Испытание огнем. Сгоравшие заживо
Шрифт:
— Комдив говорит, что вы для другого дела предназначены. Не знаю, что важнее сейчас Сталинграда. Ну, ему виднее. Жаль, повоевали бы вместе. Вижу, ребята у тебя боевые.
Он понимал его, как самого себя. И согласен был воевать здесь. Но служба есть служба. При них пришла с боевого задания из шестерки четверка. Опять двоих недосчитался полк.
Ему разрешили зайти в пилотскую кабину. И теперь он молча смотрел мимо головы летчика вперед. Самолет все еще набирал высоту. Волга иногда была видна отдельными блестками с левого борта. За ней, уплывая под крыло, кустилась длинная лента пожаров… Правая сторона неба хорошо вызвездила, но ниже
Впереди по курсу полета, в темном ночном небе, низко над горизонтом висел ковшик Большой Медведицы, а выше неярко, одиноко светилась Полярная звезда. От Полярной он снова вернулся взглядом к ковшу Медведицы и стал разглядывать его ручку. Предпоследняя звезда была не одна — близко к ней мерцала еще одна малюсенькая. Он почему-то представил их двумя живыми существами на прогулке и подумал: «А ведь примерно в этом же направлении, только совсем близко, наш дом, а в нем и моя «двойная звезда» — Лиза и Роман. Но как к ним попасть? Хоть бы увидеть одним глазом. Фронтовые дороги сделали это небольшое расстояние почти непреодолимым. Надо надеяться… Без надежды жить почти невозможно. За нее борются миллионы людей».
Память Афанасия Михайловича стала настойчиво выискивать и возрождать эпизоды семейной жизни. Взявшись рукой за подлокотник командирского кресла, он привалился левым плечом к переборке, отделяющей штурмана от пилотов, и закрыл глаза. Так лучше вспоминалось…
Афанасий «увидел» округлое, с задорным носиком лицо жены, окруженное пепельными волнами волос. Лиза смотрела на него тревожно-радостными карими глазами и, как всегда, улыбалась немножко одной стороной рта, отчего на правой щеке появилась маленькая ямочка. Видение настолько было ярким, что он готов был услышать и ее звонкий, высокий и чистый голос, спрашивающий:
«Ну что, пилот? На сегодня служба закончена?»
«Нет, моя любовь! Служба теперь не кончается ни днем ни ночью. И так будет, пока не кончится эта война».
Усилием воли Афанасий Михайлович «стер» портрет жены и стал «рисовать» сына.
Вначале появилась кудряво-лохматая головка. Лиза не давала его до года стричь. Но лицо сына двоилось: то он видел в нем жену, а то себя. И подумал: «Наверное, на самом деле так, потому что в Романе мы оба».
От Романа пахнуло молоком, гречневой кашей и чем-то, что все вместе означало: родной дом.
Насмотревшись на сына, он решил посчитать, сколько они были вместе: «Два года вместе и два отдельно, а Ромашка прожил половину своей жизни без отца. Интересно, какой он сейчас?…»
И тут до Русанова вновь донесся шум работы моторов, дрожь переборок Он достал носовой платок, вытер заслезившиеся глаза, тихонько высморкался. Чтобы погасить нахлынувшее волнение, стал расспрашивать борттехника о самолете. Они разговаривали не торопясь: впереди еще был длинный путь, а Ли-2 делал свое дело — вез Русанова, спящего Осипова с летчиками навстречу новым заботам, неизвестным осложнениям и опасностям.
Русанову повезло, полку было приказано перебазироваться под Москву. И у майора появилась надежда, что, возможно, обстоятельства позволят ему увидеться с семьей, хотелось немедленно сообщить об этом Лизе, но писать было опасно; планы на войне чаще изменялись, нежели выполнялись. И тогда из ожидаемого свидания могла вырасти еще более тягостная разлука. Два дня сборов показались ему неимоверно длинными, а ночи бесконечными. Русанову не спалось: ожидание
Курс на северо-запад, на Горький, на Москву.
Русанов внимательным взглядом проводил уплывшую назад волжскую петлю вокруг Жигулей и с интересом стал рассматривать летящую навстречу самолету землю. Здесь он был первый раз…
Показался Ульяновск, давший миру великого Ленина, и Волга стала уплывать вправо. Под самолетом все больше разгоралось осеннее разноцветье лесов, от которых на душе стало теплее. Видно, где-то в душе, в ее глубинах осталась на всю жизнь память детства, память о лесе, в котором он рос. Сейчас, рассматривая желто-бело-оранжевые березовые рощи, зеленые дубовые перелески, багряные брызги ольховников, он наслаждался, отдыхал от степного однообразия. Наверное, как он в лесах, так и украинец или казак видят степи и красоту, которая недоступна ему. Ближе к Горькому лесов становилось все больше. Золото лиственной осени начало вытеснять зелень сосен и елей. Наконец, справа и слева, косо перечеркнув землю, к самолету устремились две реки! Впереди показался дымящий заводами город.
«Два ручейка, — подумал Русанов, — зародившись не так далеко друг от друга, описав сотни километров замысловатых зигзагов меж лесистых косогоров, окаймив и напоив своими водами Русь изначальную, превратившись в Оку и Волгу, встретились здесь друг с другом, объединились воедино, породив новую силу».
Аэродром оказался рядом с Москвой. Новая дивизия. Новые начальники. До предела насыщенные хлопотами дни по устройству полка. Русанова не покидала надежда увидеть семью. Надежда все время была рядом с тревогой: «А вдруг улетим?» Все же Русанов не улетел. Три часа езды попутной машиной, около часа пешком по сосновым боркам, просветленным березовым перелескам, мимо озера, в котором он купался мальчишкой. И вот они — один и второй мосты через Клязьму. С моста на улицу вправо. Дом. Дом детства…
Дверь закрыта. Ключ на знакомом месте. Но радость встречи опять отодвинулась. День нахмурился. «Куда пойти?… Лучше за женой. А потом к матери и сыну. Иначе их можно напутать неожиданностью».
Показав вахтеру документы, попросил, чтобы вызвали жену.
— Вы только сразу ничего ей не говорите. Скажите: «Какой-то военный вас просит выйти…»
Древний дед, шаркая валенками, пошел выполнять просьбу. С каждой новой минутой все тревожнее стучало сердце и росло нетерпение. Он не помнил, чтобы так волновался перед боем или в былые годы, когда еще ухаживал за Лизой. Но ничего не мог с собой поделать. Отошел в сторону от проходной и присел на скамейку. И как-то просмотрел, когда Лиза выпорхнула из дверей. Выбежала и остановилась, еще его не видя. Он встал и осипшим от волнения голосом позвал:
— Лиза!
Русанов увидел на лице жены вначале испуг неожиданности, потом растерянность, изумление, наконец, радость и шагнул к ней. Она вихрем бросилась к нему и с разбегу ткнулась головой в грудь.
— Лиза!… Ли-за!…
Слов больше не было. Он обнял вздрагивающие плечи и стал целовать прикрытую косынкой голову.
— Лиза!… Ну, хватит бодаться… Посмотри на меня.
Ее руки с силой сжали его чуть выше пояса, а потом появились сумасшедшие от радости, полные слез глаза.