Истоки (Книга 2)
Шрифт:
– Юрий, а не кладешь ты голову на плаху?
– спросил Иванов.
– А ты, Анатолий, не рановато берешь топор в руки?
– Юрий Денисович, отпусти на передовую. Мое место там, где решается вопрос: быть или не быть... Сейчас мое оружие - перо, - говорит Иванов, потирая стынущий во вдохновенном ознобе лоб.
– Я не имею права стоять в стороне...
– Если через час не будет напечатано воззвание, попадешь в штрафную роту.
С вежливой непринужденностью поработавшего в верхах человека Большов разговаривал по телефону с командующим, то улыбаясь, то хмурясь. Он сказал, что с завода наблюдают бой
Наблюдать бой из подвального помещения они никак не могли, но таковы были сила внушения доносившейся артиллерийской стрельбы и впечатляющий треск и огонь разорвавшегося под окном снаряда, что им казалось, будто они видят поле боя.
– Заводу грозит смертельная опасность. Наиболее важные объекты мы приготовили к взрыву. Как быть, товарищ генерал?
Генерал не спал накануне всю ночь. Часто справлялся по телефону у начальника гарнизона командира 10-й дивизии НКВД полковника Сараева, нет ли чего тревожного на позициях.
О наступлении Паулюса на город донес начальник штаба 8-й воздушной армии: летчики-разведчики видели две колонны по сто танков, а за ними множество автомашин с пехотой.
Командующий только приказал поднять всю авиацию фронта для бомбежки наступающего врага, как командарм 62-й доложил ему: двести пятьдесят танков и тысяча автомашин с пехотой смяли полк 87-й стрелковой дивизии и правый фланг 35-й гвардейской стрелковой дивизии севернее Малой Россошки.
Командующему ничего больше не оставалось, как приказать немедленно закрыть прорыв и отбросить противника от среднего обвода, восстановить положение, хотя он знал, что 62-я армия сделать это не в силах.
И еще он приказал начальнику бронетанкового управления фронта генералу Штевневу силой двух корпусов не допустить противника к внутреннему обводу. В корпусах же всего было по двадцать пять танков устаревшего типа.
В это время позвонил полковник Сараев:
– Враг прорвал фронт. Танки в четырнадцати километрах от города.
Сараев сообщил, что он распорядился двум полкам на северо-западе быть готовыми к бою, связаться с артиллерийскими дивизионами ПВО.
Но немецкие танки вышли к Волге севернее заводов раньше, чем Сараев передвинул туда свои полки.
Неловко было командующему узнать о вражеских танках от секретаря горкома Юрия Крупнова.
Своим обращением Большов ставил командующего в неловкое положение соучастника дела, не входящего в его компетенцию. Генерал не хотел брать на себя ответственность, которая возложена на Большова. И он сказал, что города армия не сдаст, а судьбу заводов решайте с Крупновым: со вчерашнего дня он второй член Военного Совета фронта.
Но Большов требовал от него решения.
– Я заводов не строил, я могу распоряжаться только тем, что сам строил. Сегодня закончили сооружение наплавного моста через Волгу недалеко от завода. За десять дней вместо двенадцати. И я его взорвал, - тонким голосом кричал сердито командующий.
– Сейчас у вас там должен быть член Военного Совета, он вам подскажет, что делать.
Каждый по-своему ждал члена Военного Совета фронта, но все знали, что он развяжет узел.
Иванова меньше всего занимала практическая сторона этой встречи. Он решал для себя вопрос о том, какое место - в первой обойме или во второй занимал член Военного Совета. Когда-то доверяли ему ответственные посты в партии на Украине. Но Украину оставили врагу. В последнее время он допускал промахи, не вызвало ли это скрытого недовольства вождя лично членом Совета? Иванов вымел из души эти сомнения и, полный благостного предвкушения встречи с этим человеком, стоял у дверей.
Член Военного Совета, улыбаясь, пожал всем руки. Агафон Холодов представился ему с воскресшей четкостью и достоинством профессионального воина, со вкусом доложил, что он силой полка и танкового батальона рабочих контратакует неприятеля.
Агафон Холодов сам просунул голову в привычный, давно ненадеваемый хомут, и члену Совета оставалось только затянуть супонь, что он и сделал, назначив полковника в отставке, всю-то жизнь мечтавшего о подвиге, начальником боевого участка. Он приказал ему взять в свои руки тысячу курсантов и тридцать танков временного учебного танкового центра. Агафон застенчиво покраснел, блестя глазами, совсем как молодой офицер, получивший первый боевой приказ. Проворно устремился он выполнять приказ.
Член Военного Совета сел за стол Юрия, мягко расплывшись животом, но когда дозвонился до Сталина, вскочил, похудел лицом и подобрался фигурой.
– Положение в Сталинграде тяжелое. Нами принимаются все меры, чтобы отстоять город.
– Он скосил маленькие глаза на Юрия.
– Но у местного руководства есть мнение о необходимости эвакуации ряда предприятий за Волгу и подготовки к взрыву ряда других... Товарищ Сталин, мы с командующим не разделяем их мнения насчет заводов.
"Да что же это такое?
– насторожился Юрий.
– Да кто же мнение такое высказывал?" - По выражению белесых глаз члена Военного Совета он видел, что человек этот способен сейчас не понять и даже обвинить его. Возможно, член Военного Совета ничего дурного не видел в том, чтобы свои колебания приписать нижестоящим, тем более молодым, разыгрывая фигуры перед Верховным, но Юрий оскорбился этим и тяжело смотрел на его нечеткий профиль с утиным носом и отвисшей нижней губой. "Люди с утиным носом хитры" - вспомнились ему наблюдения отца.
Голос Сталина слышали все:
– Я не буду обсуждать этого вопроса. Эвакуация и минирование будут поняты как решение сдать город. Государственный Комитет Обороны запрещает подготовку к взрыву и эвакуации.
Сталин потребовал навалиться на обнаглевшего врага всей силой, окружить и уничтожить в узкой полосе прорыва. Советовал в изобилии применять дымы, лучше использовать эресы.
Член Военного Совета положил трубку, вытер лысину.
– Ну вот... а вы паниковать! Заводы не сдадим!
В холодном высокомерии замкнулся Юрий.
Иванов улыбался улыбкой прощенного виновника, не вытирая заблестевших слезой глаз.
Все ушли, остались только Крупновы и Иванов.
– Выпьем, братцы-кролики, - предложил Савва, - снимет сверхнапряжение.
– Он охотно подчинился решению не трогать завода, почувствовал сладостную определенность, привычную созидательную ограниченность своей свободы. Сколько бы река ни билась в бурю, берега спасают ее от разлива, они-то и делают реку, стесняя, направляя и оформляя воды. Тут, на заводе, в городе, на этих изрубленных оврагами берегах, решалась судьба войны, судьба народа. Сознание этого то вызывало холодок под ложечкой, то жаром обдавало лицо.