Источник

Холм Макор в квадрате 17 072 584 карты Западной Галилеи открылся глазам археологов воскресным утром3 мая 1964 года, когда они стояли в оливковой роще, расположенной южнее. По внешнему виду холма нельзя было сделать выводов ни о его происхождении, ни о строении или истории. Разве что ровная поверхность склонов позволяла предполагать,

что примерно в году 1700 до н. э. он был вымощен тяжелыми каменными плитами, и это было делом рук захватчиков-гиксосов, которые обрушились на Египет с севера, а еле заметная площадка с восточной стороны указывала, что некогда тут стояло какое-то строение.

Во вторник пароход миновал Гибралтарский пролив и пять дней шел через Средиземное море на восток, мимо островов и береговых скал, богато отмеченных историей. В субботу вечером стюард напомнил доктору Кюллинану: «Если вы хотите как можно раньше увидеть Святую землю, вам стоит подняться с рассветом». Стюард был итальянцем и избегал произносить слово «Израиль». Для него, доброго католика, эти места всегда будут Святой землей.

Незадолго до рассвета Кюллинан услышал легкий стук в дверь. Когда он поднялся на палубу, звезды еще лили свой блеск, но луна уже опускалась за горизонт за кормой, и по мере того, как над землей, встречи с которой он ждал, начинало всходить солнце, звездная россыпь, висевшая над Израилем, начинала тускнеть и меркнуть. Из моря выплывала береговая линия, розовато-лиловые холмы в дымке рассвета, и он увидел три строения, которые были ему известны: слева – белая мечеть Акко, в центре – золотой купол храма Бахаи а справа, высоко на холме – коричневые зубчатые стены монастыря кармелитов.

– В этом и есть евреи, – сказал он. – Начисто отрицают свободу религии – и дают ее всем. – Он подумал, что это могло бы быть хорошим девизом нового государства, но, пока пароход приближался к берегу, добавил: – Я бы в самом деле почувствовал, что приближаюсь к Израилю, если бы мне было позволено увидеть хоть одну настоящую синагогу. – Но еврейская религия – это вещь в себе, это система для организации бытия, а не для строительства величественных храмов, так что в поле зрения не было ни одного еврейского религиозного здания.

Даже когда они причалили, знакомство с еврейским государством пришлось отложить, потому что первым человеком, который узнал его, был симпатичный добродушный араб тридцати с лишним лет, облаченный в изысканный костюм западного покроя. Еще с пирса он кричал ему по-английски: «Добро пожаловать! Добро пожаловать! Все готово». Два поколения английских и американских археологов слышали по прибытии это сердечное приветствие, исходившее из уст то ли встречавшего их Джемала Табари, то ли его знаменитого дядюшки Махмуда, работавшего на большинстве исторических раскопок в этом районе.

Доктор Кюллинан из Библейского музея в Чикаго не сомневался, что его встретят.

Много лет он мечтал вскрыть один из молчаливых холмов на Святой земле. Может, ему удастся найти недостающие звенья в истории людей и богов, которые обитали на этой древней земле; и, пока пароход швартовался, он рассматривал Акко на другом берегу залива, блистательную драгоценность этого побережья, в волнующую историю которого он был готов углубиться. Финикийцы, греки, римляне, арабы и, наконец, Ричард Львиное Сердце и его крестоносцы, блистая доспехами, высаживались в этой гавани, и археологу Кюллинану выпала привилегия пройти по их стопам.

– Надеюсь, что справлюсь, – прошептал он.

Как только оформил все таможенные документы на груз, лежащий в трюме, – книги, химикалии, фотографическая техника, небольшой дизель-генератор и тысячи других вещей, о которых мирянин и не подумал бы, – он спустился по трапу и обнялся с Табари. Араб сообщил:

– Дела таковы, что лучше и быть не могут. Скоро прибудет доктор Бар-Эль. Остальные уже на раскопках, а фотограф из Лондона прилетает сегодня днем.

– Погода хорошая? – спросил Кюллинан.

