Испытание на верность(Роман)
Шрифт:
На побледневшем лице девушки горели черные испуганные глаза. С длинных пушистых ресниц готовы были сорваться слезинки, губы жалко подергивались.
— Ой, мама, что ж это делается… — прошептала она.
В этот момент, испуганная, с упавшими на лоб кудряшками, она чем-то напомнила Крутову его Иринку, и ему стало жаль ее.
— Шли бы вы поскорее отдельно от войск, Оля, а то сейчас пронесло, в другой раз — едва ли, — сказал он ей. — Зачем зря рисковать.
— Мне бы только до первой станции, — промолвила Оля. — Одной идти страшно. Там бы я уехала…
Она приподнялась
— Оля, прячьтесь! — крикнул тревожно Крутов.
— Что ж это делается? — растерянно повторила она. — У всех же винтовки, почему никто не стреляет? Не могу…
В самом деле, почему никто не стреляет? Крутов лихорадочно оглянулся: возле кювета валяются коробки с пулеметными лентами — не бегать же с ними, тело пулемета рядом. В следующую минуту Крутов поднес их к ольховому кусту, вдел в приемник ленту и поставил пулемет на развилку куста, чтобы можно было стрелять вверх.
— Будет сейчас стрельба, будет, — бормотал он про себя. — Подыхать, так с музыкой… Только бы ленту не перекосило…
Уловив направление, по которому шли на штурмовку самолеты, он приготовился, стараясь изо всех сил сдержать дрожь в руках. В душе закипела злость на свою беспомощность перед этими воздушными налетчиками, такими нахальными, на свою робость: «До каких пор можно сносить все это?»
«Огонь!» — мысленно скомандовал он сам себе и нажал гашетку. Пулемет затрясло в руках и сбило немного в сторону, но ему снова удалось взять нужное направление. Самое главное, что, когда самолеты как бы наплывали на мушку снизу, стрелять уже поздно, пули пройдут много сзади. Кажется, это лишь и помнил Крутов, выпуская очередь за очередью. Один из самолетов попал под струю пуль, и с него, как с подбитого рябчика перья, посыпались куски краски. Сердце радостно вздрогнуло: «Попал! Вдруг упадет…» Но пикировщики, прочесав перед собой дорогу и поле из пулеметов, ушли. Разбежавшиеся по сторонам бойцы стали возвращаться.
Как ни в чем не бывало подошел Лихачев, хлопнул Крутова по спине:
— А ты так никуда и не бегал? Молодец, не сдрейфил…
— Драпанули, нет, чтобы помочь… Чуть из-под станка выкарабкался. А теперь — молодец.
— Бежал бы со станком, чудак! — Лихачев захохотал.
Сумароков принес тонкие пластинки отбитой засохшей краски — ее нетрудно было разыскать на снегу.
— Братва, смотри, это ведь с самолета! Здорово влупил!
— Правильно сделал, — сказал Лихачев. — От каждого не набегаешься. Теперь, чуть что, будем отбиваться.
Крутов оказался в центре внимания. Увидев ворох стреляных гильз, каждый невольно задерживался.
— Не растерялся, поставил станкач на куст…
— Чуть не сбил, говорят? Кто это?
— Из четвертой роты! — И, посмеиваясь: — С девкой заодно и помирать веселей.
Крутов слышал эти разговоры и досадовал: и растерялся, и испугался, и руки дрожали… Оттого, что он не мог всего этого высказать вслух, ему было неловко, словно он кого-то обманывал.
Но вот повозка, трупы лошадей сброшены в сторону с проезжей части дороги, и колонна снова змеится по дороге, течет. Погода начала проясняться, рыхлые тучки сгрудились у горизонта, освободив небо в зените, и колонну стали донимать самолеты. По два-три, они налетали, сбрасывали по нескольку бомб и улетали, чтобы вскоре вернуться вновь.
На пути стали попадаться разбитые повозки, машины, брошенные боеприпасы и снаряжение, которые не на что было погрузить. Откуда-то справа доносилась глухая артиллерийская канонада. Крутов был еще не искушен во фронтовых делах, не различал оттенков пальбы и не мог понять, в чем тут дело. Он только с беспокойством поглядывал в ту сторону: неужели нас опередили немцы? Не хотелось этой мысли верить, но она точила душу.
Навстречу общему потоку шли два артиллериста.
— Эй, земляки! — окликнул их Лихачев. — Эта дорога по этой дороге идет?
— По этой.
— А куда это вы назад?
— Послали. Орудие где-то отстало. Не видели?
— Пашка, это не то, где нас первый раз бомбили?
— Возможно… Какое, дивизионка?
— Ага, — ответил артиллерист. — Далеко отсюда?
— Часа два ходу. Нет закурить?
Артиллерист полез за кисетом, пулеметчики остановились. Перекур. Пять минут не решают дела, поскольку рота все равно топает где-то впереди и за стрелками не угнаться — они налегке.
— Может, познакомимся? — предложил артиллерист. Был он молод, красив собой, подтянут. На петлицах — «пила» — по четыре треугольничка. — Гринев. Замполит батареи. А вы?
— Из четвертой роты, — ответил Лихачев и назвал себя и остальных. — Не знаете, где это палят?
— Черт его знает. Говорят, на станции Панино склады жгут, снаряды рвутся, — ответил Гринев. — Кисло, вот и жгут, а то еще нашими же снарядами да по нас палить будут!
— А что, там уже немец?
— Нет еще, но скоро, наверное, будет. А вывезти не успели… Так, значит, часа два ходу?
— Может, быстрее, если пойдете форсированным. Вы ведь порожняком. Не знаете, куда топаем?
— На Старицу, говорят… Бывайте!
Пулеметчики поплелись дальше размеренным, усталым шагом.
Крутов попытался представить карту Калининской области, но ничего не вышло: не было ясного представления, где и что.
— Оля, за Старицей какой город? — спросил он.
— Я что-то забыла. Кажется, Калинин.
— Вы туда будете добираться?
— Нет, думаю поехать в Тайшет. Там у меня тетя. Вот только с деньгами на билет не знаю как выйдет.
— Какие сейчас билеты… Доедете. Сибирь — хорошая сторона.
Сибирь! Отсюда, издали, она казалась ему удивительно привольной, и даже лютые морозы куда лучше, чем слякоть. Сибирь — Иринка, Иринка — Сибирь.