Истоки тоталитаризма
Шрифт:
Однако Коммунистическая партия Китая после своей победы сразу же поставила перед собой цель быть «интернациональной по организации, всеохватывающей по идеологии и глобальной по политическим устремлениям» (с. 509), т. е. ее тоталитарные свойства были очевидны с самого начала. Эти свойства становились все более явными по мере развития китайско-советского конфликта, хотя сам конфликт связан был, возможно, скорее с национальными, чем с идеологическими вопросами. Достаточно зловещим было то, что китайцы настаивали на реабилитации Сталина и осуждали как «ревизионистский» уклон попытки русских осуществить детоталитаризацию. Дело осложнялось еще и тем, что все это сопровождалось совершенно безудержной, хотя пока и неудачной, внешней политикой, нацеленной на внедрение китайских агентов во все революционные движения и на возрождение Коминтерна под руководством Пекина. В настоящее время все эти процессы трудно оценивать отчасти из-за недостатка сведений, отчасти из-за того, что все находится по-прежнему в текучем состоянии. К неизвестности и соответственно неуверенности, проистекающей из самой ситуации, мы, к сожалению, добавили трудности, созданные нами самими. Ведь на деле мы усугубили ситуацию и в теории, и на практике тем, что унаследовали от времени «холодной войны» официальную «контр-идеологию» — антикоммунизм — которая также тяготеет к тому, чтобы стать глобальной в своих устремлениях, и побуждает нас к соблазну создать свою собственную фикцию, в результате чего мы, в силу своих принципиальных установок, оказались не в состоянии отличить разнообразные коммунистические однопартийные диктатуры, которым нам действительно приходится противостоять, от аутентично тоталитарного правления в Китае, каким оно может стать в своем развитии, хотя и в несколько нетрадиционных формах. Дело, конечно, не в том, что коммунистический Китай отличается от коммунистической России или что Россия Сталина отличалась от Германии Гитлера. Пьянство и некомпетентность, которые играют столь заметную роль в любом описании 20-х и 30-х годов и остаются столь же распространенными и сегодня, не играли вообще какой-либо роли в истории нацистской Германии, а неслыханная немотивированная жестокость немецких концентрационных лагерей и лагерей уничтожения во многом отсутствовала в русских лагерях, где заключенные умирали скорее от холода и голода, чем от экзекуций. Коррупция — проклятие русской администрации с самого начала — наблюдалась и в последние годы нацистского режима, но, по-видимому, полностью отсутствовала в Китае после революции. Можно было бы продолжить список подобных различий. Они имеют большое значение и образуют неотъемлемую часть национальной истории указанных стран, но не определяют непосредственным образом форму правления. Абсолютная монархия, несомненно, была весьма различной в Испании, Франции, Англии, Пруссии, тем не менее
У нас поэтому есть все основания для того, чтобы использовать слово «тоталитарный» осторожно и благоразумно. Кроме того, у нас есть все основания быть очень обеспокоенными. Мы являемся сейчас свидетелями первой общенациональной чистки партии в Китае, которая несет явную угрозу массовых убийств. Если эта угроза воплотится в жизнь, то могут создаться условия, столь хорошо известные нам по России времен правления Сталина. Мы не знаем, что привело к такому неожиданному процессу, «которое, как говорят, застало врасплох даже опытных китайских чиновников» (см. статью Макса Френкеля в «Нью-Йорк таймс» от 26 июня 1966 г.), мы не знаем, является ли это следствием тщательно скрываемой борьбы за власть или результатом недавних провалов во внешней политике Китая. Однако истерические заявления об очевидно несуществующей «буржуазной контрреволюции», поддерживаемой и лелеемой «ревизионистами», «антипартийными» элементами внутри партии, «гремучими змеями» и «ядовитыми сорняками» среди интеллигенции, могут легко привести к такой же смене режима, какая, подобно «второй революции», устранила диктатуру Ленина и установила тоталитарное правление Сталина. Подобные наблюдения тем не менее по-прежнему являются просто предположениями, а фактом остается то, что о Китае, как и раньше, известно меньше, чем было известно о России в ее худший период. Было бы слишком самонадеянно пытаться дать анализ нынешней формы правления в Китае уже потому, что она еще не установилась.
