Источник жизни
Шрифт:
И вот на девятый день, когда голодные, усталые, продрогшие, почти безоружные пограничники молча бодрствовали, Андрей Сидоров, не повышая голоса, сказал:
— Ночью патроны кончатся. Я знаю, о чем вы думаете: почему не попытать счастья и не пробиться в горы?
И тотчас все повернулись к старшине.
Даже невозмутимый Иван Ватник на мгновение отпрянул от амбразуры:
— Все мы, конечно, не пробьемся, — продолжал Сидоров, — но, может быть, кто-нибудь и уцелеет… Но, если мы уйдем отсюда хотя бы на час раньше, — повысил голос старшина, — басмачи на час раньше попадут к нашей заставе.
— Мы не уйдем! — ответил за всех Иван Ватник.
Опять стало тихо в зимовке.
И опять в тишине прозвучал голос Андрея Сидорова:
— Товарищи! Родина не забудет нас. От лица командования я благодарю вас за верную службу.
Старшина подошел к каждому, каждого обнял и троекратно, по-русски, поцеловал: в правую щеку, в левую щеку и в губы.
После многодневных скитаний по горам Куприн и его товарищи, убежавшие из плена, начали спускаться по леднику к заставе Ой-Тал. И здесь, на леднике, они встретили Джурабаева. Едва живой, изможденный от голода, он медленно полз, цепляясь обмороженными руками за камни.
— Это сын Сулеймана! — сказал Рехим-бай Куприну.
— Я был вместе с Андреем… Сидоровым… Он послал меня… — с трудом вымолвил Джурабаев.
— А где Сидоров? Где все они? — с тревогой спросил Куприн.
Джурабаев ничего не мог больше сказать, и слезы текли по его обмороженным щекам.
Это было 24 апреля. А еще через сутки в Ой-Тал прибыл отряд пограничников из Оша. Отряд разгромил банды Барбаши Мангитбаева и Джаныбека-Казы, снял осаду с пограничных застав и освободил алайские кишлаки от грабежа и насилий.
Воробьев с Куприным, Джурабаевым и группой бойцов поскакали в горы. На месте старой зимовки пограничники обнаружили обуглившиеся развалины. Из-под головешек извлекли семь трупов, семь винтовок с обгорелыми прикладами и закопченный пулемет.
Ни у одной винтовки не оказалось затвора, пулемет был без замка. Их нашли позже, под обломками очага. Перед смертью Сидоров и его товарищи испортили оружие, чтобы им не могли воспользоваться басмачи.
На стальном замке пулемета чем-то острым было выцарапано:
«23. IV 1927 года. Да здравствует коммунизм! — Андрей Сидоров, Яков Бердников, Владимир Охапкин, Иван Ватник, Валерий Свищевский, Николай Жуков, Иосиф Шаган».
СВИДЕТЕЛЬ С ЗАСТАВЫ № 3
Прямо со станции Федора направили в санчасть: он простудился в дороге и схватил воспаление легких. Недели две пришлось пролежать в постели, в результате опоздал к началу занятий в школе служебного собаководства, куда его назначили, и все овчарки были уже закреплены за курсантами. Может, это и к лучшему. Откомандируют обратно в отряд и назначат в кавалерийский учебный эскадрон. Лучше ухаживать за лошадьми, чем заниматься воспитанием собак.
— Вы где работали до призыва в армию, товарищ Стойбеда? — спросил начальник школы, разглядывая невысокого веснущатого, голубоглазого паренька.
— На Горьковском автозаводе бетонщиком.
— Стахановец… — перелистывая личное дело Федора, удовлетворенно сказал начальник. — Это очень хорошо, нам нужны трудолюбивые люди.
«Не отпустит он меня из школы», — с огорчением подумал Федор.
— Хорошая у вас профессия, упорства требует, — похвалил начальник. — А до завода вы работали на конеферме?.. Не боялись лошадей?
— Не боялся, товарищ майор. Я с детства в колхозе при лошадях был.
Федор обрадовался: может быть, все-таки ему удастся перейти в кавэскадрон. Но радость оказалась преждевременной: начальник закрыл личное дело и сказал:
— Я вам дам щенка, но предупреждаю: щенок хилый, надо его выходить…
Щенок Джек выглядел много хуже, чем предполагал Стойбеда. Он неподвижно лежал в будке и, увидев Федора, не залаял, не заворчал, не завилял хвостом. Глаза его слезились и часто мигали.
— Ничего не получится! — посочувствовали курсанты.
Но что же делать? Придется выхаживать этого заморыша.
Так Джек стал предметом постоянных забот и волнений Стойбеды.
— Ты вроде няньки! — смеялись курсанты, глядя, как Федор бережно промывает Джеку глаза, протирает ваткой раковины ушей.
По чести говоря, редкий курсант любил мыть и чистить свою собаку, а Стойбеда с таким рвением расчесывал роговым гребешком шерсть щенка, так старательно чистил ее щеткой, а потом приглаживал суконкой, словно это было самым увлекательным занятием.
Хуже всего было то, что Джек казался совершенно неспособным к выполнению самых простых заданий. Другой на месте Федора давно бы вышел из себя, а может, не утерпев, дал бы щенку затрещину, но Федор во всем следовал советам и указаниям инструктора и неукоснительно соблюдал правила дрессировки. Ни разу не ударив, не обругав Джека, он мог в продолжение нескольких часов терпеливо проделывать с ним одно и то же наскучившее упражнение.
Наблюдая, как Стойбеда приучает Джека подниматься на лестницу, показывая ему зажатый в руке кусок сахару и повторяя условную команду, начальник школы говорил инструктору:
— Пожалуй, из этого паренька выйдет неплохой проводник служебных собак.
«Ко мне!», «Гуляй!», «Стоять!», «Рядом!», «Ползи!». Наконец и Джек стал исполнять все эти команды не хуже других молодых собак.
Весной Джеку исполнилось одиннадцать месяцев. У него выросли все зубы, и он стал похож на волка. На клинообразной голове торчали острые длинные. уши. Прямой нос, темные быстрые глаза придавали морде Джека породистый вид, хотя и было известно, что он — метис. Мускулистая шея переходила в широкую грудь. Крепкие лапы со сжатыми в комок пальцами свидетельствовали о том, что Джек — отличный бегун, а густая шерсть его лоснилась, словно бархат. В школе было много породистых чистокровных собак, но ни длинношерстные шотландки-колли, ни рыжеватые здоровяки эрдель-террьеры, ни выносливые, неприхотливые лайки, ни большие и свирепые кавказские и среднеазиатские овчарки не прельщали Федора. Он выходил и вырастил своего Джека, обучил его всему, что может постичь собака, и полюбил.