Источник солнца (сборник)
Шрифт:
Артем совсем повернулся к нему и не сразу ответил. Евграф Соломонович было подумал, что в голове сына совершается какая-то сложная умственная работа, но все было проще: Артем улыбался в темноте. Он очень любил Сашу. Сквозь улыбку он проговорил:
– Значит, Сашка будет с нами? Вот здорово! А где она будет спать?
Евграф Соломонович почему-то смутился: он и сам не знал, ждал ли он какого-то другого ответа или действительно не знал, куда поселить Сашу, – только он тоже подал голос не сразу.
– Ну, наверное, в большой
– А Валька знает?
– Нет, Валька не знает. И вообще… где Валя? Двенадцатый час уже! Где он? Безобразие!.. – Евграф Соломонович мастерски взял верхнюю ноту гневного регистра. – Безобразие! Что он себе думает?
– Он провожает Нину. Он звонил, просил тебя не беспокоиться.
– Не беспокоиться? – Евграф Соломонович встал и принялся мерить комнату шагами. – Я, Артем, ваш отец и буду за вас беспокоиться до самой смерти. Ведь ни за что не поверю, что Нина такая безответственная девочка, что позволит ему уходить так поздно и подвергать себя… опасности. Вот именно, опасности. А если с ним что-то случится? – Евграф Соломонович замер в позе риторического вопроса.
– Папа, ты посмотри: на улице ведь белые ночи стоят! Прям как в Петербурге!.. они же любят друг друга, пап. Она же не может… она заинтересованная сторона, понимаешь? Хотя дико как-то это все звучит…
– Что «дико»?
– Заинтересованная сторона, я имею в виду. Некрасиво.
– Какая разница, как звучит!..
Евграф Соломонович принялся молча ходить туда-сюда. Артем зачарованно любовался белой ночью. Ему все казалось, что на улице поет кто-то.
– Пап, а ты бы мог спеть маме серенаду?
– Что?
– Я говорю: смог бы спеть маме серенаду?
– Серенаду? Маме?
– Да.
– А… зачем?
– Ну, затем, что ей это было бы приятно. Романтично. Что никогда я не видел, чтоб кто так делал. Затем, что ты ее любишь… смог бы?
– Перестань, пожалуйста, говорить ерунду, Артем! Я серьезно с тобой разговариваю.
– А я бы смог. – Он мечтательно склонил голову на плечо. На лице его цвела блаженная улыбка. – Так красиво, когда мужчина поет женщине в ночи под окном о своей любви. Мне кажется, сердца должны переворачиваться от этой песни…
– Нет, я решительно не могу с тобой разговаривать, Артем. Ты… ты снова в своем репертуаре. Я пойду лучше.
– Нет, пап, представь себе: ты с гитарой… венец творенья, дивная Диана!..
Евграф Соломонович махнул рукой и прошел к себе в кабинет, а Артем тихо засмеялся и накрылся пледом с головой. На улице запели громче, но слов никак нельзя было разобрать. Внезапно откуда-то из глубины квартиры до него донесся звонок. Кто-то звонил в дверь.
– Пап! Там Валя пришел! Он хочет домой!
Евграф Солмонович сосредоточенной походкой пересек большую комнату в коридор и закрыл за собой дверь, чтобы Артем, вероятно, не видел и не слышал того, что должно было разразиться в сию минуту. Артем закинул руки за голову, закрыл глаза и упал на кровать, которая упруго подбросила его и приняла. Ему и не нужно было слышать. Он знал и так.
Он знал, что папа сейчас стоит в темном коридоре, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди. Ждет, пока Валя откроет дверь ключом. Да, Валя мог бы догадаться еще чуть-чуть опоздать. Потому что если прийти после двенадцати, а не без двадцати,
А в коридоре происходило вот что. Евграф Соломонович, чувствуя неприятную тяжесть в левом боку, стоял и ждал, пока Валя откроет дверь. Валя, в свою очередь, по ту сторону двери изо всех сил надеялся, что Евграф Соломонович изменит своей привычке отходить ко сну лишь после полуночи и утомится на полчаса раньше. Надежды его не оправдались.
– Ну и конечно, твой автобус стоял в пробке. В одиннадцать вечера в будний день на окраине Москвы. Попробуй сказать, что я ошибаюсь, Валя. Я ведь на самом деле могу ошибаться. – Евграф Соломонович пока говорил, украдкой посматривал на сына поверх очков и заметил, конечно, как тот вздрогнул от неожиданности.
Валя сквозь усталость злился. И злился он мелкой ворчливой, самому противной злостью. И думал Валя, что Евграф Соломонович злится злостью еще более мелкой и ворчливой.
– Папа, я провожал Нину. Ты же знаешь. Я звонил, просил Тему передать тебе… он что, забыл? – Валя поставил портфель в угол и стал снимать ботинки, зачем-то внимательно рассматривая их в темноте. Все дело было в привычке.
– Нет, он не забыл. Но, Валя… сколько раз мы с тобой говорили уже!.. Я ж понимаю: у вас там, наверное, сначала словесное прощание, потом – сцена на балконе. И, разумеется, длинный прощальный поцелуй. Но, сынок… надо же тогда время рассчитывать.
Валя что-то прошипел себе под нос и прошел в ванную. Евграф Соломонович подвинул к стене ботинки, которые сын забыл посреди коридора и по пути в кабинет сказал Вале:
– В холодильнике остался суп и мясо с картошкой. Есть еще колбаса докторская. Я сегодня булочек купил – хочешь, поешь… если ты голоден. И… спокойной ночи, Валя.
Не дожидаясь ответа, Евграф Соломонович скрылся в дверях большой комнаты, через которую лежал путь в кабинет. Валя кончил умываться и, опустошив холодильник, уединился в детской, где, не раздеваясь, упал на кровать, закинул руки за голову и стал думать о Нине. Через некоторое время он понял, что в комнате есть еще кто-то помимо него, открыл глаза и увидел Артема. Артем, в красном пледе, который ночью был просто темным, укутавшись с головой, как старуха Изергиль на скучных обложках советских изданий Горького, сидел у него в ногах и смотрел своим пронзительным немигающим взглядом.
– Ты чего… не спишь? А?
– Не, не сплю. Я еще не хочу спать. Лягу с рассветом.
– А я хочу. Очень.
– Валь…
– Чего ты?..
– Думаешь, мы умрем в один день? Раз родились в один…
– Ой, Тема… ты… ой, – он приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на брата в ответ. – Н-да. Как Петр и Феврония…
– Как Тристан и Изольда тоже. – Артем уже смотрел не на Валю, а в окно. – Знаешь, я тебя люблю.
– И я тебя. Только мы еще поживем, ладно?