В разительном противоречии со скудностью и ненадежностью новых источников фактического знания о тоталитарном правлении находится огромный рост за последние 15 лет числа исследований любых вариантов новых диктатур, будь они тоталитарными или нет. Это, конечно, в особенной мере верно относительно нацистской Германии и советской России. Сейчас есть много работ, которые действительно незаменимы для дальнейшего исследования и изучения предмета, и я предприняла всевозможные усилия для соответствующего расширения моей прежней библиографии. (Во втором — в бумажной обложке — издании не было какой-либо библиографии.) Единственный вид литературы, которую я, за немногими исключениями, намеренно оставила без внимания, — это многочисленные мемуары бывших нацистских генералов и функционеров высокого уровня, опубликованные после войны. (Тот факт, что этот род апологетики не блещет честностью, вполне очевиден и не может служить достаточным основанием для исключения его из сферы нашего внимания. Однако поражает отсутствие в этих воспоминаниях какого-либо понимания того, что в действительности произошло, а также той роли, которую играли их авторы в событиях того времени. Это лишает указанные воспоминания всякого интереса, кроме разве что психологического.) Кроме того, я добавила в список литературы к частям первой и второй несколько новых важных работ. Наконец, в целях удобства библиография сейчас, как и сама книга, разделена на три отдельные части.
II
То обстоятельство, что книга была задумана и написана давно, оказалось, если подходить с точки зрения свидетельств и источников, менее серьезным недостатком, чем можно было бы вполне обоснованно предположить, причем это верно относительно материала, связанного и с нацистской, и с большевистской разновидностями тоталитаризма. Одна весьма своеобразная особенность литературы по тоталитаризму состоит в том, что очень ранние попытки современников написать его «историю», попытки, которые, если руководствоваться академическими стандартами, были обречены на неудачу вследствие отсутствия безусловно надежных источников, а также вследствие чрезмерной эмоциональной вовлеченности, на удивление, хорошо выдержали испытание временем. Биография Гитлера Конрада Хейдена и биография Сталина Бориса Суварина, написанные и опубликованные в 30-е годы, в некоторых отношениях более точны и почти во всех отношениях адекватнее истинному положению дел, чем стандартные биографии Алена Буллока и Исаака Дейчера соответственно. Тому может быть много причин, но одна из них совершенно определенно заключается в том простом факте, что документальный материал в обоих случаях преимущественно подтверждал и дополнял то, что уже давно было известно от крупных перебежчиков и других непосредственных свидетелей.
С некоторой степенью огрубления можно сказать: нам не нужен был «Секретный доклад» Хрущева, чтобы узнать, что Сталин совершал преступления или что этот будто бы «болезненно подозрительный» человек решил довериться Гитлеру. Что касается последнего обстоятельства, то ничто лучше, чем такое доверие, не доказывает, что Сталин в действительности не был душевнобольным. Он был оправданно подозрительным по отношению ко всем людям, которых он хотел или готовился устранить, а это были практически все в высших эшелонах партии и правительства, и он естественным образом доверял Гитлеру, поскольку не желал ему зла. Что же касается первого обстоятельства, то поразительные признания Хрущева в силу той очевидной причины, что присутствующие в аудитории и он сам были в полной мере вовлечены в действительно имевшие место события, скрывали гораздо больше, чем обнаруживали. Эти признания имели неожиданный результат: в глазах многих (и конечно же в глазах ученых с их профессиональной любовью к официальным источникам) они преуменьшали неслыханно преступный характер сталинского режима, который, в конце концов, заключался не столько в оклеветании и убийстве нескольких сот или тысяч крупных политических деятелей и деятелей искусства, которых можно посмертно «реабилитировать», сколько в уничтожении в буквальном смысле бессчетных миллионов людей, которых никто, даже Сталин, не мог заподозрить в «контрреволюционной» деятельности. Оставляя неосужденными некоторые преступления, Хрущев как раз и скрывал преступность режима в целом. И именно против такого камуфляжа и лицемерия нынешних правителей России — все они были подготовлены и выдвинуты при Сталине — почти открыто выступают сегодня представители более молодого поколения русской интеллигенции. Ведь они знают все, что можно знать, о «массовых репрессиях, выселении и уничтожении целых народов». [5]
5
К жертвам первого пятилетнего плана (1928–1933), число которых составляет, по разным оценкам, от 9 до 12 миллионов, следует добавить жертвы Большой Чистки — до 3 миллионов казненных, а также от 5 до 9 миллионов арестованных и высланных (см. заслуживающее пристального внимания введение Роберта К. Такера "Сталин, Бухарин и история как заговор" к новому изданию стенографического отчета о московском процессе 1938 г.: The great purge trial. N.Y., 1965). Однако все эти оценки, по-видимому, не дотягивают до действительных цифр. Они не учитывают жертв массовых казней, о которых ничего не было известно до тех пор, пока "немецкие оккупационные силы не обнаружили массовое захоронение в городе Виннице, содержащее тела тысяч казненных в 1937 и 1938 гг." (см.: Armstrong J. A. The politics of totalitarianism: The Communist Party of the Soviet Union from 1934 to the present. N.Y., 1961. P. 65 ff.). Нет нужды говорить о том, что это недавнее открытие дает еще больше оснований, чем это было прежде, рассматривать нацистскую и большевистскую системы как варианты одной и той же модели. То, в какой мере массовые убийства сталинской эпохи находятся в центре внимания нынешней оппозиции, наилучшим образом можно увидеть из материалов процесса Синявского и Даниэля. Ключевые материалы этого процесса были опубликованы "New York Times Magazine" в номере от 17 апреля 1966 г., который я и цитировала.
