за насыпью начинались пологие холмы, обрывы и скалы. Однообразный пейзаж тянулся до самого горизонта, а у подножия холмов был устроен учебный полигон.
Но полигон задействовали для войсковых учений только весной, а в зимний сезон тренировочные занятия проводили на основной базе — во внутреннем дворе казарм, его так и называли — “плац в казармах”.
Непосредственно по прибытии с нами провели положенный по уставу инструктаж, а затем выдали полагающееся обмундирование и прочую армейскую амуницию. Но мне опять не повезло — я в ту пору весил под девяносто килограммов при росте метр восемьдесят, так что на складе роты № 2, к которой я был приписан, не нашлось военной формы моего размера. Согласно армейскому стандарту формы таких больших размеров просто не делали! Как только это обнаружилось, командир роты сразу же вызвал штатного портного и дал ему задание незамедлительно соорудить мне форму по размеру. Само собой, сшить одежду до следующего дня портной никак не успевал, поэтому на утреннее построение перед полковым начальством я вышел в той же гражданской одежде, в которой прибыл вечером — в безразмерном тулупе, запахнутом поверх хлопчатого кимоно.
Нас выстроили шеренгами во внутреннем дворе, разбив по ротам. В каждом батальоне было по три роты, которые находились под командованием младших офицеров. Командиры рот стояли по стойке “смирно” перед своими войсками, отдавая честь их непосредственному начальнику — командиру батальона. Старшие офицеры показались мне совсем старыми, так как их пышные усы покрывал изрядный слой инея.
Командиры рот поочередно выходили вперед, выкрикивая:
— Первая рота на утреннюю поверку построена! Присутствует командир отделения, одна сотня и столько-то человек! — или что-то в таком духе.
После рапорта дежурный офицер брал под козырек, а рота вытягивалась по команде “Смирно!”. Когда все командиры рот отдали свои рапорта, на плац выехал на коне полковник и двинулся вперед, осматривая построение полка. Усы у него были просто роскошные, а на груди позвякивал целый ряд медалей и различных наград.
Командиры батальонов рапортовали полковнику громко и отчетливо:
— Первый батальон на утреннюю поверку построен! Присутствует командир батальона и столько-то сотен человек! — Офицер отдал рапорт и отсалютовал полковнику холодным оружием — вынул из ножен саблю, поднял на уровень лица и на секунду замер в таком положении. Впечатляющее зрелище, особенно когда наблюдаешь его в первый раз. Но господа офицеры проделывали этот ритуал снова и снова, батальонные поочередно отдавали рапорт и салютовали командиру полка, и конца-края этому видно не было.
С каждой минутой неподвижное тело солдат замерзало все сильнее, у парнишки-новобранца, который стоял по соседству со мной, лоб и скулы побелели, как рисовая бумага, а все тело тряслось от холода, словно засохший лист на ветру. Мне тоже казалось, вроде кожа на носу усохла и натянулась от холода, пока меня не озарила мысль, что это просто тонкая корочка льда покрыла края ноздрей, а вниз тянется сосулька…
Тем временем полковник остановил коня в центре плаца и обратился с речью к прибывшему пополнению:
— Я командующий полком — полковник Куга, — говорил он, слегка привстав в стременах и повысив голос, хотя слышно было и так хорошо. Все кругом, насколько хватало взгляда, было покрыто коркой льда, каждый звук отдавался эхом, и зычный голос полковника разносился над плацем.
Полковник Куга держался с большим достоинством — медали сверкали на груди, а голову венчала форменная полковничья фуражка. Он продолжал:
— Вы стали солдатами Японской императорской армии! Все вы прошли специальный отбор и удостоились великой чести…
На кой черт мне сдалась такая честь? Когда у человека зад отмерзает, ему уже не до высоких материй вроде “патриотизма и верности императору”. Даже если стоять, согнув колено по команде “Вольно!”, по телу пробегает дрожь, а руки и ноги немеют, как деревянные чурки. Сегодня мне было немного теплее, чем вчера, — вместо деревянных сандалий гэта мне выдали высокие форменные ботинки, подбитые мехом. Но под меховым тулупом у меня по-прежнему было жалкое кимоно и хлопчатое бельишко, так что ледяной ветер спокойно гулял между голых ног. Под ботинки я натянул на ноги казенные гамаши, но в такой мороз это была почти бесполезная мера.
— Вам выпала честь служить в привилегированной части! Нашему семьдесят пятому полку пограничной стражи оказано высочайшее доверие, мы призваны защищать передний край Японской империи, ее северный рубеж. За нами начинается чужая территория, на которой затаился враг! На противоположном берегу у нас нет союзников. Поэтому наш полк должен подходить к своей задаче с особой ответственностью, вы должны оправдать надежды, которые возлагает на вас японская нация, посвящать каждую свободную минуту совершенствованию навыков боевой подготовки, закалять тело и укреплять дух! Вы должны стать образцовой воинской частью, способной служить примером для остальных…
И дальше в таком же духе. Он продолжал выкрикивать фразу за фразой, нанизывал одно гладенькое предложение на другое, без всяких остановок! Но внезапно лицо парня рядом со мной потеряло всякое выражение, глаза закатились, и он начал заваливаться на бок. Его тело было прямым и холодным, как тушка мороженого тунца! Дежурный по отделению и командир звена подхватили его, подняли на плечи и понесли в лазарет. Но это было только начало — в других отделениях тоже попадало по несколько человек, их тоже потащили в лазарет следом за моим соседом. Лица у них были безжизненными, как у покойников. Солдаты могли бы справиться с холодом, если бы им разрешили притопывать, стоя на месте, или хоть двигать руками. Но нас принуждали стоять абсолютно неподвижно, вполне естественно, что многие бойцы замерзли чуть не до смерти. Я даже наивно размечтался, как окончательно замерзну, рухну, и меня тоже снесут в лазарет! Но тут торжественные речи оборвались.