Истоки (Книга 1)
Шрифт:
Федор, Савва, Михаил и Веня Ясаков обсушивались у костра, Денис разливал в чашки уху, вокруг костра от согревающейся земли поднимался пар, космы дыма висли на мокрых ветвях яблонь. Юрий побледнел от бессонной ночи, но глаза ясные, веселые. Юля улыбнулась ему, в улыбке этой сказалось все: виноватость, и просьба простить ее, и обещание, что отныне она всегда будет с ним доверчива и нежна.
И теперь, о чем бы ни заходил разговор, Юрий, взглянув на Юлю, улыбался.
Молодые Крупновы сразу приняли Юлю как свою, подкладывали в ее миску рыбу, шутили. В катере Михаил усадил Юлю между собой и Юрием. Только Денис изредка задерживал
Когда сошли на пристань, вдруг послышался крик, особенно звонкий в утреннем воздухе:
– Ловите!
Из распахнутых дверей пожарной выбежал человек, медная каска сияла на солнце.
– Ловите!
– кричал он что есть мочи, в то время как губы его раздвигала предательски веселая улыбка.
Юрий схватил пожарника за руку, и он, покачнувшись, загребая сапогами грязь, остановился.
– Тебе, что, Теткин, приснилось что-нибудь на вышке?
– Юрий Денисович! Какие могут быть сны на дежурстве? Беда случилась: Иванова никак не поймают. Смотрите, газует.
По набережной гонял на мотоцикле Анатолий Иванов, почти с безумной храбростью и риском лавируя на поворотах между побеленными каменными столбами на бровке откоса и заводской стеной. Когда он, согнувшись над рулем, пролетел мимо, едва не сбив с ног Юлю, все поняли по его бледному лицу, что уже не Толя владел машиной, а, наоборот, машина владела им и на полном газу стихийным образом неслась прямо к своей гибели.
– Пропал!
– воскликнул пожарник, ударяя ладонями по каске.
– Экая ведь беда! Пристал Анатолий Иванович: дай мотоцикл. Я, говорит, хочу технику знать на все сто. Секретарь, говорит, горкома, Юрий Денисович, приказал партийным работникам учиться управлять машиной или, на худой конец, мотоциклом... Вот Толя и запустил, а остановить не может. На себя дерни! Падай в газон! Плашмя, плашмя!
Глаза Иванова уже почти обморочно косили.
Федор и Веня Ясаков с проворством растянули бредень. Иванов с полного хода врезался в мотню, мотоцикл выхаркнул клубы дыма и заглох.
– Да, Толю Иванова надо знать, - сказал Савва, усмешливо щурясь на Юлю, - технику любит со страшной силой.
– А вы, Денис Степанович, давно знаете Иванова?
– спросила Юля.
Денис пожал плечами.
– Кто же не знает Анатолия Ивановича, - насмешливо продолжал Савва, едва ли не с десяти лет на руководящей работе! Помнится, на городской конференции комсомола критиковали Толю за отрыв от молодежи, за то, что он напускает на себя слишком большой серьез. Ну, эти рабочие девчонки, знаешь, как они критикуют! И вот в перерыв перед голосованием заиграли "Камаринскую" во дворе театра. Комсомолята ударились в пляс - только пыль столбом. Я возьми и шепни Иванову: "Спляши, покажи, что ты критику приемлешь, ближе к молодежи становишься". Плясал - до обморока... Не завидую я Юрию: долго еще Толя будет ему портить настроение...
– Почему же? Если он так плох, надо от него избавиться, - сказала Юля.
– Как же избавимся, если он в номенклатуру попал? Нет, братцы, будем теперь передвигать Толю с места на место, пока не помрет естественной смертью или не разобьется на машине. Толя любит стращать людей. Даже у самого Карла Маркса биографические грешки находит. Что же говорить о нашем брате?
– продолжал Савва, поглядывая сбоку на Юлию: она все больше бледнела, нервно теребя концы платка.
– Смотри, Юра, в качестве второго секретаря Иванов подвергает сомнению твое пролетарское происхождение, у тебя что-то не в порядке с дедом по материнской линии, - смеялся Савва, сам не придавая значения своим словам, просто бессонная ночь на работе сделала его нервно-болтливым.
Юрий с улыбкой ответил:
– Пошлем Анатолия к летчикам, там он, осваивая технику, сломает голову. Номенклатура прольет слезы по бесценному и успокоится...
– Ну, знаете, это уж чересчур жестоко, - сказала Юля. Она решительно пошла навстречу хромающему Иванову. Крупновы переглянулись.
Под вечер Юля и Рэм подошли к отцовскому дому.
– Вызови папу, я подожду в сквере, - сказал Рэм сестре.
– Проститься надо. Немало горя хлебнул он с нами.
Но в это время Тихон сам вышел из калитки. Увидев своих детей, он запнулся, будто забыл, с какой ноги надо ступать.
– Юля! Рэм! Идемте, чего же вы стоите?
– Не хочу встречаться с мадам, - сказал Рэм.
– Без ножа режешь, сынок. Не бойся, я один. Понимаете?.. Один я!
Рэм просунул пальцы за отцовский пояс, как это делал в детстве.
– Проститься пришел, отец. Ухожу в армию.
– В армию? Большой стал. Идем угостимся на прощание.
– Ладно. Только не устраивай мне ловушку, отец.
Два сильных толчка в сердце, и Тихон вяло опустился на скамейку. Юля взяла его под руку, и все трое зашли во двор, потом в дом. На кухне Рэм погладил седую голову красивой старухи Матвеевны.
– Пришел, непутевый... Бог услыхал мою молитву.
Рэм, указывая в угол, на картинку в рамочке, подмигнул:
– Хитришь, бабуся!
Старуха подала в кабинет бутылку вина, закуску. Юля села на диван, отец и брат - за круглый столик.
Большой рабочий стол заставлен подарками товарищей: модель самолета, кубок, шагреневая папка с серебряной монограммой, пепельница из нержавеющей стали. На уголке стола тоненькая книжечка: А. Иванов-Волгарь, "Новые стихи". Написано на первой страничке: "Руководителю одной из крупных партийных организаций на Волге, железному большевику, учителю и вдохновителю моему Т. Т. Солнцеву от всего сердца Анатолий Иванов".
Выпили молча, думая каждый о своем. Окно затенил старый, с усыхающими ветвями тополь.
В густой зелени проступили блеклые пряди листьев. Хотя солнце и светило ярко, было что-то предосеннее в косых лучах, и небо отливало далекой холодеющей голубизной, за Волгой, умиротворенная, желтела степь, прозрачная и задумчивая вставала даль за лесом.
Глубоко вдыхал Тихон чистый воздух, пахнувший яблоками, и на душе его становилось все спокойнее, яснее. В глазах мягкий свет. Если бы ему сейчас сказали, что жена больше не его, он, наверное, не огорчился бы. У него есть сын и дочь, есть вот этот новый, просветленный и спокойный мир, очищенный от мелочных тревог и огорчений.
В саду всхрапывала пила. Рэм косился на окно, пил рюмку за рюмкой.
– Давно хотел спросить тебя, отец, да все стеснялся, - сказал Рэм. Ты жесткий, прессованный, полированный - не ущипнешь. А теперь вижу, вроде размяк. Кто дал мне это странное имя?
– Мать.
– Теперь понятно, почему она бросила нас: неудачное дала имя своему дитяти. Рэм - это, очевидно, что-нибудь революционно-электрическо-механическое. Да?
– Замолчи, Рэм!
– Юля взяла рюмку брата, выплеснула в окно.