Более того, объяснение, данное Хрущевым тем преступлениям, которые он признал, — болезненная подозрительность Сталина — скрывает наиболее характерный аспект тоталитарного террора, заключающийся в том, что его развязывают, когда уничтожена всякая организованная оппозиция и тоталитарный правитель знает, что ему уже нечего опасаться. Это особенно верно относительно того, что происходило в России. Сталин начал свои гигантские чистки не в 1928 г., когда признал, что «у нас есть внутренние враги», и когда действительно имел основания чего-то бояться (он знал, что Бухарин сравнивал его с Чингисханом и что тот был убежден: политика Сталина «вела страну к голоду, разрухе и полицейскому режиму»), [6] а в 1934 г., когда все бывшие оппозиционеры «признали свои ошибки» и сам Сталин на XVII съезде партии, названном им также «съездом победителей», заявил: «…на этом съезде — и доказывать нечего, да, пожалуй — и бить некого». [7] Нет никакого сомнения ни в сенсационном характере, ни в решающем политическом значении XX съезда партии для Советской России и для коммунистического движения в целом. Однако это именно политическое значение; свет, который проливают официальные источники после сталинской поры на то, что происходило в предшествующий период, это не свет правды.
6
Tucker R. С. Op. cit. P. XVII–XVIII.
7
Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 347. Абдурахман Авторханов (в работе "Царствование Сталина", опубликованной под псевдонимом Уралов в Лондоне в 1953 г.) говорит о тайном совещании Центрального Комитета партии, состоявшемся в 1936 г. после первых показательных процессов, где Бухарин будто бы обвинил Сталина в превращении партии Ленина в полицейское государство и был поддержан двумя третями членов ЦК. Это сообщение, особенно в том, что касается мощной поддержки Бухарина в Центральном Комитете, не представляется достоверным. Но даже если оно достоверно, тот факт, что это совещание состоялось в разгар Большой Чистки, свидетельствует не о наличии организованной оппозиции, а об обратном. Суть дела, как справедливо отмечает Файнсод, "заключается в том, что массовое недовольство", особенно среди крестьян, было совершенно обычным явлением и что вплоть до 1928 г., "до начала первого пятилетнего плана, забастовки… не были необычным явлением", однако подобные "оппозиционные настроения никогда не фокусировались в какую-либо форму организационного вызова режиму", а к 1929 или 1930 г. "исчезла всякая организационная альтернатива" (см.: Fainsod М. Ор. cit. Р. 449 ff.).
