Истоки (Книга 1)

Коновалов Григорий Иванович

Юрий сказал, что все будут рады гостям, но умолчал о том, что строительство ГЭС отложено.

XIV

Зима этого года казалась Юрию необыкновенной. Не только лютыми морозами и вьюгами отличалась она от прежних зим, но и повышенным напряжением в труде и, главное, ощущением надвигающейся опасности. Но, несмотря на это, а может быть, именно вследствие этого молодые люди особенно жизнерадостны были в эту зиму. Как будто бы кто-то говорил им:

"Катайтесь на лыжах, пока есть время, пока жизнь не омрачена горем и страданиями!" - И по склонам волжских

берегов каждый вечер, едва всходила ясная луна, бегали лыжники.

"Танцуйте, веселитесь, пока не загрохотали пушки, пока ружья не отяготили плечи!" - И до полуночи гремели оркестры в клубах, институтах, на катке, кружились пары.

"Любите, пока душа не омрачена тяготами и заботами войны!" - И многие девушки выходили замуж, а через неделю прощались с мужьями, уезжавшими на границы.

Как бы наперекор чьей-то мрачной решимости отнять у людей радость жизни люди больше работали, читали, горячее любили, становились гостеприимнее и общительнее. Много женщин рожало в эту зиму, а акушерки шутили, что в родильных домах не хватает места для всех желающих родить.

Потаенные нравственные силы теснее связывали людей перед лицом грозы. И вместе с тем мирные настроения не покидали людей.

В городе, казалось, один Агафон Холодов не переставал твердить своим стариковским, дребезжащим голосом: "Немцы непременно и очень скоро пожалуют к нам в гости".

Анатолий Иванов затребовал старика в горком для объяснений. "Откуда у тебя такие мрачные мысли?
– наседал на него Иванов.
– Не читал разве, что не превходящие, а коренные интересы лежат в основе нашего договора с Германией?!" Холодов будто взбесился, начал поучать Иванова: война-де в наше время локальной быть не может, локальная война в Европе еще не развязала ни одного узла. Так они ни до чего и не договорились.

В город вернулись из лагерей Заволжья армейцы и летчики. Театры и клубы наполнились загорелыми, обветренными, здоровыми красноармейцами, сержантами, лейтенантами, капитанами.

Елена Крупнова со своими подругами ходила в Дом Красной Армии на танцы.

Однажды она пошла на выпускной вечер снайперской команды Осоавиахима. Агафон Холодов сказал короткую патриотическую речь. Глазами своими, манерой говорить короткими, четкими фразами он напомнил Лене Валентина. Ушла с вечера и дома написала Валентину:

"Чует мое сердце, что не скоро увидимся мы с вами. Вчера на лекции по военному делу целый час сидели в противогазах. И я решила: увидимся с вами лет через пять. Теперь уж я не рада, что познакомилась с вами. Я хочу быть правдивой. Если бы вы были тут, я бы не замечала парней. Вы опять скажете: "Работай, учись, жди". Все это я делаю, но этого для меня мало... Я подружилась с вашей Верой и скажу вам: вы недостойны ее! Я бы на вашем месте женилась на Вере. Но теперь поздно: она любит другого, хотя он не знает об этом. Ваш друг Ленка".

Вечером под Новый год Лена и Вера Заплескова собирались в театр на бал-маскарад. Вера, окончив уроки в школе, зашла к Ясаковым лишь на несколько минут, взяла платье, туфли и отправилась к Крупновым. Бывала она у них часто, как советовал ей Александр, прощаясь с ней в саду. Сняв пальто, накинув на плечи пуховую шаль, она брала на руки маленького Костю и так ласкала, прижимая к груди, что Любовь Андриановна с опаской поглядывала на нее. "Пора тебе, милая, замуж, и детей надо, да и не одного", - думала старая.

Иногда вечерами Михаил читал свои рассказы, а Вера, сидя за столом напротив него, подперев рукой белый с ямочкой подбородок, грустно смотрела в его лицо большими глазами.

"Не те страницы читаешь ты ей, - думала Любовь, все больше проникаясь недружелюбием к Вере.
– Упрямая, зловредная тихоня! Ишь как обожгла парня, до сих пор на воду дует".

Все чаще Вера забывала в комнате Лены то книгу, то тетради, то шарфик. Со временем накопилось немало ее вещей. Однажды Лена попросила мать:

– Пусть Вера живет у нас.
– И, не давая матери раскрыть рта, обнимая ее, горячо убеждала: - Куда нам эти хоромы? Я люблю Веру, она сирота, тихая, добрая. Согласись, мама, а?

– Это зависит не от нас, дочка.

– От Михаила? Он тут ни при чем. Он согласится, но только совсем по другим причинам. Они с Верой теперь вроде брата с сестрой. Понимаешь? Миша может так, потому что он изуми-и-тельный человек! Юра не мог бы. Юрий... он, знаешь, такой... А Мишку я люблю больше всех.

– О Мише что говорить? Он и дом и рубаху отдаст. Конечно, места в твоей комнате не жалко. Только все это как-то необычно. Эх, Сани нету, посоветоваться бы с ним!..

– Мама, ты гений! Если бы Саша был, все бы без нас утряслось. Понимаешь?

– Ну что ты морочишь меня противоречиями?

– Ах, батюшки! Нет противоречий. Все хорошо. Поговорю с Мишей, а?

– Михаила тревожить не позволю. Я рада, что он успокоился, к семье приживается.

Действительно, Михаил все сильнее привязывался к семье, отдавая матери свою зарплату - всю, до последней копейки. На заводе сдружился со стариками, с одногодками отца. С ними проводил свободные вечера, слушая их рассказы о былой жизни. Потом записывал и, радуясь, говорил матери, что никогда он не был так счастлив, как теперь.

Любава сначала недоумевала, потом почувствовала, что сыну очень нужно все это, что он тянется всей душой к ней и к отцу.

Михаил сам понимал всю старомодность своего поведения - жить в его возрасте под началом родителей. Но ему после многолетней, чересчур свободной одинокой жизни нравилось теперь зависеть от родителей, и он сам усиливал эту зависимость, во всем советовался со стариками, перенимал их обычаи, привычки, взгляды на обиходные дела, на поступки людей. Чем глубже врастал он в жизнь семьи, пропитываясь своеобразной здоровой атмосферой этой жизни, тем постыднее ему было вспоминать свое прежнее поведение, свой беззастенчивый произвол в сокрушении "старых отношений" и установлении каких-то "новых отношений" между людьми.