Испытание
Шрифт:
— В куски всех разнесу!
Сейчас рассказывать и то страшно, а тогда бедовый я был, все мне было трын-трава. Да ведь коли по правде-то рассудить, с меня семь потов сошло, пока я эту бочку мастерил, а они, бесстыжие рожи, не хотят ее брать да еще над моим же старанием да умением насмехаются!
— Садись! — говорю мулле. — Хоть топором, а срежу тебе бороду!
Снял я с ишака седло, усадил муллу, жена Кара Сулю ножницы принесла, и начал я ему бороду выстригать. Волосок за волоском! Пот с него ручьями течет, а я себе знай стригу. И пока я этим занимался, бочка внизу все гремела да гремела: „Ба-ам, бу-ум, бу-ум, ба-
— Довольно, мастер! — говорит.
А как увидел, что я и последний волосок срезал, лицом в ладони уткнулся и запричитал:
— Нет у нас больше муллы! Нету!
Сел я на ишака и крикнул:
— Прощайте, почтенные! Не забывайте про мастера Лию и про то, как вы над ним посмеялись!
Никто мне ни „прощай“, ни „до свидания“ в ответ не сказал. Отвел я душу и уехал с великой радостью, что не посрамил своего звания. О деньгах вспомнил, только когда к селу подъезжать стал. Отец мой был старый, и одышка его мучила, закашляется, так чуть не падает, а все же боялся я его. Почему? Отчего? Сказать не могу. Только стоило ему взглянуть на меня, как становился я смирней барашка.
Но делать нечего, приехал я домой. Чуть ворота заскрипели, отец вышел мне навстречу. „Здравствуй“ не сказал, спрашивает:
— Продал бочку?
— Нет!
— Почему?
Рассказал я ему все как ест, по порядку. Ничего не утаил.
— Ложись на землю! — приказал мне отец. — Трандафила (так мою мать звали)! Принеси-ка, — говорит, — палку, которой ты коноплю треплешь!
Принесла мать палку, заперли ворота, и начал отец меня колотить по мягкому месту. Раз пять-шесть хватил, задохнулся, отдал матери палку, а сам считать стал. Сосчитал до десяти и говорит:
— Вставай, умник, дай я тебя обниму! За дурь ты свою получил, а за то, что бороду у муллы срезал, хвалю. — И поцеловал меня. — Вижу, что стал ты настоящий мужчина. Этой осенью, — говорит, — женим тебя.
— А деньги? — спрашивает мать.
— Кто ремесло знает, — отвечает ей отец, — тот без денег не останется.
Как сказал отец, так и вышло. Двух дней не прошло после того, как я мулле бороду отрезал, заявляются из Хамбардере средний сын Большого Мехмеда и Кривой Салих.
— Приезжай в село, вытащи бочку! Старики тебе заплатят, только вытащи ее из реки!
Подъезжаю к Хамбардере, еще издали слышу — ба-ам! бу-ум! — бьется бочка о берег, как в барабан стучит. Старики уже собрались, меня дожидаются.
— На тебе деньги за три бочки, только вытащи ее из реки, чтоб не громыхала. Ребятишки пугаются, да и мы третью ночь глаз сомкнуть не можем.
Легко сказать вытащи, а как! Хамбардере — ущелье метров эдак пятнадцать глубиной, все скалистое, река на дне воет, ревет, пенится, из-за пены и не разберешь, где вода, где камень. А водоворот, куда бочка упала, так берега обтесал, что не подступишься: слева и справа стена отвесная! Ящерице не уцепиться, не то что человеку.
— Давайте, — говорю, — веревку!
Сняли веревку, какой ишаков привязывают, одним концом обвязался я вокруг пояса, а другой бросил в руки парням. Велел им потихоньку меня спускать, а как привяжу бочку, вытаскивать вместе с нею.
