Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках
Шрифт:
И приказным тоном:
— По плану пятая эскадрилья сегодня идет первой. Поведу ее я. Будем пробовать новую тактику. У Русанова шесть самолетов, мой седьмой и два рядовых экипажа нужно взять из первой эскадрильи, которая сегодня на вылет запланирована последней. Данные о противнике свежие. На вылет первая группа пойдет без доразведки. Ночью немцы не воюют, поэтому в обстановке изменений не будет.
Начальник штаба ушел, и Наконечный остался один. В эти сорок предрассветных минут ему нужно было принять одно конкретное решение. Решение, которое, может быть, во многом определит успехи или потери полка сегодня и в ближайшем будущем. Надо было сформулировать принципы новых тактических
Неожиданно для себя он открыл, как ему показалось, новую закономерность боя… В эскадрильях осталось по тридцать-пятьдесят процентов летного состава, но в этих процентах живут те, кто больше всего находится в бою. Здесь, видимо, теория вероятности пришла в противоречие с опытом и психологией человека.
О чем все же конкретно сказать летному составу? На чем сосредоточить их внимание? И написал на листке:
«1) свободное использование высоты;
2) свободный выбор боевых порядков;
3) особенности маневрирования в зоне огня ЗА и ведение воздушного боя;
4) использование радио.
Отдельно командирам и инженеру полка:
1) броня, пулемет;
2) подготовка молодых летчиков;
3) семьи».
Наконечный положил карандаш. Сосредоточенно еще раз перечитал написанное. Прошелся по палатке. Взглянул на себя со стороны и понял, что его состояние подобно самочувствию студента перед экзаменом.
«Да, это будет экзамен моей командирской зрелости. Оценивать ответы на вопросы будут строгие оппоненты — люди, которые каждый день ходят в бой и поэтому отлично знают обсуждаемую тему. Знают жизнь, видели смерть. Это заслуженные собеседники».
Он заставил себя вернуться к листу бумаги, лежащему перед ним, и снова углубился в раздумья. Всякий довод расчленялся им на два составных элемента: «за» и «против». А в конце мысленного лабиринта шли жесткие военные определения: «да», «возможно», «нет».
Из бури противоречий Наконечного вывел начальник штаба, который, видимо, не сразу решился прервать его раздумья, но вынужден был докладывать, что командиры управления полка и эскадрилий, летчики и штурманы на первый вылет собраны, обстановка на линии фронта и погода изучены.
Вошел капитан Чумаков:
— Здравствуйте, командир! Уже собрались к летчикам? Задали комэски задачку. Если вас интересует мое мнение, то скажу одно: надо пробовать, только без суматохи. Мне думается, что все это окупится во сто крат.
Наконечный улыбнулся:
— Спасибо за поддержку. Пойдемте к летному составу.
Наконечный, выруливая и даже взлетая, напряженно думал о начавшемся уже теперь вылете: все ли он продумал? Как поняли подчиненные его указания? А что будет, если на практике встретится неожиданный вариант? Эти «если» осаждали его и сейчас, когда он уже заканчивал в воздухе сбор взлетевшей эскадрильи. Сомнения и тревога за людей, за успех эксперимента отодвинули на задний план его личные человеческие переживания в предвидении боя.
Он смотрел на свои действия и решения как бы со стороны, воспринимая себя в третьем лице, стараясь как можно точнее выполнять собственные указания, данные им перед вылетом.
Аэродром проплыл по правому борту, и группа легла на курс к линии фронта. Он отметил у себя внутреннюю напряженность ожидания. Усмехнувшись, представил себя лыжником, несущимся с трамплина, который, начав разгон, уже не может остановиться, ждет прыжковый стол, а потом,
Так и у группы людей, которые идут с ним в одном строю, сейчас своя разгонная горка, а обрезом прыжкового стола будет линия фронта, после которой может быть удачный или неудачный полет, рекордное или посредственное приземление.
Минуты полета считали километры пути. Командир искал танки. Самолеты то приближались, то уходили от главной дороги, и это позволяло видеть полосу местности около пятнадцати-двадцати километров, но танков и больших колонн пока не было видно. Немцы не стреляли: возможно, принимали группу за свою или не хотели себя демаскировать. А Наконечный внутренне был убежден, что его видели с земли. С затянувшимся поиском танков росла напряженность полета. Это обостряло зрение, слух, мысль. Нервное напряжение скручивало пружину готовности к немедленному действию. Каждая минута полета теперь увеличивала вероятность встречи с истребителями врага. Группа шла по плавной волне высоты, то снижаясь на 200-300 метров, то вновь набирая подготовленную штурманом высоту бомбометания. Но все же немцы не выдержали. Ниже самолетов заклубилась рваная черно-серая облачность разрывов зенитных снарядов. Наконечный немного добавил оборотов мотору и плавно повел группу вверх и в разворот.
— Командир! Справа по борту танки. Придется уйти дальше, а потом правым разворотом выйти снова на них.
Разрывы начали догонять самолеты, и, чтобы оторваться от них, ведущий самолет пошел вниз, от чего скорость полета начала быстро нарастать. Разрывы отстали и потерялись.
— Штурман! Смотри: или вышли из зоны огня, или сейчас будут истребители. Не затягивай разворот, а то потеряем танки.
— Хорошо, хорошо. Еще пятнадцать секунд — и разворот на цель. Разворот!
Заканчивая его, Наконечный увидел сзади внизу четыре истребителя. Прикинул расстояние и пришел к выводу, что до сброса бомб атаковать они их не успеют.
Дал очередь из пулеметов — сигнал: «Вижу истребителей». Еще раз осмотрел свои бомбардировщики и с гордостью подумал: «Вера и дисциплина — великое дело. Идут, как на параде. А ведь знают, что я их снова веду в огонь зениток, а на догоне истребители. Я-то видел четырех, а сколько их там? Ведь все их уже видят и ждут. Молодцы!»
Снова появились разрывы зенитных снарядов, но теперь немцы ставили заградительный огонь: разрывы впереди, а истребители сзади. Маневр группы сейчас уже был ограничен и связан только с прицеливанием. Теперь огонь опасен, но дело есть дело. Самолеты прошли один рубеж заградительного огня, и Наконечный подумал: «Успеют или нет перенести огонь на новый рубеж до сброса бомб?» Доворачивая самолет по команде штурмана, сам себе ответил: «Успели». Разрывы снова были впереди. А истребители где? Но назад смотреть, хоть и хочется, нельзя. Самолет сползет с курса, и пропадет все прицеливание. Открылись люки, самолет тряхнуло. И только когда были сброшены бомбы, Наконечный осмыслил, что тряхнуло его разрывом снаряда. Наверное, где-то есть пробоины. Только теперь он уже разумом «услышал» и разрыв этого снаряда.
Посмотрел вправо назад: истребители явно опоздали. Не ждали их на этой высоте. Сейчас у них нет скорости, а чтобы ее набрать, надо «вылезти» выше бомбардировщиков, чтобы потом разогнаться. «Ничего, подождем». Посмотрел на другую сторону и, увидев еще четырех «головастиков», решил ждать, пока обе четверки выйдут наверх, чтобы потом с разворотом пойти вниз. «Но куда? Вправо или влево разворачивать группу? Которая четверка пойдет в атаку первой? А может быть, они пойдут одновременно. Одновременно — вариант для нас нежелательный».