Истоки славянской письменности
Шрифт:
Но скептики приводят и другой аргумент: эта богатейшая традиция не зафиксирована никем и никогда, кроме самого Ю. П. Миролюбова, ей нет аналогий в материалах других собирателей. «Слишком много “сенсаций” на “единицу площади”», которые нигде более не профигурировали (II, 28; 195–196). Ведь легенды о Перуне зафиксированы не только в Белоруссии, но и на Новгородчине и в Запорожье разными собирателями и в разное время. Волынская песнь о Даждьбоге в 1970 году записана также в Тернопольской области (II, 28; 202). Всё это так. Своеобразный «дубляж», «перекличка» этнографических материалов, собранных в разных местах, в разное время и разными этнографами и фольклористами, должны существовать. Но то, что этой «переклички» нет у материалов Ю. П. Миролюбова, верно лишь отчасти. Если брать приводимые им «Сказы» целиком, в законченном виде, то да, они более нигде не зафиксированы. Но всё дело в том, что сказы эти, как мы отметили, не являются народной
Публикации «Сказов Захарихи», а также сказов прабки Варвары, кобзаря Олексы и других Ю. П. Миролюбов начал в «Жар-птице», когда увидел, что публикации во многом непонятных текстов дощечек «утяжеляют» журнал. Язык сказов в общем понятен, их чтение более занимательно. Но они ни в коем случае не являются фольклорным источником, как это понимается в современной фольклористике. В XIX веке существовал такой жанр народной литературы: грамотеи из народа, часто беря какие-то действительно древние, традиционные сюжеты, образы, персонажи, придумывали на их основе что-то своё. При этом использовались и прочитанные этими грамотеями книги. В принципе фольклорная основа могла отсутствовать и вовсе. «Под фольклор» просто работали. Так что выделение данной основы в подобных произведениях — дело очень трудное. Кстати, старуха Захариха, с публикаций сказов которой Ю. П. Миролюбов начал обнародование своих этнографических материалов, по его описаниям, была поэтессой из народа, имевшей библиотеку и читавшей, по крайней мере, всю классику: Пушкина, Жуковского, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Толстого, Достоевского. Её муж, Захар, зарабатывал на жизнь тем, что переплетал книги (II, 11; 261). Так что, по мнению А. И. Асова, они могли иметь в своей библиотеке произведения мифологов-славяноведов: Костомарова, Фаминцына, Леже (II, 11; 261).
Сказы стариков из Юрьевки, Антоновки и Анновки не представляют собой по стилю что-то уникальное. Повторяем: в XIX веке это был довольно распространённый жанр народной литературы. В частности, широкую известность получили «Сказы Артынова» (II, 11; 262).
Но, говоря о сказах, опубликованных Ю. П. Миролюбовым, необходимо отметить и следующее: частично к их досочинению, а иногда, вероятно, и сочинению приложил руку сам Юрий Петрович. То есть на творчество Захарихи и других сказителей наложилось и его творчество в таком же стиле. Примечательно, однако, что делал это Ю. П. Миролюбов не с целью кого-либо обмануть: сущность своего подхода к публикуемым им «Сказам» он никогда не скрывал, прямо указывал, что многие из них восстанавливает по памяти, т. е. досочиняет (II, 11; 261, 265). В самом деле, многое ли могло сохраниться в его памяти во второй половине 50х годов XX века из того, что он слышал, будучи ребёнком и совсем ещё молодым человеком, в начале этого века? А многие ли записи, из тех, которые он делал, остались у него после двух войн, в которых он участвовал, и скитаний в эмиграции? Так что, в общем, изначально никого Юрий Петрович не вводил в заблуждение: сказы, какие мы знаем, это в значительной степени плод его творчества.
Отчасти именно этим может объясняться их совпадение с «Велесовой книгой». В сказах встречаются прямые пересечения с ней и даже выражения, заимствованные из дощечек (II, 11; 264). Увидеть здесь руку самого Миролюбова нетрудно. Да, при этом он не ссылался на дощечки как на свой источник. Но ведь жанр этого и не требует. Кто же в стихах и сказаниях, хоть и написанных «под старину», указывает источники? Это ведь не научная монография. Для чего Миролюбов «перерабатывал» информацию из «Книги Велеса» в сказы? Конечно, может возникнуть подозрение, что для доказательства подлинности последней. Но тогда незачем ему было указывать, что сказы он отчасти сочиняет сам. Нет. Вероятно, дело в том, что Юрий Петрович хотел всё-таки донести информацию, которую он смог извлечь из дощечек, до массового читателя. Ведь текст дощечек был сложен и во многом непонятен, качественный перевод, произведённый по всем требованиям науки, требовал много времени. Да и научная общественность, в основном воспринявшая «Дощьки Изенбека» в штыки, сильно понижала доверие читателей к этому памятнику. В такой ситуации публикация «Сказов» была своеобразным выходом. А о том, что Юрий Петрович считал донесение данных «Книги Велеса» до русских людей делом огромной важности, говорят следующие его высказывания: «Напечатанные “сплошняком”, эти “дощьки” будут доступны только специалистам (да и доступны ли всем?). Между тем мы все должны думать о русских людях, которым эти “дощьки” нужны (выделено нами. — И.Д.)» («Жар-птица. 1957. Апрель) (II, 11; 254).