Спустить меня спустили. Очутился я по колено в воде и вот тут, скажу тебе, заробел! Вода, словно живая, бурлит, клокочет, крутится как бешеная. Мутная, сине-зеленая, и один бог знает, есть тут дно или нет! А я в воду не окунался с того дня, как меня крестили, и плаваю как топор. Крикнул я, чтоб спустили веревку ниже, надо ж проверить, есть ли дно. Опустили меня по самое горло — не достать дна! Крикнул я тогда, чтоб обратно меня вытягивали — не слышат! Вода грохочет, но и они нарочно глухими прикидываются. Понял я, что страсть как им хочется, чтоб я утоп. А у меня в душе словно двое сидят. Один говорит: „Ворочайся, пока они тебя не сгубили“. Другой шепчет: „Лучше смерть, чем опозориться!“ Решил я второго послушать и крикнул во весь голос, чтоб крепче держали, а сам стал ногами в воде шевелить, чтоб бочку задержать, когда она мимо проноситься будет.
Кружится бочка в воде, вот-вот подплывет. А я хочу ноги поднять, чтобы за нее зацепиться, но штаны до того от воды отяжелели, что не дают ногам подыматься, вниз тянут. Подплыла бочка и унеслась дальше. Тьфу ты, черт! Что ж теперь делать? Придется штаны скидывать, иначе дело плохо. Скинул штаны, слышу, наверху бабы (они, видать, стояли позади мужиков) визг подняли, бросились бежать кто куда. Стал я снова бочку поджидать, дождался и таки зацепился за нее. Подтянул ее потом руками и крикнул, чтоб вытаскивали.
Начали они за веревку тянуть, но чую, чем дальше, тем тише идет. Бочка от воды разбухла и раз в пять тяжелее сделалась. Приподняли нас пальца на два над водой, и повис я вместе с бочкой.
— Тащите же! — кричу.
— Не можем! — слышится мне сверху. — Больно тяжело!
Подтянули еще на вершок, и опять стоп. Собрались с силами, еще подтянули, но вершка на два, на три от воды снова остановка. Глянул я вверх — хотел уразуметь, что там делается — и тут только заметил, что веревка-то протерлась о скалу, чуть ли не на половину. Волокна трещат, и вишу я, можно сказать, на волоске. „Ну, Лию, посмотрим, что ты теперь делать станешь. Выпустишь бочку, вытянут тебя хорошо, а вдруг веревка порвется и плюхнешься ты в воду один, без бочки? Ну, а не выпустишь бочку, тогда уж наверняка веревка оборвется, и ты опять же в воде очутишься!“
„С бочкой или без? Решай! Решай, а то веревка вот- вот лопнет!“ Решил я: „Не выпущу бочку“. И закричал что было мочи:
— Веревка рвется, несите другую! Скорее, не то конец мне!
Зашевелились там, наверху, кто-то в село за веревкой пошел. Да только знаешь, как пошел! Еле-еле пополз, как черепаха, а у меня на метр- два над головой веревка трещит, обрывается. Не успел я крикнуть, как с головой в воду ухнул, глаза мне пеной залепило, но бочку из рук не выпустил. Наверху, слышу, орут:
— Утоп, утоп!
Потом увидали все ж таки, что я вместе с бочкой вынырнул, и зашумели:
— Живой, живой! Бегите за веревкой!
Уж чего я натерпелся, пока мне водой крутило, а они за веревкой ходили, — врагу своему не пожелаю! Бочка склизкая, я еле за нее держусь, а вода швыряет ее так, что она мечется, ровно бешеная! Об один берег стукнется, к другому отлетит, и дела ей нет, что этак мне и руки переломать недолго. А ведь если по сукам саданет, то эта пучина меня разом проглотит, потому как чую я, что водяной бурав норовит меня вглубь затолкать. Тут осенило меня сесть на бочку верхом, чтоб хоть малость ее попридержать. Собрался я с последними силами, оседлал бочку и закрутился на ней как был, без штанов.