Исправленному верить (сборник)
Шрифт:
Что и кому она станет объяснять, девушка не думала, но ледяной ветер вызывал дрожь, и Саша, подняв капюшон, двинулась прочь от реки к Невскому, к банкоматам, к вокзалу, где выходившие к поездам бабушки предлагали комнаты. Решение забиться в нору становилось все неистовей, Саша могла думать лишь о комнатке с ключом, повернув который она останется одна. По-настоящему одна, когда никто не видит «насквозь», не сетует на эгоизм и черствость, не входит без стука с вестью, что главврач Онищенко запретил испанские огурцы и поэтому нужно выбросить
– Деточка… – Кто-то… Худенькая старушка в вязаном беретике взяла Сашу за локоть. На беретике золотилась брошка в виде птички на гнездышке, и сама старушка напоминала пичужку. – Деточка, погоди.
Саша могла пройти мимо, Саша хотела пройти мимо. Не прошла.
– У вас что-то случилось?
– У меня? – «Пичужка» широко раскрыла глаза. – Что со мной может случиться? Разве что смерть… У тебя, девочка. В праздник так не бегают, особенно в никуда.
– «В никуда»? – переспросила Саша и поняла, что старушка права.
– Пойдем ко мне. – Ручка в штопаной-перештопаной перчатке махнула куда-то за Михайловский замок. – Чаю заварим, посидим. В свое «никуда» ты успеешь.
Прицепись к ней мужчина или пусть даже женщина, но ухоженная или, наоборот, испитая, Саша бы вырвалась прежде, чем сообразила, что делает, но этот божий одуванчик со своей брошечкой…
– Вы одна живете?
– Соседки две, – охотно объяснил одуванчик, – только надоели мы друг другу за столько-то лет. Одна жадина-говядина турецкий барабан, другая злюка, и я – дурочка квартирная… Живем, конечно, куда нам деваться. Когда не ссоримся, в кинга играем, игра такая, ее еще «дамский преферанс» зовут. Тебе не холодно?
– Не очень… – начала Саша и поняла, что ноги почти закоченели.
– А я мерзну. – Старушка посмотрела на свои ботики, высокие, войлочные, со шнуровкой. – Кровь лягушечья уже, не греет.
Они уходили от Невы, и ветер постепенно стихал. Уже за Фонтанкой Саша догадалась спросить имя новой знакомой.
– Нинель Антоновна. Вот паспорт. – Женщина полезла в сумочку с замочком-шариками и первым делом вытащила платок, за который зацепилось колечко с ключами. Старушка суетливо дернула, на тротуар посыпалась какая-то мелочь, Саша бросилась собирать. Пудреница-раковинка, карамельки, обтянутая бархатом пуговица, таблетки. Эгилок, его девушка пятый год покупала для бабуни. Значит, сердце… И одиночество.
– Возьмите.
– Все из рук валится. – Нинель Антоновна не глядя запихала свое имущество в сумку. – Трудно в праздник одной. Мы ведь с ним на том месте познакомились, где я тебя окликнула… Дубки на Марсовом молоденькие были, и мы тоже. Трудно жить за двоих, девочка, трудней только с чужим… Не пробуй, не выйдет. Жди своего. Пока живешь – жди.
– Некого мне ждать! – Уходя от Дени, от Дениса Анатольевича, Саша не пролила ни слезинки. И позже, когда шла по городу, тоже, а теперь слезы потекли, будто краны в обоих глазах открыли. Старушка охнула и сунула ей в руки свой платок.
– Извидите… – Платок пах полузабытой «Красной Москвой» и пылью. – Дидель Адтодовда, ваб де дужда квартирадтка?
– У меня кушетка продавленная… – не очень уверенно произнесла старушка и добавила: – И дует из-под окошка. Мне туда не пролезть. Суставы…
– Я заклею…
Мимо пронеслась вишневая машина, вильнула к тротуару, словно специально расплескав огромную лужу. Взметнулся болотно-стеклянный веер, авто, победно взвыв, рванулось вперед и исчезло за углом. Четверть часа спустя Саша увидела его второй раз, неподвижным, врезавшимся в неурочный мусоровоз.
Часть вторая
Глава 1
Санкт-Петербург. 11–14 марта 20** года
Наталью Саврасову хоронили на Северном в час дня. Это разузнала собравшаяся на кладбище Ольга, и Шульцов тут же сказал, что тоже идет. Колоколька сжала доценту руку и умчалась отпрашиваться. Через пять минут консультанта вызвали к не одобрившей затею хозяйке.
– Вышло неудачно, – втолковывала она, – кто спорит? Но светиться на похоронах?! Это не та реклама, которая мне нужна. Я сделала, что могла, но я не Господь Бог и не могу достичь результата без помощи клиентов. Мы с Борисом рекомендовали Наталье до лета уехать, она не послушалась. Итог закономерен.
Борис был способен внятно рекомендовать разве что партию «Яблоко» и мезим форте, но его супруга флаг эзотерики держала высоко. За три с половиной месяца Шульцов так и не понял, верит ли она в то, чем торгует; хуже того, он переставал понимать, во что не верит сам. Здравый смысл периодически отказывал, а история Саврасовых откровенно пугала, и именно поэтому Олег Евгеньевич решил разобраться в ней до конца.
– Комиссар Мегрэ регулярно ходил на похороны, – почти не пошутил историк. – Это помогало ему при расследовании.
– Саврасову нужно провести еще одно действие, защищающее уже лично его. – Колоколька наступила Шульцову на ногу, незаметно, но ощутимо. – Мы ему это объясним.
– Хорошо, – буркнула хозяйка, – идите. Сима перенесет приемы на ваши выходные.
Уже на пороге Шульцова с Комаровой догнала новость – записанная на двенадцать автовская контролерша не явилась бы в любом случае. Поскольку третьего дня госпитализирована по «Скорой». Колоколькин диагноз подтвердился полностью.
– Лучше бы аппендицит, – вздохнула Ольга, натягивая перчатки. Зима не хотела оставлять город, и бывавшему на Северном только в дни памяти Спадникова Шульцову почудилось, что он снова в январе.
Площадь у метро показалась неряшливой и какой-то неспокойной, но историк все списал на настроение. Ольга выбрала цветы – ирисы и тюльпаны, Олег Евгеньевич остановил машину. Водитель – если не родич, то соплеменник подвозившего их со Стасом южного человека, опять не знал дороги, и они опять явились первыми.
– Как твоя диссертация? – поинтересовалась Олька. – Скоро?
– Тебе не кажется, что место неподходящее?
– В других я как-то забываю спросить… А сейчас мне страшно, вот я и вспомнила. Так как?