Испытание на верность(Роман)
Шрифт:
«Ш-ш, ш-ш», — шептал, словно предостерегая, песок под ногами идущих.
Через час батальон остановили на опушке леса, развели поротно и вполголоса подали команду: «Ложись!»
Пулеметчики беспечно полегли на землю. Издалека еле слышно доносился собачий беспокойный брех — где-то там деревня Ширяково. Артиллеристы развернули батарею полковых орудий и, отстегнув лошадей, куда-то их увели. Сквозь редкие еловые лапчатые ветки проглядывали мерцающие искорки звезд, совсем такие же, как над Хабаровском, над Листвянной, наверное, как над любым уголком русской земли. Чиркнув по темному бархату неба, скатилась и погасла небольшая
— Кто-то помер, — тихо промолвил Сумароков, лежавший рядом с Крутовым, закинув руки под голову.
— Держи карман шире, — насмешливо отозвался Лихачев. — Так тебе и станут из-за каждого дурака звезды с неба валиться. Сейчас нашего брата гибнет столько — звезд на небе не хватит. Под Вязьмой-то, слышали, немец несколько наших армий окружил. Оказывается, поэтому мы и перли сломя голову. Могли не выскочить…
Но сегодня Сумароков не настроен на обычный «критический» лад, на него, как и на других, подействовало предбоевое ожидание. Разговор гаснет. Ведь скоро бой, кто-то не вернется…
А Крутову о смерти не думалось: никогда он не мог представить такого, что его не будет, что мир может существовать без него. Что думать о смерти, умирать раньше времени! Жизнь, даже трудная, хороша. Но это к нему придет позднее, когда он испытает всякие невзгоды: и намерзнется, и наголодается, и во всяких опасностях побывает, и смерть близких его не минует. Лишь после итого, когда найдет вдруг блажь и начнет он, как скряга монеты, перебирать в памяти пережитое, увидит, что дороже всего для него были взлеты и падения, а не периоды ровной обыденной жизни.
А сейчас не думалось ему о смерти. Бродили в голове мысли, как козы без пастуха, какая куда. Увидев след упавшей звезды, Крутов вспомнил о их с Иринкой гадании в прощальную ночь. Как она тогда вдруг безутешно расплакалась! Любит…
Воспоминание пришло с какой-то непривычно острой болью: словно вот сейчас, рядом с ним она пойдет в бой, а он ничем, никак не сможет ее оберечь. На миг ему представилось, что он меряет ее, и эта мысль заледенила душу. Ни за что! Ему стало страшно за нее: ведь придет время — через какие-то полгода, когда обучение кончится — и ее пошлют на фронт… «Ну зачем, зачем она поехала на эти курсы? Чем она поможет мне? Как несерьезны были наши представления о войне…»
Бывает же так, что все самое лучшее, самые светлые представления о счастье, о назначении в жизни вдруг, как в фокусе, сосредоточатся на одном человеке. Он рядом — и твое сердце распахнуто для всех — подходи любой, на всех хватит и добра, и тепла, и ласки, и сил достаточно, чтоб перевернуть горы. А потерял его — и тогда лучше не жить вовсе. Так и у Крутова.
Темная ночь, казалось, совсем придавила землю. В Ширяково ни огонька, ни звука, будто все вымерло от одного лишь близкого дыхания войны. А наверное, совсем еще недавно и в этой деревне до петухов распевали частушки девчата. Здесь частушки любят, на ходу их сочиняют. Нет, не все вымерло: в той стороне, откуда доносился собачий лай, промаячил огонек.
— Мы тут пикнуть не смеем, боимся, а там какая-то балда с фонарем ходит, — сказал Сумароков и, свернув папироску, чиркнул спичкой.
— Кто курит? — раздался сердитый приглушенный окрик Турова.
— Там с фонарем и ничего, а тут…
— Это Сумароков? Прекратить курение без разговоров! Там — немец…
Пулеметчики привскочили: вот так дело! До противника рукой подать, а никто не
Туров разговаривал с каким-то незнакомым командиром: в темноте ни знаков, ни лица не разобрать.
— Товарищи, внимание! — вполголоса произнес командир роты. — Противник от нас недалеко, поэтому не будем говорить громко. Сейчас мы проведем маленький митинг. Слово секретарю партбюро полка. Пожалуйста…
Старший политрук Катаев начал с того, что Москва в опасности, враг рвется к столице, не считаясь с потерями, и задача у всех одна: остановить врага, как можно больше перемолоть его живой силы и техники, сковать как можно больше вражеских сил на второстепенных участках фронта, не допустить их переброски под Москву. Задача каждого коммуниста и комсомольца личным примером отваги, стойкости вести за собой бойцов и тем способствовать выполнению боевого приказа. Почетного приказа причем, потому что в Ширяково находится мотопехота противника — его ударная сила…
— Кто желает высказаться по существу? — спросил Туров. — Может, пулеметчики…
— Пашка, давай, — подтолкнул Крутова локтем Лихачев. — От имени всего отделения. Так, мол, и так, заверяем…
Крутов не любил предварительных заверений, лучше сначала дело свершить, а уж потом разговор, чтоб не сочли за бахвальство, но если нужно…
— Позвольте мне, — поднял он по-ученически руку. Туров узнал его по голосу:
— Слово имеет красноармеец Крутов!
— Нас в отделении комсомольцев — я и Кракбаев. Остальные беспартийные. Но мы все вместе заверяем наших товарищей по роте, что пулеметное отделение не подведет в бою, врага будем разить насмерть, без промаха, и перебоев в работе матчасти мы не допустим. Мы — сибиряки, но в эти решающие дни наше сердце, все наши помыслы с теми, кто защищает столицу. Не щадя жизни, будем громить заклятых врагов-гитлеровцев. Обещаем…
Выступили помкомвзвода Газин, боец Грачев. Они тоже заверили, что не пожалеют жизни, будут громить врага по-сибирски. Лейтенант Туров от имени всех попросил секретаря партбюро передать командованию, что четвертая рота выполнит боевой приказ.
Митинг накоротке закончили.
Пришла разведка. Это ее и ожидали. Туров подал команду: «Становись!»
— Товарищи! Нам приказано захватить Ширяково. Атаковать противника надо так, чтобы ни один не ушел. Слева от нас другие роты, а справа — никого. Командиры взводов задачу знают поведут вас, а я хочу предупредить: подходите тихо и первыми ни за что огня не открывайте. Уж если стрелять, так только наверняка, а лучше всего полагайтесь на штык. Нападем внезапно — деревня будет наша. Вы должны это понять…
Повзводно, крадучись, рота двинулась к деревне. Вскоре подошли настолько, что на фоне неба стали прорисовываться силуэты изб, ветлы; ни огонька, ни звука. Слышно только, как под ногами шуршит стерня. Собаки и те ничего не слышат, умолкли. Взводы развернулись в цепи: два впереди, третий чуть сзади. Пулеметное отделение Лихачева справа, чтобы прикрыть роту от внезапного нападения с фланга, если такое случится.
Какая-то рота достигла деревни раньше четвертой, а может, ее обнаружили немецкие часовые, только там поднялась пальба. Хлестко ударили орудийные выстрелы, и вспышки рванули черный полог ночи. Медлить нельзя, осторожность больше ни к чему, и Туров крикнул: «Вперед!» Стрелки, пулеметчики ринулись к домам.