Испытание
Шрифт:
Конечно же, душой компании была Герта, которая на правах, поварихи с шутливой требовательностью настаивала на том, чтобы каждый из сидящих за столом давал оценку ее блюдам, и если кто-то пытался увильнуть от этого, она останавливалась возле него и угрожающе подымала половник над его головой. Особенно доставалось Таймуразу, который не всегда мог найти подходящее слово, чтобы четко определить вкус блюда. Он кивал головой, говоря, что блюдо гут, но этого ей было недостаточно, и Герта, положив ему на плечи руки, отчего у него бегали мурашки по телу, поворачивала его лицо к себе и требовательно спрашивала, почему гут. На помощь горцу приходил Петер, который, громко заливаясь смехом, подсказывал ему подходящие слова, и Таймураз повторял их, чудовищно коверкая немецкую
…Чем больше вникал в суть преступления Тонрад, тем больше оно озадачивало его. Он никак не мог уловить ниточку к разгадке происшествия на ферме мистера Роллинса. Этот горец вел себя так, будто не он преступник, а какие-то силы извне вторглись к ним, посеяв смерть. Тонрад попросил мистера Роллинса вспомнить, не замечал ли он чего-нибудь необычного в поведении людей, долгое время живших в дружбе.
— В дружбе? — рассердился Роллинс. — Не то слово! Не верю в дружбу волков. Не верю в дружбу людей, перед которыми одна порция похлебки. Братья становятся лютыми врагами, когда начинается дележ наследства. Не верю в дружбу голодных. Так, делают вид, а сами поджидают случая, чтоб ударить. И я, когда увидел, что они отсадили от себя Таймураза, сказал себе: вот и все, перестали кривляться.
— Но перед этим что-то же должно было произойти! — воскликнул Тонрад. — Разве у вас не мелькнула мысль, отчего бы это? Ну, хотя бы вспомните, когда это произошло?
— Если вы меня спросите, когда я привез в дом свою жену, я едва ли отвечу, — сказал хозяин фермы. — Знаете, у меня в голове что-то такое творится… Точно открытые ворота загона: надо — не надо, все кони стремятся выскочить наружу. Мысли, как птицы: не поймать, хоть хвост и видишь…
Герта. Она и только она могла открыть тайну. Но она была в таком состоянии, когда трудно контролировать ход мысли. Рассказывая про жизнь на ферме, она вдруг начала обвинять себя в том, что произошло. Притл многозначительно посмотрел на своего бывшего ученика, мол, все-таки и здесь виновата женщина! Такой банальный вариант? Тонраду не верилось. И он задал ей вопрос напрямик:
— Не ссорились ли Фриц и Таймураз из-за вас? Она не стала отрицать:
— Фриц виноват. Он выговаривал мне за то, что я прибегаю на ферму и поглядываю, как Таймураз объезжает коней. А ка кие развлечения есть на ферме? Никаких. Вот и я управлюсь с обедом и спешу к загону. Однажды Таймураз не усидел в седле и упал. Я бросилась к нему. Это не понравилось Фрицу, и он закричал, чтоб я ушла. Как-то Таймураз заболел. Он лежал в своей комнате и не узнавал никого. Голова его была в жару, сам? он бредил. В эти дни отец, Вольфганг и Фриц ходили на участок и пололи картофель с утра до вечера — так велел им хозяин. Я носила Таймуразу еду. Я видела его всегда сильным и бодрым и подшучивала над ним, а теперь он лежал такой слабый, тихий и молчаливый… Я ставила еду на стул у постели… Но он стеснялся при мне есть. Я заботилась о больном — только и всего. Фриц был моим женихом, дело казалось решенным, и я ни о ком другом не думала. Но Фриц мне устроил скандал, приказав, чтоб я больше не приближалась к комнате, где лежал Таймураз. Я пообещала. Но как было усидеть, представив себе больного, которому, может быть, именно сейчас понадобилась помощь? И я подумала, а что плохого в том, что я отнесу обед ему?.. Он обрадовался мне. Улыбка у него такая — одними губами, а глаза остаются грустными. Он тронул меня за руку, сказал: «Данке шён!» И я почему-то заплакала. У него глаза сразу округлились. Он приподнялся в кровати, прижал руку к своей груди, будто извинялся. И так мне на душе стало хорошо…
Фриц опять ругался. Теперь он накричал и на отца, заявив ему, что этому дикарю мало укрощать за большие деньги диких лошадей, так он теперь хочет оседлать еще и его дочь. Отец страдал, мне было его жаль. Вольфганг успокоил Фрица, заявив, что теперь сам будет носить обеды горцу. И на следующий день он пришел пораньше и отправился к Таймуразу. Но горца не оказалось дома… Мне очень хотелось узнать, куда исчез горец, и когда все, пообедав, возвратились в
Она его отыскала за холмами. Он сидел возле камня и смотрел на горы, что туманной россыпью покрыли горизонт. Герта незаметно подкралась к горцу и прикрыла его глаза ладонями:
— Попался, Таймураз!
