Испытание киллера
Шрифт:
— А сколько у тебя пентонала осталось?
— Пять доз, — с готовностью доложил доктор и звякнул связкой ключей, указав в сторону одного из шкафов. — Достать?
— Обязательно. — согласился я. — И шприц — тоже.
Когда доктор достал коробку с пентоналом и одноразовый шприц, я распорядился:
— Заряжай!
— А кого колоть будем? — осторожно поинтересовался доктор, наполняя шприц.
— А тебе не все ли равно? — удивился я. — Три минуты назад ты готов был для Витеньки кого угодно ширануть!
— Да нет — я всегда. — Доктор отер вспотевший лоб и жалко улыбнулся.
— Вот
— Вот, пожалуйста. — Толстяк протянул мне магнитофон со вставленной в него кассетой, и тут я заметил, как у него дрожат руки.
— Умирать не хочется? — спросил я его. — Пожить бы еще, а?
— Ой как не хочется, Эммануил! — проникновенно признался доктор. — Вот вроде бы и старый, а знаешь… дочка у меня… — Тут он всхлипнул и изготовился завыть.
— Цыть, плешоган! — прикрикнул я на желателя пожить. — Я оставлю тебя в живых — при одном условии…
— Готов! — встрепенулся доктор. — Всегда готов! Все что хочешь!
— Я убью их всех. — Я показал за окно. — Ты понимаешь, после этого у меня не остается никакого выхода. — Я показал за порог, где лежал бригадир; доктор умненько покивал, сложив руки перед грудью, как кролик. — Тебя я тоже должен убить. — Тут доктор скорчил такую рожу, что я пожалел о том, что сказал это. — Потому что, оставаясь в живых, ты будешь угрожать моему существованию, — поторопился пояснить я. — Но! Но я сделаю по-другому. Ты вколешь себе пентонал, а я запишу на кассету все твои байки про вашу совместную деятельность с Протасом. Там наверняка есть столько компромата, что хватит, чтобы шантажировать тебя всю оставшуюся жизнь и держать на коротком поводке.
— Э-э-э-э… конечно, конечно. — Лицо доктора приняло несколько озабоченное выражение. — Только… мммм… я бы и сам — без пентонала. Сердечник я — могу не выдержать…
— Это твои проблемы. — жестко отрезал я. — Сколько времени длится «беседа»?
— Ну, когда полчаса, когда полтора-час — в зависимости от интересности показаний, — с готовностью ответил доктор. — Бывалоче, и по три часа беседовали — но в два приема. Тогда наступает привыкание…
— Хорош лекцию читать, — досадливо оборвал я словоохотливого эскулапа. — Еще вот что: Протас всегда один присутствовал при допросе? Или кто-то из его подручных заходил в комнату?
— Нет-нет, что ты! — воскликнул доктор. — Естественно — один. Информация-то конфиденциального характера. А то, бывает, такого наговорят..
— Умолкни, — остановил я доктора. — Давай вкалывай.
Доктор, тяжело вздыхая, положил на бицепс жгут, с тоской поглядывая на «заряженный» шприц.
— Коли помру — грех на тебе будет. — тихо сказал Федорыч, загоняя иглу в вену.
— Заметано, — согласился я. — Ты смотри, главное, эмбл в вену не загони, коновал!
— Грех смеяться над старым человеком, — плаксиво пробормотал эскулап. Сноровисто втянув в шприц полкубика темной крови, он медленно ввел препарат, прижал место укола ваткой со спитом и вытащил иглу.
— Готов, садист, — с покорностью констатировал мой пациент. — Возьми в шкафу нитроглицерин и нашатырь — буду вырубаться, нитроглицерин
— Обязательно. — успокоил я доктора. — Когда начинать?
— Когда пот на лбу градинами пойдет и глаза закатятся, — сообщил доктор, поудобнее устраиваясь на кушетке, и вдруг усмехнулся: — Вот уж никогда бы не подумал, что самому придется…
Через некоторое время я включил магнитофон и приступил к популярной игре «вопросы-ответы». Уже на пятой минуте «беседы» я, что называется, выпал в осадок. Диктофон записывал на кассету с Каем Метовым нечто более похожее на захватывающий сюжет детективного романа, чем на изложение подробностей жизни пожилого участкового врача.
Примерно треть клиентов, доставляемых сюда Протасом, обратно уже не возвращались. Федорыч вкалывал, как бригада профсоюзных натуралистов: он качественно сооружал естественные смерти тем, кто давал слишком важную информацию о своих доходах или доходах своих знакомых. Отсюда людей увозили с готовым для патологоанатомов диагнозом: элементарной эмболией вследствие неправильного укола наркотика, сердечной недостаточностью, удушьем от выхлопных газов и так далее. Тела их потом обнаруживали в наиболее подходящих местах, исключающих подозрение по поводу причин смерти…
Я услышал много знакомых имен и не менее знакомых обстоятельств ухода в мир иной. Ах, какой чудесный препарат! Ах, какой замечательный доктор! Вот ведь как бывает — живет рядом с тобой обычный человечек, плешивый, толстый и малозаметный, а ты даже и не догадываешься, что он существует совершенно в другой ипостаси, мрачной и таинственной…
Записав все, что мне показалось интересным, я спрятал кассету в нагрудный карман, туда же уложил упаковку с пентоналом и… и не стал доставать из шкафа нитроглицерин с нашатырем, несмотря на то, что доктору было явно нехорошо — он хватал воздух ртом, как рыба, и подергивал ногами.
— Ты вел неправильный образ жизни, Федорыч, — объяснил я свое решение ничего не соображающему эскулапу. — И потом, я все равно хотел с самого начала тебя убить, так что не взыщи…
Затем я нашел в комоде докторской дочери футболку потемнее, быстренько соорудил из нее косынку с дырками для глаз и рта и, повязав эту косынку на лицо, выскользнул во двор.
Соратники Протаса, по всей видимости, привыкли к длительным ожиданиям — посмотрев в заборную щель, я с удовольствием констатировал, что трое в «99-й» азартно режутся в карты, а водила «трехсотого» сладко спит, удобно откинувшись на кресло.
Разогнав организм дыхательным упражнением, я достал из-за пояса один «АПС», размял суставы ног, скомандовал себе:
— Пошел, Бак!!! — И пулей выскочил за калитку.
Товарищи в «99-й» так и не успели ничего сообразить — в три прыжка покрыв расстояние от калитки до машины, я вставил ствол в заднее раскрытое окно и в одну очередь выстрочил весь магазин, напичкав тела незадачливых картежников целой кучей свинца.
Швырнув ненужный уже «АПС» в обезображенный салон «99-й», я метнулся к «трехсотому» — водила проснулся и с выражением крайнего изумления пялился назад.