Исток зла
Шрифт:
Потом, конечно, многое позабросили. Это раньше дежурили по ночам у пулеметов и хоронили своих, подорвавшихся на неизвестно кем заложенных минах. Это раньше «всем миром», включая и крестьян-арабов, тех, кому надоело воевать, восстанавливали оросительные системы и трубопроводы, которые выводили из строя едва ли не каждую ночь. Это раньше казаки почти половину своего времени проводили не в поле, а на лошади и с автоматической винтовкой в руке. Сейчас здесь был мир, столько людей, чтобы обрабатывать поля, уже не требовалось, лошадей заменили трактора.
Вот и щерились мертво на мир черными провалами окон заброшенные поселки, и в опустевших бетонных домах-казармах заигрывал проказник-ветер. Никому эти поселки уже не были нужны, они просто стояли и ждали
Но не все.
Несколько машин я заметил сразу. Полицейская и казачья стража, есть и гражданские. Укрыты грамотно, между домами, но не накрыты ничем. Я бы накидкой накрыл либо вовсе не прятал, не вводил в размышления тех, кому это доведется увидеть…
«Руссо-Балт» свернул к КП, там нас уже ждали. Несколько человек, все в форме, без знаков различия. Вот вы какие, оказывается. Комитет бдительности [70], мать твою…
Машина остановилась, один из встречающих, видимо, офицер склонился к лимузину, о чем-то коротко переговорил. Я спокойно сидел в «Егере», ничего не предпринимая — предпримешь тут, если в тебя целятся из пулемета. Потом офицер отошел от «Руссо-Балта», поднялся шлагбаум, один из солдат энергично замахал рукой — проезжай, мол…
Так я оказался в ловушке…
«Руссо-Балт» остановился…
Первым, кого я узнал, был Ибрагим Аль-Бакр, полицеймейстер Багдада. Высокий, статный, с благородной проседью в густой шевелюре, он презрительно и надменно смотрел на меня.
Вторым был генерал от кавалерии [71]Бойко. Иван Ефимович, лихой кавалерист, пересевший с лошади на боевую машину пехоты, но не утративший кавалеристских замашек. Генерал Бойко был невысоким, как и все кавалеристы, тонкокостным, но сильным и крепким, несмотря на годы. В руках его был автомат, смотрел он на меня скорее доброжелательно.
Третий — в темных очках, с непроницаемым выражением лица. С автоматом в руках — это привычка гражданских постоянно держать в руках автомат, военным так надоело оружие, что они носят его на ремне и берут в руки только при крайней необходимости. Действительный статский советник Вахрамеев чем-то походил на… Павелича. Того самого адвоката Павелича, ушедшего от возмездия государственного преступника, совершившего геноцид целого народа. Потом, много позже, я узнал, что Вахрамеев, как и Павелич, был юристом, да не просто юристом, а доктором права и лектором в Багдадском университете.
Остальных я никого не знал, их было не меньше десяти человек, все — либо в штатском, либо в форме казачьей стражи. Оружие у всех.
Князь Абашидзе, выходя из машины, поднял руку в приветствии.
— Господа, поприветствуем нашего брата.
Как оказалось, я должен был обменяться с каждым из присутствующих рукопожатием. Обязательно правой рукой — я заметил это, потому что Вахрамеев был левшой, он неловко переложил автомат, подал мне правую. Для этих людей рукопожатие правой рукой имело серьезное символическое значение.
Черная гвардия…
С начала двадцатого века жизнь в Российской империи стала стремительно радикализироваться, общество — раскалываться. Начали возникать политические партии, причем, как это и всегда бывает при зарождении партийной политической системы, все партии отличались радикализмом и стремились занять не центр политического поля, но его фланги. Воистину, государственную мудрость проявил Николай II, когда не запретил совсем партию конституционных демократов, «кадетов», несмотря на явные доказательства подрывной деятельности ее верхушки, действий, граничащих с государственной изменой, бунтарских высказываний и намерений, открытой помощи врагу во время войны. Он рассудил, что верхушка партии — это еще не вся партия, и если запретить партию целиком — радикализируются ее приверженцы, разбредутся по крайним лагерям. Время показало, насколько он был прав — сейчас партия конституционных демократов имела большинство в Думе и была единственным связующим звеном между монархистами
К началу двадцатого века, помимо кадетов, основная политическая жизнь велась на флангах. На левом фланге, как и всегда (и как только они собирались управлять государством!), был бардак, там действовали большевики, социалисты-революционеры (эсеры), народники, еврейская запрещенная организация «Бунд». Традиционно левый фланг был глубоко враждебен государству (а если здраво рассудить, то и всему русскому народу), среди левых было большое количество не только террористов, но и откровенных уголовных преступников. Например, убийцы и грабители банков Котовский и Джугашвили (Сталин), лихо воплощавшие в жизнь лозунг «Грабь награбленное». Большая часть левых испытывала звериную ненависть к русским и к русскому народу, они предпочитали жить за границей, куда действовавшие в России боевики, грабители, вымогатели пересылали долю от награбленного. Самое страшное, что часть нарождавшейся деловой элиты страны благоволила левым, рассматривая их как орудие против ненавистной монархии, давала им деньги, и немалые, на жизнь, на легальную политическую деятельность, на пропитанную ядом агитацию. В своей низости левые дошли до того, что во время кампаний Второй отечественной [72]они подсылали агитаторов в места боев, пропагандируя солдат, сражающихся за Родину, на то, чтобы они открыли фронт и повернули оружие против монарха.
На правом фланге были первоначально проигрывающие левым во всем монархисты. Возглавлял их тогда некий Родзянко, человек, который, кроме своего объемистого пуза, ничем не был знаменит. Монархисты наивно полагали, что то, что они монархисты и «за царя», освобождает их от обязанности вести агитацию и пропаганду, бороться за любовь в народе, опровергать злонамеренные сентенции левых, разъяснять, к чему приведет лозунг «Грабь награбленное», что после того, как крестьяне ограбят землевладельцев, настанет очередь и самих крестьян.
Всё изменилось, и изменилось кардинально, после мировой войны. С фронтов возвращались фронтовики. Это были люди, привыкшие убивать, рисковать собственными жизнями. Мирная жизнь была не по ним, кроме того — ее и не было. Страну сотрясали террористические акты, «эксы» [73], ширилась левая пропаганда, умышляли на убийство августейшей семьи. Промышленники, невиданно разбогатевшие на военных заказах, тайно финансировали левых, ширились требования конституционной монархии. Адвокат Керенский, «русский Иуда», выражающий в Думе интересы крупной буржуазии, договорился до того, что открыто призвал к государственному перевороту и свержению монарха, за что был предан гражданской казни (хотя не был дворянином) и отправлен в ссылку. Бесчинствовали разночинцы — гной нации, вечно чем-то недовольные, они требовали оставить захваченные, отбитые у британцев и османов территории и позволить жителям самим определить свою судьбу. Определят, как же.
Поражение британцев не означало конца войны — почти сразу, после того как последний корабль Гранд Флита [74]покинул Средиземное море, началась новая, невиданная доселе война. Война, в десять раз более страшная, чем на Кавказе, хотя бы потому, что территория, на которой она шла, была в десять раз больше и превышала половину территории исконной России. Это была война банд, муртазаков, война взрывов на улицах, война ножей, которые всаживались в спину по самую рукоятку. Сладостное опьянение победы закончилось, наступило тяжелое похмелье. Самые умные люди понимали, что больная, с разорванным обществом, отравленная противоречиями страна может не только не удержать захваченные территории, но и развалиться на части сама, тем более что находились люди, которые подталкивали ее к пропасти.