«Мы же, публикуя тексты, считаем только, что мы исполнили наш долг перед Русским народом и его Историей (выделено нами. — И.Д.)» («Жар-птица. 1957.
Давайте не будем забывать, что народная традиция всё-таки была, и она была очень дорога Ю. П. Миролюбову как память о детстве, юности, потерянной Родине, что Юрий Петрович, несмотря на своё медицинское образование и докторскую степень по химии, был всё-таки писателем, и его творческий потенциал требовал выхода.
Если мы учтём все эти обстоятельства, то причины появления «Сказов» нам станут понятны. Но естественно, что зафиксировать их где-то, кроме произведений Ю. П. Миролюбова, невозможно.
Сама же традиция, повторяем, была. Её не обнаружили в комплексе, в цельном виде сотни этнографических экспедиций на юге России и в Украине в послереволюционный период. Что ж с того? Ю. П. Миролюбов застал её «на излёте». После 1861 года, с ростом промышленности и городов, переселением многих крестьян в эти города, где они становились рабочими, традиция неизбежно умирала. Внесла свою лепту и столыпинская реформа с её переселениями. А потом Первая мировая и Гражданская войны с их огромными жертвами и большими передвижками населения, коллективизация, индустриализация, урбанизация. Что могло при всём этом остаться от традиции? Немного. Осколки. Помнили ведь в Украине и Перуна, и Даждьбога (об этом говорилось выше). Это и есть осколки. Ничего удивительного, что ряд мифологических представлений, преданий о жизни предков оказались утрачены. Северным русским былинам повезло несколько больше. После Гражданской войны, в 20х годах XX века, на Русском Севере ещё были записаны отдельные из них. Но давайте подумаем, получили бы исследователи такой богатый комплекс сказаний, который мы имеем благодаря А. Ф. Гильфердингу, если бы свои изыскания они только в 20х годах и начали, а до того ничего не было? Пожалуй, нет.
Тем не менее неправомерно говорить, что никаких аналогий этнографическим материалам Ю. П. Миролюбова не находится. Занимавшийся изучением волжской традиции А. И. Асов утверждает, что легенды о прародителях известны на Волге (II, 11; 263). Однако сохранились они только в кратких пересказах, а старые песни по большей части отмерли (II, 11; 263). То есть сохранилась сюжетная канва. И если кто-нибудь по ней взялся что-нибудь сочинять, то, вероятно, получились бы вещи, подобные сказам Захарихи, Варвары, Олексы (II, 11; 263). Между прочим, как утверждает А. И. Асов, волжскому фольклору до сих пор не уделено достаточно внимания (II, 11; 263). Подобное положение должно быть исправлено, ибо многие волжские легенды известны только в этом регионе (II, 11; 263). Другими словами, они легко могут быть утрачены.
Упоминаемая выше «Веда славян» также имеет пересечения с традицией, о которой говорит Ю. П. Миролюбов. Есть в ней те же легенды о прародителях, в частности об Оре, знает она богов Сиву, Вышня, Коляду и ряд других, не известных по другим источникам, кроме этнографических зарисовок Ю. П. Миролюбова и «Книги Велеса» (II, 11; 264, 390, 411).
Можно, конечно, подвергнуть сомнениям и подлинность волжской традиции, о которой говорит А. И. Асов, и подлинность молений и песен болгар-помаков, собранных С. И. Верковичем. Волжскую традицию, однако, можно ещё проверить, она ещё «теплится». Что же касается материалов С. И. Верковича, то в своё время их проверяли люди вполне беспристрастные. Когда в 1874 году С. И. Веркович в Белграде издал первый том «Веды славян», то книгой очень заинтересовались французские учёные. У них была возможность познакомиться с приведёнными в ней песнями, легендами, сказаниями и молениями на своём родном языке, так как С. И. Веркович снабдил тексты книги параллельным французским переводом.
Французы создали к тому времени крупнейшую в Европе школу, занимавшуюся изучением Вед Индии. Поэтому наличие Вед у славян не могло их не заинтересовать. Французское министерство народного просвещения, дабы убедиться в подлинности сборника Верковича, поручило консулу в Филиппополе Дозону — человеку, владеющему южнославянскими наречиями, — произвести проверку «Веды славян» в Родопских горах. Дозон отправился в Серез и прожил там два месяца, а затем подтвердил подлинность и несомненность сборника Верковича, опубликовав об этом две статьи (II, 11; 392–393).
Несколько позже известный санскритолог, переводчик Махабхараты Бурнюф, дабы лично удостовериться в подлинности родопских песен, также совершил путешествие в Македонию и тоже подтвердил бытование ведических песен и обычаев среди болгар-помаков (II, 11; 393).
После этого пришло признание труда С. И. Верковича французскими и итальянскими учёными, которые высказались в том смысле, что «песни “Славянской Веды” по своей важности и обширности занимают первое место среди всех литературными памятников старины, не исключая знаменитой Махабхараты» (II, 11; 393). Благодаря этому признанию, С. И. Веркович смог опубликовать второй том своей книги уже в Санкт-Петербурге (1881). При этом часть средств на её издание выделил лично император Александр II (II, 11; 387).