Истина о мастерстве и героизме
Шрифт:
Поток шума, издаваемого Иисусами, сразу смолк. Толпа начала расступаться, образуя подобие коридора, в конце которого стояла фигура человека.
Взору Виталика предстал именно человек. Он медленным и уверенным шагом приближался. Иисусы застыли в безмолвии и уставили свои взгляды на незнакомца. Когда человек проходил между рядами Спасителей, те, в свою очередь, отступали на шаг или два. Они не боялись его, но выглядели настороженно.
Силуэт человека приблизился настолько, что Виталик мог его разглядеть детально. Человек был одет в простую серую
Он подошел к Виталику и сбросил капюшон с лица.
— Здравствуй, парень. — Ответил незнакомец. Меня зовут Торвальд. Тебе надо поговорить кое с кем. Пойдем со мной, времени не так уж и много.
Ни просьба и не приказ, просто констатация факта. Этот человек располагал к себе. У Виталика было множество вопросов, но он счел, что задавать их сейчас неуместно.
Он последовал за воином.
Толпа Иисусов разбрелась по окрестностям.
888
Зеленый летний луг купался в цветах заката. Приближалась ночь. Отряд воинов, устраивался на ночлег прямо в «поле». Воины занимались каждый своим делом — кто–то сооружал место для ночлега, кто–то разводил костер. Всех этих людей отличала одна странная черта. Никто не произносил ни слова.
Последние сутки их похода врезались в память картинами безумных чудес и ужасов. Копья и стрелы супостата не пугали дружину, но те события, свидетелями которых они стали, пробирали насквозь.
Два человека сидели на бревне поваленного дерева чуть поодаль от основного отряда и тихо беседовали.
— Ну, конечно, видеть такого мы не видели. — Тихо говорил тысяцкий Осока. Все как–то перевернулось с ног на голову. Говори что знаешь, Путешественник.
Торвальд начал свой долгий рассказ:
— Да, что тут скажешь–то? Вы и сами все видели. Лонга–то ваш не из этих мест был.
— Это ещё мягко сказано. — Перебил собеседника Тысяцкий.
— Так, вот. — Продолжил Торвальд. Зло–то оно везде кроется и даже на самые светлые помыслы готово посягнуть. Оно ведь как. Когда добрые дела творишь, надо с добрым умыслом. А когда со злым–то — на деле черт те что выходит.
Человек он же создание такое — все о вечном думают, о добром, стало быть. А на деле? Тьфу.
Торвальд сплюнул.
— Господ наш Иисус Христос зла никому не желал ни делами своими, ни помыслом. Оставил после себя последователей своих, те, в свою очередь своих и так далее. Но там где человек, там злоба бывает очень часто.
Не все стали напутствия Спасителя во благо употреблять. Кто–то для власти и богатства, а кто–то чтобы оправдать деяния свои перед угнетенными.
Так вот время–то, сколько прошло с Воскресения Христова? Уже почитай девятьсот лет. За это время–то много поменялось. Спаситель он же книжек не писал никаких — ему слово достаточно было. И слово было Богом. А потом «мыслители» всякие по научению дьяволова всякого понапридумывали.
Кто–то в пользу себе начал тексты первородные дописывать и дополнять. И, вроде бы, ничего крамольного и злого в них не было — наоборот, все по благочестию чин держали — что, да как. Вот только когда все это разрастаться начало, все это простым мирянам уже сложно стало. Нужны были разъяснения. А разъяснения — они как? Они ведь от людей уже простых, по сути. Один священник все так трактует, а другой по–другому. Отсюда деления всякие сделались. Арианцев уже анафеме придали, Армяне, и Ассирийцы по своему пути пошли.
Видел сон я, что наша вера расколется не давеча как через полвека. И будут братия–христиане резать друг друга аки басурмане безродные. По научению вот таких вот, как этот.
Торвальд намекнул на Лонгу.
— Так огню их всех предать и делов! — Воскликнул Осока.
— Не все так просто. — Посетовал Путешественник. В меньшинстве своем святители люди хорошие и правильным вещам учат. И добро проповедуют и милосердие. К Богу взывают. Большинство же из них — люди простые. И не проповедуют ничего и добра не творят, да и пользы не приносят — что уж тут говорить. Но и худа от них нету. Но есть и такие, которые щупальца свои запустили в горло к князьям да Патриархам и Папам и сосут из них волю. Разум туманят, и зло большое творят для беды великой.
И найти их сложно. Не всякого отличишь от человека простого. Но я вижу их. Этот, Лонга ваш, на Руси третий уже.
— Так делать–то что, Святитель? — Озадаченно спросил Тысяцкий.
— Так видимо чего. — Тихо ответил Путешественник. В добро веровать. Милосердие проявлять. Дела добрые творить. Зла не делать. Жить по заповедям Христовым. По более мы–то и сделать не сможем. Но ежели все разом по благочестивому пути пойдут, и лихо всякое исчезнет сразу.
Тысяцкий понял, о чем говорит Торвальд. И ему сразу стало грустно. Он понимал, что жить так люди начнут не скоро, если, вообще начнут. Сама натура человеческая виной тому. И поэтому, такие как Лонга, будут появляться в этом мире постоянно.
888
Душа Виталика следовала неизведанными пустынными тропами за своим загадочным проводником в мире мертвых. Сколько прошло времени, и были ли оно тут, вообще. Виталик не знал. С одной стороны у него было тысячи вопросов, с другой он был подавлен происходящим. Понимание своей смерти было странным. Он узнал, что конца все–таки нет. Своим поступком он целенаправленно открыл дверь туда, откуда никто не возвращался. Мысли были скомканы. Пейзажи здесь были унылы и пусты. Только песок и ветер.
Торвальда, казалось, это не смущало. Он шел вперед по известному ему маршруту. Сколько он здесь провел?
Виталик читал про него. Это был миссионер–путешественник, который нес слово Христово на Русь ещё до того, как государственной религией было принято Христианство. Как минимум это была очень интересная личность.
— Куда мы идем, Путешественник? — Задал свой вопрос наконец–то, Виталик, когда ему надоело любоваться пустынями.
— Не так уж и много я путешествовал. — Пробубнил себе под нос Торвальд. Он хитро улыбнулся.