Если говорить о нашем знании сталинской эпохи, то публикация Файнсодом смоленского архива, которую я уже упоминала, остается, несомненно, самой важной публикацией, и очень жаль, что за этой первой, во многом случайной, выборкой до сих пор не последовали более обширные публикации данного материала. Судя по книге Файнсода, мы можем многое узнать о борьбе Сталина за власть в период середины 20-х годов: нам сейчас известно, насколько шатким было положение партии, [8] причем не только потому, что дух открытой оппозиции преобладал в стране, но и в силу того, что партию разъедали коррупция и пьянство; отчетливо выраженный антисемитизм сопровождал почти все требования либерализации; [9] движение за коллективизацию и раскулачивание, начавшееся после 1928 г., в действительности прервало нэп — новую экономическую политику Ленина, а вместе с этим прервало начавшееся примирение между народом и его правительством; [10] этим мерам яростно и единодушно сопротивлялся весь класс крестьянства, решивший, что «лучше не родиться, чем вступить в колхоз», [11] и не соглашавшийся быть разделенным на богатых, середняков и бедняков для того, чтобы его подняли против кулаков — [12] «есть кто-то, кто хуже этих кулаков и кто думает только о том, чтобы затравить людей»; [13] ситуация была не намного лучше в городах, где рабочие отказывались сотрудничать с профсоюзами, находившимися под контролем партии, и называли представителей руководства «отъевшимися чертями», «лживыми паразитами» и т. п. [14]
8
"Самое удивительное, — как замечает Файнсод, — заключается не столько в том, что партия победила, сколько в том, что ей вообще удалось выжить" (Op. cit. Р. 38).
9
Сообщение 1929 г. говорит о сильных антисемитских вспышках во время собрания (Ibid.
10
Все сообщения, относящиеся к 1926 г., показывают значительный "спад числа контрреволюционных выступлений, что является своего рода свидетельством временного перемирия, которое режим заключил с крестьянством". В сопоставлении с сообщениями 1926 г. сообщения, относящиеся к 1929–1930 гг., "читаются как сводки с полыхающей передовой" (Р. 177).
11
Ibid. Р. 252 ff.
12
Ibid. Особенно см. Р. 240 ff. и 446 ff.
13
Ibid. Все эти высказывания взяты из сообщений ГПУ. См. особенно Р. 248 ff. Очень характерно, однако, что подобные замечания становятся гораздо более редкими после 1934 г., начала Большой Чистки.
14
Ibid. Р. 310.
Файнсод справедливо отмечает, что эти документы отчетливо демонстрируют не только наличие «широко распространенного массового недовольства», но и отсутствие какой-либо «достаточным образом организованной оппозиции» режиму в целом. Он не замечает вместе с тем того — это, по моему мнению, столь же наглядно показывают свидетельства, — что существовала очевидная альтернатива захвату власти Сталиным и трансформации однопартийной диктатуры в тотальное господство, которая заключалась в продолжении политики нэпа, какой она была инициирована Лениным. [15] Более того, меры, принятые Сталиным при введении первого пятилетнего плана в 1928 г., когда он обладал почти полным контролем над партией, подтверждают, что превращение классов в массы и соответственно искоренение всякой групповой солидарности являются условием sine qua non тотального господства.
15
Эту альтернативу обычно не замечают в литературе вследствие понятного, но исторически неправомерного убеждения в более или менее плавном развитии процесса перехода от Ленина к Сталину. Действительно, Сталин почти всегда говорил, пользуясь ленинской терминологией, так что иногда складывается впечатление, будто единственное различие между двумя этими людьми заключалось в грубости характера или "паранойе" Сталина. Было ли это сознательной хитростью со стороны Сталина или нет, суть дела заключается, как справедливо отмечает Такер, в том, что "Сталин наполнял эти старые ленинские понятия новым, отчетливо сталинским содержанием… Главной отличительной чертой было совершенно неленинское выделение заговора в качестве основного признака современной эпохи" (Op. cit. P. XVI).
Что касается периода никем не оспариваемого правления Сталина, начиная с 1929 г., то смоленский архив, как правило, подтверждает то, что нам было известно из менее надежных источников. Это верно даже относительно его некоторых странных пробелов, особенно тех, что касаются статистических данных. Ведь эти пробелы лишь подтверждают, что в этом отношении, как и в других, сталинский режим был безжалостно последовательным: все факты, которые не согласовывались или, возможно, не могли бы согласовываться с официальными фикциями, — данными об урожаях, преступности, действительными случаями «контрреволюционной» деятельности, отличавшимися от более поздних фиктивных заговоров, — рассматривались как нефакты. С тоталитарным презрением к фактам и реальности в полной мере согласуется то обстоятельство, что все данные, вместо того чтобы собираться в Москве из всех уголков огромной территории, сначала доводились до сведения тех или иных местностей посредством публикаций в «Правде», «Известиях» или в каком-то другом официальном органе в Москве, так что всякая область и всякий район в Советском Союзе получали свои официальные фиктивные статистические данные во многом подобно тому, как они получали не менее фиктивные задания по пятилетним планам. [16]
16
Fainsod М. Op. cit. Особенно см. Р. 365 ff.
