Источник солнца (сборник)
Шрифт:
– Мам, мы с Ниной…
– Я спрашиваю, почему так поздно? Раньше что, никак нельзя? Тебя там привязывают за ногу? Нина тебя привязывает к мольберту? Валь, мы тут сидим, ломаем голову, не знаем, где ты, что ты… Валь…
– Мам!.. – Валя взвизгнул особенно настойчиво. В детстве он для убедительности еще топал ногой. – Я не собираюсь тут оправдываться! Я провожал Нину, и вы знаете, что она живет далеко! И вообще… ерунда какая! Какого черта вообще вы мне устраиваете выволочку?!!
– Знаешь что, Дектор?!!! Ты давай не выражайся! Характер мне свой не демонстрируй!!!!!!!!!! Я тоже могу!!! Это ж безобразие какое творится в доме!!!! просто безобразие!!!!!!! – Евграф Соломонович уже начал
– Пап…
– Валь, ты просто капризный ребенок! – Настя перехватила эстафету мужа. – Иди умывайся, переодевайся. Я погрела тебе пельмени. Сметана в холодильнике.
– Безобразие!.. – Евграф Соломонович ушел в себя и никого не слышал.
– Валь, иди, пожалуйста…
– Насть, он не понимает, что не прав! Что нельзя так… так делать!
– Грань, он все понимает. Он больше так не будет.
Валя, что-то буркнув и задев отца плечом, протиснулся в ванную. Евграф Соломонович тихо тряс головой. Глаза у него были совершенно круглые и стеклянные.
– Грань, хочешь чаю?
Евграф Соломонович посмотрел на жену. Выражение вопроса застыло на ее отекшем к вечеру лице. Он почему-то очень отчетливо рассмотрел оправу ее старых очков – черную, с металлической перемычкой на носу. И это его, как ни странно, немного успокоило. Потом он внутри себя услышал эхом повторенный вопрос о чае. Чая он не хотел.
– Нет, Насть, я не буду чай. Спасибо. Я…
– Ну, как хочешь. Я пойду ложиться. Ты тоже не засиживайся. Все, спокойной ночи.
– И тебе спокойной.
Настя скрылась в комнате, а Евграф Соломонович опустился на калошницу и обхватил голову руками. Мысли со страшной скоростью вращались в его голове.
Он почему-то вспомнил себя совсем маленького – толстенького мальчика с кудрявой головой. Вспомнил, как отец впервые купил ему мороженое «Пломбир» и как он потом думал, что пломбы зубной врач тоже делает из пломбира. И лизал отчаянно первую свою пломбу, но сладости так и не почувствовал. Вспомнил своего первого доисторического друга… имени не вспомнил только. А друга вспомнил. У друга были разноцветные глаза: один карий, другой голубой.
Вспомнил мамино крепдешиновое платье в мелкий цветочек. Ее духи с ароматом ландыша…
Евграф Соломонович стыдился приступов воспоминаний. Он их стыдился, как стыдятся слабости или увечья. Хотя ни в том, ни в другом стыдящийся человек не виноват.
Он их боялся. Как боятся потерянного на годы закадычного друга, когда он вдруг возвращается в жизнь, устроенную без него.
Но они приходили к нему снова и снова.
Всегда.
Неожиданно новый звук привлек внимание Евграфа Соломоновича и заставил его прервать мучительную цепь раздумий об уже не существующем. В замке снова поворачивали ключ. В принципе никакого секрета из того, кто же это может быть, Евграф Соломонович себе не делал. Ибо это мог быть только Артем. Артем тоже не заблуждался по поводу папиной реакции. Знал: кричать будет. Обидится. Хлопнет дверью кабинета и не выйдет наутро к завтраку. Но не догадывался Артем, что именно этим вечером Евграфа Соломоновича обуяло отвращение к собственному храму творчества. Ведь именно там, подобно верной жене, притаилась рукопись. И требовала выполнения долга. А долг он выполнить (сегодня уж без сомнения) никак не мог.
Но Артем не знал.
Он вошел, глядя перед собой в полумрак прихожей. Захлопнул дверь, бросил на пол портфель и, не расшнуровывая, стянул старые кроссовки. Любимые старые кроссовки, которые он носил в любую погоду четыре сезона в году. Евграф Соломонович молча и устало наблюдал за ним не замеченный из угла, с калошницы. Однако незамеченным он оставался недолго.
– Привет, пап. – У Артема голос был очень красивый, и фамильная истерическая нотка звучала в нем редко. Говорил он спокойно и уверенно. – Не спишь еще?
– Сплю!.. – Евграф Соломонович, настроенный, может быть, пойти на мировую (хотя кто и когда объявил войну – оставалось загадкой), раздражился окончательно.
– А-аа… ну ладно. – Артем пригладил растрепанные волосы – он никогда не причесывался и за лохматость одноклассниками был прозван Эйс Вентурой – и пошел мыть руки.
Евграф Соломонович продолжал восседать на калошнице. И рукав чьей-то ветровки самым удачным образом покоился на его голове. Он был поглощен происходящим и ничего не замечал.
– А поесть у нас что-нибудь осталось? – Голос Артема кафельно донесся из ванной.
– Если поторопишься, успеешь поделиться с братом. Он тоже сейчас ест. Оба рано пришли. – И довольный хотя бы этой остротой, Евграф Соломонович встал и пошел. Ходил-то он обычно к себе в кабинет, да кабинет сегодня… в общем, он сделал рывок в сторону кабинета, но, опомнившись, свернул в туалет. Единственную нейтральную территорию в квартире. Артем тихо улыбнулся в ванной. Туалетный маневр разъяснил ему все.
Глава 6
На кухне шумно закипал чайник. Валя склонился над ним и молчаливо ждал окончания процесса. Из глубины поднимались серебряные глаза пузырей и Валя старался думать им в такт. Они слагались в голове быстро, но совершенно спонтанно, порой поражая своей бессвязностью. Бессвязность эта даже веселила. И вообще давно уже Валя смирился с тривиальностью собственного миропонимания. Что ж, обывателем быть не так уж плохо, особенно если позволяют здоровье и совесть. Однажды, дело было в прошлом году, кажется, он понял, что вкруг простого самого человека и крутится мир. Да-да, весь этот огромный мир со всеми своими ухищрениями и усовершенствованиями, со всем прогрессом и отсутствием оного, – все во имя человека с маленькой буквы. Ради него пишутся – потому что лишь им и читаются – бессчетные тома мировой библиотеки; ради него сочиняются музыкальные шедевры; ради него придумали пенициллин, наконец… и все, чтобы он сказал или не сказал слово одобрения. Все, чтобы он позволил себе естественную норму бескультурья и равнодушия. И когда он понял этот неумолимо совершающийся в природе закон, жизнь его стала много радостнее, чем была до того. Он перестал бояться заурядности. А перестать бояться, как известно, значит победить наполовину. Валя упивался своей неисключительностью и даже слегка бравировал ею. Будь у него талант хоть к чему-нибудь, он бы сложился в великого человека. Но он сложился во что сложился и в метрическую книгу человечества был занесен неисправимо. То есть результат имел значение как результат, а не качественное изменение.
Валя смотрел на бурлящую воду и думал, что Нина совершенно не умеет варить пельмени и что ему, в общем-то, на все это наплевать, потому что поесть он может и дома. Вон ту самую вареную цветную капусту со сметаной, что заполняет до краев его глубокую тарелку. Именно его тарелку. Потому что у брата была своя. С отколотым краешком.
Валя выключил газ и только собирался заварить чай, как услышал из коридора папино «Сплю!!!» Вот и Артем вернулся. И ему сделали непушисто. Устроили маленький геноцид в рамках отдельно взятой семьи. Вале почему-то захотелось хохотать. И он даже хохотнул слегка. Чтобы никто не услышал. А еще выходит, добавки не будет. Не святым же духом брату питаться!