Он был высоким и худым человеком с короткой стрижкой, которому только что перевалило за четвертый десяток, – ирландец-карлик, он получил образование в Гарварде и Гренобле и обрел опыт раскопок в Аризоне, Египте и местах к югу от Иерусалима. При нормальных обстоятельствах сомнительно, чтобы католику доверили возглавлять такие раскопки, ибо раньше полевыми работами Библейского музея руководили церковники-протестанты, но средства на эти раскопки выделил чикагский еврей, который сказал:

– Не пришло ли время профессионалу заняться этой работой?

И Кюллинан дал согласие, тем более что он говорил на иврите, немного по-арабски и по-французски. Он был типичным ученым нового поколения – отлично подготовленный, не реагирующий на всевозможный вздор. Покидая Чикаго со всем своим оборудованием, Кюллинан, услышав вопрос репортера – предполагает ли он найти на раскопках данные, доказывающие истинность Библии, – ответил:

– Нет, мы не собираемся искать Ковчег Завета.

Этот нахальный ответ широко цитировался, но, когда бизнесмен, который вложил четверть миллиона долларов в эти раскопки, услышал эту остроту, он уверился, что его деньги в надежных руках.

– Погода просто безукоризненная, – ответил араб.

Он говорил с легкостью и раскованностью человека, чей отец был сэром Тевфиком Табари, кавалером ордена Британской империи IV и II степеней, одним из тех арабских лидеров, которому британцы полностью доверяли. Сэр Тевфик послал сына в Оксфорд, надеясь, что он пойдет по его стопам на поприще гражданской службы, но мальчишка с самого начала был очарован трудами своего дяди Махмуда, копавшегося в истории, и оксфордские профессора сделали из него первоклассного ученого-археолога. Зимой 1948 года, когда евреи угрожали захватить Палестину, молодой Джемал, которому минуло двадцать два года, долго размышлял, что ему делать. Раздумья завершились типичным для Табари решением: он остался в Акко и отчаянно дрался с евреями. Затем, когда его беспорядочно набранная армия потерпела поражение, он заявил, что не будет искать убежища ни в Египте, ни в Сирии. Он остается в Израиле, где всегда жил, и будет работать вместе с евреями, восстанавливая истерзанную войной землю. В результате этого смелого решения он обрел повсеместную популярность, как едва ли не единственный образованный араб, который нарасхват требовался на многочисленных археологических раскопках, что шли по всей стране. Его присутствие на площадке означало, что работа будет вестись в соответствии с высочайшими научными стандартами. Сотрудники говорили о нем: «Джемал с одной лишь кисточкой из верблюжьей шерсти может врыться на двадцать футов в землю».

Пока два друга беседовали, какой-то джип, взвизгнув тормозами, остановился у таможенной зоны. Водитель, миниатюрная молодая женщина тридцати с небольшим лет, выпрыгнула из машины и, не обращая внимания на протесты охраны, кинулась к ним и одарила Кюллинана легким поцелуем.

– Шалом, Джон! Как здорово, что ты вернулся!

Это была доктор Веред Бар-Эль, лучший в Израиле специалист по датировке глиняных черепков, и без ее помощи раскопки доктора Кюллинана могли бы и не дать результатов. У нее была удивительная способность держать в памяти груды научных трудов, вышедших в XX столетии, так что, стоило кому-нибудь вроде Кюллинана или Табари протянуть ей фрагмент глиняной посуды, осколок после домашней ссоры, состоявшейся семь тысяч лет назад, она обычно бросала на него взгляд и извлекала из своей удивительной памяти данные о таких же изделиях, найденных в Египте, Иерихоне или Бейт-Мирсиме. Археологи пяти стран называли ее «наш ходячий справочник», и она вызывала уважение тем, что, когда чего-то не знала, так об этом и говорила. Она была миниатюрной красивой женщиной с блестящими глазами, и работать с ней на раскопках было очень приятно. Кроме того, она была одним из первых ведущих специалистов, которые полностью получили образование в Израиле: когда в 1948 году образовалось государство, ей было всего семнадцать лет, и потом она училась в Еврейском университете в Иерусалиме.