Я кратко перечислю некоторые наиболее поразительные моменты, о которых прежде можно было только догадываться и которые сейчас подтверждаются документальными свидетельствами. Мы всегда подозревали, а сейчас знаем, что режим никогда не был «монолитным», а «сознательно строился вокруг частично совпадающих, дублирующих друг друга, параллельных функций» и вся эта гротескно-аморфная структура держалась посредством того же Fuhrer-принципа — так называемого культа личности, — что и в нацистской Германии; [17] что исполнительным механизмом при этой особой форме правления была не партия, а полиция, «оперативные действия которой не регулировались по партийным каналам»; [18] что совершенно невинные люди, которых режим уничтожал миллионами, «объективные враги» на большевистском языке, знали, что они «преступники без преступлений»; [19] что именно эта новая категория людей, которую следует отличать от прежних действительных врагов режима — террористов, убивавших правительственных чиновников, устраивавших поджоги, просто бандитов, — реагировала с той же самой «полной пассивностью», [20] которая столь хорошо известна нам по поведению жертв нацистского террора. Никогда не вызывало сомнения то, что «поток взаимных доносов» во время Большой Чистки был столь же разрушительным для экономики и социальной жизни страны, сколь эффективным он был для укрепления позиций тоталитарного правителя, однако только сейчас мы знаем, насколько преднамеренно Сталин «пустил в ход эту зловещую цепь доносов», [21] когда официально заявил 29 июля 1936 г.: «Непременным качеством каждого большевика в настоящих условиях должно быть умение распознать врага партии, как бы хорошо он ни замаскировался» [22] (Курсив мой. — X. A.). Подобно тому как «окончательное решение» Гитлера в действительности означало приказ «Иди и убей», являвшийся обязательной заповедью для элиты нацистской партии, так и заявление Сталина предписывало: «Иди и солги» — в качестве направляющего правила поведения для всех членов большевистской партии. Наконец, этот первый беглый взгляд на действительное положение и на ход событий лишь в одной конкретной области делает совершенно ненужными какие-либо рассуждения о степени истинности одной, находящейся сейчас в обращении теории, в соответствии с которой террор в конце 20-х и в 30-х годах был «высокой платой страданиями» за индустриализацию и экономический прогресс. [23] Террор не приводил ни к чему подобному. Документально наиболее надежно засвидетельствованными результатами раскулачивания, коллективизации и Большой Чистки были не прогресс или быстрая индустриализация, а голод, развал в производстве продуктов питания и депопуляция. Последствия заключались также в постоянном кризисе сельского хозяйства, в нарушении процесса прироста населения и в неудаче дела развития и колонизации Сибири. Более того, как подробно показывают материалы смоленского архива, методы правления Сталина привели к разрушению и того уровня профессиональной компетентности и технического развития, который был достигнут в стране после Октябрьской революции. И все это в совокупности было действительно невероятно «высокой ценой», и не только страданием, которую пришлось заплатить за появление карьерных мест в партийной и правительственной бюрократиях для тех сегментов населения, представители которых зачастую не были просто «политически неграмотны». [24] Истина состоит в том, что цена тоталитарного правления была столь высока, что ни Германия, ни Россия еще не оплатили ее в полной мере.
17
Ibid. Р. 93 и Р. 71. Очень характерным является то, что сообщения на всех уровнях обычно уделяли основное внимание "обязательствам, принятым перед товарищем Сталиным", а не обязательствам перед режимом, партией или страной. Ничто, вероятно, не подчеркивает более убедительно сходства двух систем, чем выдвигаемые Ильей Эренбургом и другими сталинистскими интеллектуалами оправдания своего прошлого или их рассказы о том, что они действительно думали во время Большой Чистки. "Сталин ничего не знает о бессмысленных репрессиях против коммунистов, против советской интеллигенции", "они скрывают это от Сталина", "если бы кто-нибудь рассказал Сталину об этом" и, наконец, что главным виновником был вовсе не Сталин, а соответствующий глава полиции. (Цит. по: Tucker R. С. Op. cit. P. XIII.) Нет необходимости говорить о том, что это как раз то, что вынуждены были говорить нацисты после поражения Германии.
18
Ibid. Р. 166 ff.
19
Слова взяты из восклицания "классово чуждого элемента" в 1936 г.: "Я не хочу быть преступником без преступления" (Ibid. Р. 229).
20
Интересен отчет ОГПУ 1931 г., подчеркивавший эту новую "полную пассивность", эту ужасную апатию, порожденную беспричинным террором против невинных людей. Отчет упоминает огромную разницу между прежними арестами врагов режима, когда "арестованного конвоировали два милиционера", и массовыми арестами, когда "один милиционер может конвоировать группы людей и последние будут послушно идти и ни один не сбежит" (Ibid. Р. 248).
21
Ibid. Р. 135.
22
Ibid. Р. 57–58. О нарастающем настроении неприкрытой истерии в этих массовых доносах можно прочитать на р. 222, 229 и далее. Об этом же свидетельствует забавный рассказ на р. 235, где говорится о том, как один из товарищей пришел к выводу, что "товарищ Сталин занял примирительную позицию по отношению к троцкистско-зиновьевской группе". Это было обвинение, которое в то время означало по меньшей мере немедленное исключение из партии. Но такой удачи не выпало. Следующий же оратор обвинил человека, стремившегося оказаться "святее" Сталина, в "политической неблагонадежности", и тот сразу же "признал" свою ошибку.
23
Странно, но сам Файнсод делает подобные заключения на основе массы данных, свидетельствующих об обратном. (См. последнюю главу его работы, особенно р. 453 и далее.) Еще более странно то, что данного неверного прочтения фактических свидетельств придерживается целый ряд исследователей, работающих в этой области. Конечно, вряд ли кто-нибудь из них пойдет так далеко в хитроумном оправдании Сталина, как это сделал Исаак Дейчер в своей биографии Сталина, но многие по-прежнему настаивают на том, что "безжалостные действия Сталина были… способом создать новое равновесие сил" (Armstrong J. A. Op. cit. P. 64) и были призваны предложить "варварское, но последовательное решение некоторых базисных противоречий, присущих ленинистскому мифу" (так утверждает Ричард Ловенталь в своей очень ценной работе: World communism: The disintegrations of a secular faith. N.Y., 1964. P. 42). Есть лишь немногие исключения из этого своего рода марксистского затмения, такие, как работа Роберта К. Такера (Op. cit. P. XXVII), который однозначно утверждает, что советская "система была бы в лучшем состоянии и была бы гораздо лучше подготовлена для грядущего испытания тотальной войной, если бы не было Большой Чистки, являвшейся по своим результатам огромным губительным деянием для советского общества". М-р Такер полагает, что опровергает мой "образ" тоталитаризма, но я думаю, что это заблуждение. Нестабильность действительно является функциональной необходимостью для тотального господства, базирующегося на идеологической фикции и предполагающего также, что власть захвачена неким движением, отличным от партии. Отличительный признак такой системы заключается в том, что основные силы, материальная мощь и благосостояние страны постоянно приносятся в жертву власти определенной организации точно так же, как все фактические истины приносятся в жертву требованиям идеологической последовательности. Очевидно, что в противоборстве между материальной мощью и организационной властью или между фактом и фикцией последние могут отступить, как это произошло в России, а равно и в Германии во время второй мировой войны. Но это не может служить причиной недооценки мощи тоталитарных движений. Именно ужас постоянной нестабильности способствовал образованию системы сателлитов. Именно нынешняя стабильность Советской России, ее детоталитаризация, с одной стороны, во многом содействовали оформлению ее сегодняшнего материального могущества, но, с другой стороны, привели к утрате контроля над сателлитами.
24
Интересны подробности (см: Fainsod М. Op. cit. Р. 345–355) кампании 1929 г. по устранению "реакционных профессоров", проводившейся вопреки протестам членов партии и комсомольцев, а также студенчества, которые не видели "каких-либо оснований заменять прекрасных беспартийных" профессоров. Вслед за этим, разумеется, новая комиссия быстро доложила о "большом количестве классово чуждых элементов среди студенчества". Всегда было известно, что одной из главных целей Большой Чистки было создание условий для карьерного продвижения представителей более молодых поколений.