Испытание

Дубинин Антон

— Ну вот и отлично. И жемчуг цел, и нас не побьют… Пошли, горюшко.

(Вот оно, словечко, словно бы «освободившееся» после смерти Этьенета. Само выскочило. Зря оно это.)

— Ну что же, госпожа моя, вот, я полностью в вашем распоряжении…

— Ах, мессир Кретьен, какая честь для нас!.. Ведь вы, в самом деле, почитаете нам что-нибудь, споете?.. А этот молодой человек, он, случайно, не ваш жонглер?..

Этьена перекосило, и Кретьен еле удержался, чтобы не показать ему язык. Ага, проповедник, получил?!.. «Не мечите жемчуг», ха-ха…

— Нет, это мой спутник и друг, — сжалившись над беднягой, быстро

заступился он. — И конечно же, я вам почитаю. В самом деле, сочту за честь порадовать немудреными стихами общество столь знатное и вежественное. А вы, наверное, хотите чего-нибудь новенького, госпожа моя Амис?.. — честно спросил он, внутренне напрягаясь — «Персеваля» он на людях не читал, как вещь незаконченную, «Гламура» вообще почему-то не хотел выносить в широкий мир, лирические стихи были слишком личные… Оставался «Ланселот», будь он неладен. Всегда, везде они требовали «Ланселота»…

Но дева Амис оказалась милостива, неимоверно милостива.

— О, мессир, да что вы сами сочтете нужным… Ваши стихи, они все прекрасны, прекрасны… (Кретьен расплылся было в учтивой улыбке, не зная, не подозревая даже, ка-акой отравленный кинжал прелестная чернокудрая почитательница сейчас, вот сейчас всадит ему между ребер!) Вот, например, ваш несравненный «Мул без узды». Мое любимое произведение! Великолепный chanГon de geste! Надеюсь, мы услышим сегодня авторское исполнение?..

Настал и на Этьеновой улице праздник! Да какой, — с карнавалом, ярмаркой и потешными огнями! Он прыснул в кулак, стараясь держаться в рамках приличия, тем более что Амис уже вводила их в рыцарскую залу, полную света, битком набитую разодетой в пух и прах дворянственной молодежью.

Кретьен скривился, будто проглотил случайно целый муравейник. У-ух, как же он ненавидел, когда ему приписывали этого идиотского «Мула без узды»! Эту дурацкую историю о подвигах во имя никчемной уздечки, это издевательство над самой идеей рыцарского романа!..

— Прекрасная дама, — выговорил он с учтивостью висельника, — я вас очень прошу… Прошу вас… (гм, и ваших близких)…запомнить раз и навсегда, что роман… гм… про мула без узды не принадлежит моему перу. Его написал… э… некий неизвестный подражатель. (И я даже знаю, почему он неизвестный. Узнал бы, какой… урод это написал — руки бы повыдергивал!)

Лицо Амис заалелось, она стала (дура!!!) еще очаровательнее.

— Ах, простите, мессир… Простите, что перепутала с вашим творение кого-то из ваших учеников…

(Годфруа! Мой единственный ученик! Ты меня защищал — и я тебя защищу!)

— Нет, госпожа моя, не учеников… Подражателей, именно подражателей.

— Ну, ах, да… Я, впрочем, не очень-то хорошо разбираюсь в литературе, если признаться откровенно. Вот мой кузен, мессир Луи де Донзи, он куда более просвещенный… — девица отчаянно стрельнула глазами в кузена — рослого парня, чье широкое лицо, не обезображенное печатью интеллекта, не вызывало подозрений в том, что он умеет читать. И мессир Луи не сплоховал — тут же пришел на помощь даме: немедленно материализовался рядом и подхватил нить умирающего разговора.

— Да, в самом деле, ваше творчество, мессир Кретьен де Труа, оно очень того… хорошее. Особенно это… Это ваше ведь? Про Беранжера Пышный-Зад. Очень смешно…

Вот тут-то все и произошло. Будь Кретьен один, он бы справился. Как-нибудь постарался бы человек, дравшийся в Святой Земле с турками, и выстоял бы против такого удара. Против Беранжера Пышный-Зад. Но увы ему, он был не один. Его сопровождал Этьен, юный катар с обликом бледным и печальным, которым, к сожалению, овладел демон хохота.

Этьен весь задрожал от смеха — сначала беззвучного. Но через пару секунд из-под ладоней, которыми он закрыл алое сияющее лицо, вырвался некий ликующий вопль, который перерос в обвал уже ничем не сдерживаемого смеха. Благородное общество оглянулось в недоумении, услыхав первые раскаты надвигающейся грозы: но только один Кретьен в полной мере осознал грозящую опасность.

— Этьен, я тебя прошу…

…Но было поздно. Облаченный в черное ополз по колонне арки на пол и затрясся, заливаясь так неимоверно, что к ужасу своему Кретьен сам почувствовал проявление первых симптомов. Уголки его губ неудержимо поползли вверх. Первой сломался простая душа Луи — он заржал вслед за Этьеном, как вся конница Нуреддина, показывая воистину достойные лучшего скакуна зубы. Причина смеха, очевидно, осталась для него тайной, но это его не остановило. За ним прыснула и необразованная кузина Амис; и Кретьен недолго сопротивлялся…

— Пышный-зад! — простонал с пола совершенно беспомощный Этьен, когда друг нагнулся помочь ему подняться (то ли придушить негодяя?) Наконец он был водружен на ноги — сияющий, неосмысленный, утирающий набежавшие слезы; к тому времени хохотала добрая половина зала — разговора не слышал никто, однако смеялись уже над другими смеющимися, над самими собой, над тем, что вот ведь — угораздило их смеяться безо всякой причины… Красный — от смеха или от смущенья, непонятно — Кретьен занял наконец свое место за столом, сдерживая себя, чтобы не ляпнуть еще одну «освободившуюся» через двадцать лет фразу — «Простите, монсеньоры, мой друг — он такой… не стоит на него обижаться.» Взамен того он так сжал под столом руку Этьена, что пальцы у того хрустнули. Лицо его теперь казалось совершенно спокойным, даже четко обозначились обычные тени под глазами; вот, отец Бернар, превосходный экземпляр катарского послушника для ваших описаний!

— Долго ты собираешься… меня позорить?..

— Кретьен… — друг поднял свои честные, серые, безгрешные глаза. В них уже не было ни искорки смеха — одно сочувствие. — Ты хоть слышал повесть про этого… Беранжера Пышный-Зад?

— Нет. И не собираюсь.

— А я вот — (глубокий вздох) — слышал…

— И что?..

— Потом расскажу… Попроси передать мне во-он ту рыбку, пожалуйста! — и тихонько, фыркая в дубовую столешницу: — А ты уверен, друг мой, что ты все-таки… точно про него не сочинял?

3

— Нет, Кретьен, ты припомни! Может, как-нибудь случайно, в ранней юности…

— Слушай, ни слова больше об этом… треклятом Беранжере! Пользуешься своей монашеской неприкосновенностью, да?

…Денек опять выдался прекрасный, а до Ломбера оставалось совсем недалеко. Миль около тридцати. И с дорогой повезло — широкая, можно легко ехать вдвоем. И вообще, кажется, со всем повезло. По крайней мере, Кретьен в свои тридцать четыре впервые чувствовал себя так по-мальчишески счастливым. Кажется, даже в бытность мальчишкою ему не доставалось таких дней.