Он засмеялся, оторвал ее ладони от своего лица:
— Герта, не надо так. Увидят твои — подумают плохо…
Это были слова, но глаза говорили о другом. Ему было приятно, что она нашла его. И Герта поняла не слова, а то, что увидела в его глазах, то, что сквозило в его смехе.
— Теперь я знаю, куда ты ходишь. И зачем — тоже. Скучаешь по дому. Я тоже. Все о своих думаю: и чем они занимаются, и куда пошли. Все так ясно представляю: и дом, и сестренку, и поля, и речку… А ты горы видишь? У вас такие же? Люблю, когда они под солнцем чистые-чистые стоят. В душу заглядывают, вот, мол, глядите, какие мы — откровенные, нараспашку, каждая ложбинка видна. А когда туманная дымка над ними курится, тогда они совсем другие — сердитые. Суровостью прельщают. И у вас такие?
— Ты говори, говори, у тебя голос хороший… Он мне напоминает голос тон, кого я обидел.
— Научись по-немецки — поговорить с тобой хочется. У вас луна есть? Горы, а сверху луна. Интересно! Сиди у обрыва и беседуй с луной. Ты, горец, ликом суров, Фриц ругается, а мне с тобой вольно, радостно… Усы у тебя пышные, — она провела пальцами по его усам.
Таймураз вздрогнул, оглянулся по сторонам.
— На копе такой мужественный, а со мной совсем другой, — засмеялась она и пристально посмотрела ему в глаза: — Пойми меня, горец. Ты правишься одной девушке. Очень нравишься. Хочешь — вези ее к себе в горы! Только вот приданого у псе нет. По я годик поработаю, и все, что мистер Роллинс заплатит, будет моим приданым. Вези меня к себе. Я дам тебе маленьких кавказцев. И все они будут такие же усатенькие. Пойми, Таймураз! Я, Герта, тебя, Таймураза, люблю! Люб-лю!
— Отчаянная ты, Герта. Будто брат я тебе. Или муж. Нельзя так. Я не такой хороший, как кажется тебе. Знала бы ты, что я натворил в Осетии. Не льни ко мне. От тебя жаром отдает. Могу голову потерять. Не надо. Отец увидит…
— Люблю я тебя. Уже давно. Но и сама только сейчас догадалась. А у тебя там, в горах, нет девушки? Ну, признайся, есть? — она вдруг расплакалась.
— Ты что? — испугался он. — Я тебя обидел? Герта, Герта, твой плач — это когти барса. Знаешь, какие они у него острые? И вонзает их он в мою грудь и рвет, рвет! Не плачь. Ну, хочешь, трогай мои усы, раз тебе нравится, — он провел ее рукой по усам: — И мне это нравится.
Герта подняла голову, улыбнулась сквозь слезы:
— Руки у тебя огромные, шершавые, нежные. И весь ты большой, шершавый и нежный. Хочешь меня поцеловать?
— Вот и хорошо, улыбаться стала…
— Я сама тебя поцелую. Не веришь? — она зажмурилась, отчаянно прижалась губами к его усам и сорвалась с места…
— Герта, куда ты? — вскочил на ноги Таймураз. — Куда? Послушай. Ты это сделала. Теперь все. Я не хочу тайно! Я уважаю твоего отца, он — меня. Мы не станем обманывать его. Теперь ты и я — одно целое. Для Заремы я давно умер. Назад пути нет. Я женюсь на тебе и останусь тут. И никогда не брошу тебя. Что бы ни случилось. Ты слышишь? Я все скажу твоим землякам. И пусть теперь Фриц не смотрит на тебя! Не позволю!
…Таймураз появился под навесом, когда они ужинали. Приветствуя его, Вольфганг поднял руку и тут же опустил, озадаченный решительным видом горца. Петер и Фриц тоже уставились на Таймураза, который стоял у входа, положив руку на пояс и гордо выпрямившись. Дождавшись, когда немцы, прервав ужин, глянули на него, горец подошел к обомлевшей Герте и взял ее за руку. Девушка упиралась, а он настойчиво вел ее к столу. Таймураз опять был прежним, решительным горцем. Его не смутило и то, что Фриц весь напрягся, точно собирался прыгнуть на него, и сверлил его исподлобья взглядом, словно хотел своей ненавистью сжечь его дотла. Таймураз, показав на себя, а потом на Герту, вытянул перед собой два пальца, подвигал ими в воздухе и спросил: