Исторические очерки состояния Византийско-восточной церкви от конца XI до середины XV века
Шрифт:
Мы не лишены возможности проверить это известие историка об отношении патриарха к архиереям, которые толклись в столице. Дошедшие до нас письма Афанасия, главным образом касаются этого рода деятельности патриарха. [565] Далее мы увидим, прав ли был Григора, полускептически отзываясь о рассматриваемом мероприятии патриарха. Если мы читаем и изучаем письма Афанасия, то приходим к тому заключению, что в борьбе с архиереями, праздно проживавшими в столице, патриархом руководила исключительно ревность к благу церковному. В них даже не обнаруживается той суровости, которая составляла, по–видимому, характеристическую черту Афанасия. В своих письмах, писанных большей частью к епископам, которых ему хотелось удалить из столицы, патриарх раскрывает совершенно верные мысли, что достойный своего звания архиерей должен жить среди своей паствы, а не проживать в столице часто без всяких поводов, кроме нежелания жить где-нибудь в глуши. Афанасий не раз говорит в своих письмах, что побуждением к пребыванию архиереев в столице служит вмешательство в выборы константинопольских патриархов (как известно, быстро сменявшихся): они интриговали против управляющего Церковью патриарха, старались об его низвержении и с живостью отдавались вопросу о выборе нового патриарха. [566] По словам Афанасия, епископы, проживавшие в столице, тотчас же по выбору нового патриарха начинали подкапываться под него, судить–рядить его жизнь и деяния. Они постоянно выдумывали обвинения на патриарха, бесславили и марали его, чтобы только его низвергнуть. [567] Оставаясь в столице, они зарабатывали деньги участием в суде и вообще вмешивались во все происходящее. [568] О своих паствах и не помышляли эти мнимые пастыри. Патриарх говорит: «Увы, уже не пастыри пасут овец, а сами пасутся овцами, получая от них хлеб». В другом месте Афанасий еще образнее выражается, говоря: «Вы только и знаете одно — послать такого человека, который умел бы доить (mulgere) стадо ваше». Епископами, не желавшими жить среди своей паствы, а желавшими оставаться в столице, изобреталось множество к тому поводов: они утверждали, что им будто бы нужно хлопотать о чем-нибудь перед гражданским начальством, дать подписку, участвовать в хиротонии, получить хрисовул- [569]
565
Письма Афанасия (у Миня) напечатаны частью в оригинале, а частью в латинском переводе. Хронология писем совершенно не установлена. Это сырой материал, в котором трудно разобраться. Вообще хронология всего (двукратного) патриаршествования Афанасия остается темной: в письмах нет дат, а византийские историки, кажется, мешают факты первого патриаршества Афанасия с фактами второго.
566
Migne. PG. Т. 124. Epist. 2, 517; epist. 4, 520; epist. 6 (к императору), 526.
567
Epist. 4, 520.
568
Epist. 6, 526.
569
Epist. 4, 520.
570
Epist. 4, 519.
571
Epist. 6, 526.
Одно повергает нас в большое недоумение. Историк замечает, что Афанасий наложил тяжелую руку на «ученых клириков» и изгонял епископов, «людей ученых». Если повествователь не фантазирует, то выходит, что патриарх изгонял не всех архиереев, а по выбору — только таких, которые известны были просвещением. Не значит ли это, что патриарх был врагом богословской науки? Из писем патриарха этого не видно, а потому известие Григоры оставим на совести этого историка.
Третье архипастырское мероприятие Афанасия составляет урегулирование жизни монашеской — главным образом, в столице, где монахи слабо соблюдали правила аскетизма (как об этом свидетельствуют писатели XII, XIII и XIV веков: Евстафий Фессалоникский, Никита Хониат, Григора). Вот известия по этому поводу историка Григоры: «Тем, которые решились вести монашескую жизнь, Афанасий не позволял ни того, что доставляет удовольствия чреву, ни того, что требует кошелька, ни того, что соединено с большими хлопотами. Если же оказывалось, что кто-нибудь имел что-нибудь такое, тот поневоле и со стыдом должен был расстаться с этим. Он порицал тех, которые, избрав монашество — этот простой и скромный образ жизни, однако же, не хотели ходить пешком; он внушал им, чтобы они довольствовались собственными ногами, если их путь не заходил за черту города, впрочем, он не позволял им расхаживать, когда вздумается, но предписывал в этом отношении осторожность и запрещал им являться на площадях, где можно насмотреться и наслушаться много такого, что не сообразно с монашеским умонастроением. Во всяком случае, он не позволял выходить из монастыря без разрешения настоятеля. В особенности он находил неприличным езду монахов на рьяных конях по шумным улицам, площадям и зрелищам (?). Патриарх увещевал монахов брать пример с него, так как он не ездил на животных и ходил пешком. Он не оставил без внимания и тех одиночек–подвижников, которые или заключали себя в келийках, или же, выдавая себя за подвижников, ходили по знатным домам, легко обольщали ветрениц (?), овладевая ими, действуя на них внешним видом и имея наружность овец, тогда как внутри были хуже хищных волков. Встречались между этими одиночками–подвижниками и такие, которые принимали на себя вид исступленных, но в действительности были людьми тщеславными и корыстными. Всех таких и подобных лиц Афанасий подчинил суровой монашеской дисциплине. Некоторых их них он поместил в общежительные монастыри, предписывая им всецело соблюдать отречение от своей воли. А с теми из них, на которых было мало надежды и которые носили в своем сердце неизлечимую болезнь своеволия, он поступил так: или заключал в строжайший затвор, спасая их против их воли, или выгонял их из столицы. Таким образом, не видно стало на площадях и улицах мужчин и женщин, одетых в монашеское платье, но не бывших действительными монахами, подчиненными строгим правилам». Передав эти сведения о борьбе Афанасия с беспорядками среди монашества, историк добавляет: «Как было бы хорошо, если бы его правила и порядки сохранились и при его преемниках в том же виде, в каком они были во время патриаршества Афанасия! И конечно, если бы он подольше пробыл на патриаршей кафедре, то заведенные порядки монашеской жизни утвердились бы прочнее и остались на более продолжительное время». В заключение историк с сожалением прибавляет, что старания Афанасия об улучшении монашеского сословия не имели действительного успеха, потому что после его патриаршества «в святые обители вторглись снова все недуги, какие только может придумать диавольская злоба». [572]
572
Григора. Кн. VI, гл. 5.
Исчислим некоторые и другие стороны действительности патриарха Афанасия, в которых тоже выразилось его желание возвысить нравственный уровень византийского общества. Патриарх обличал всякого, сделавшегося ему известным, попрателя законов. В этом отношении он был неумолим. Его обличение не щадило и лиц высокопоставленных. Историк Григора пишет: «Негодование на законопреступников в нем было так велико и открыто, что не только те, которые доводились родней царю, но и сами его сыновья боялись его поразительной смелости и обличений больше, чем приказаний самого царя». Причем, обличаемые патриархом не осмеливались противоречить ему, показывали сдержанность и опасливость, потому что Андроник уважал патриарха за его безукоризненную жизнь. [573] Между письмами патриарха Афанасия есть одно, которому издатели дают такое заглавие: «Письмо Афанасия к императору Андронику о том, чтобы он наставлял детей своих и всех подданных тому, что угодно Богу». Письмо начинается так: «Почему ты не учишь детей своих тому, что приятно Богу? Почему ты не учишь должному подданных, как подобает отцу — детей?» (дальше следуют, впрочем, общие рассуждения). [574] Видно, что строгая ревность патриарха обращалась и на самого царя. Всякий ли патриарх сделал бы это?
573
Ibidem.
574
Migne. PG. Т. 142, pp. 512—513.
Есть основания полагать, что Афанасий очень ревностно заботился о водворении благочиния в храмах, например, в знаменитом Софийском. Издателям произведений византийской письменности известны, к сожалению, только по заглавию, между прочим, два следующие письма патриарха к императору. В одном подвергаются порицанию те, кои приходят с императором в катехумении (верхние отделения древнехристианского храма) [575] и помышляют не о молитве, а о сладострастии». [576] В другом письме патриарх ведет речь «о достопочтенных храмах», разъясняет, что «не должно никому позволять жить в катехумениях» [577] и что «божественные храмы не то же, что и обыкновенные дома». [578]
575
О катехумениях ср.: А. Лебедев. «История разделения Церквей в IX-XI вв.», с. 132 старого издания.
576
Migne. PG. Т. 142, р. 474, № 27.
577
Подобные же деяния обличал еще Трулльский собор.
578
Migne. Ibid., p. 476, № 49.
Все эти и подобные проявления архипастырской деятельности Афанасия, вероятно, слишком суровой и резкой, в некоторых случаях привели к тому, что общество церковное и гражданское сильно вознегодовало на патриарха. Пахимер очень решительно говорит о той ненависти, какую возбудил патриарх в византийском обществе своими мерами. По словам историка, Афанасий для всех сделался крайне тяжел своей цензурой, простирающейся до последних мелочей. Его необычайную суровость объясняли строго монашеской его предшествующей жизнью и незнанием обычаев света, [579] По замечанию Пахимера, явно не беспристрастному, в Византийской церкви и государстве будто бы от мероприятий патриарха вышел такой же хаос, о каком говорил философ Анаксагор как о первоначальной стадии бытия мира. [580] Патриарх вынужден был подать прошение Андронику о своей отставке. Даже и Григора не скрывает, что такое прошение вызвано было общим негодованием на патриарха. «Оно, прошение, — говорит историк, — было вызвано возмущением всех архиереев, монахов и мирян, которые не могли долее сносить духовной суровости патриарха; они сначала бранили его тайно, сквозь зубы, а потом и открыто, почти в глаза и в его присутствии; они готовы были даже растерзать его (sic!), если бы он далее стал удерживать за собой патриаршество». [581] Сам император не счел более возможным поддерживать патриарха, и он удалился в один монастырь.
579
Pachymens. De Andronico… Lib. II, cap. 16, pp. 148, 151.
580
Ibid., 150.
581
Григора.
Патриарх оставил кафедру, но не хотел примириться со своей участью. Он задумал дело странное, нелепое — отомстить за свое унижение всей Византийской церкви и отомстить самым удивительным образом. Григора, возмущаясь этим нелепым деянием патриарха, в таких чертах описывает изумительный поступок Афанасия. «Взяв лист бумаги, Афанасий собственноручно написал на нем епитимью отлучения на все царское семейство, на архиереев, на клириков, на высшее сословие и простой народ за то, что не позволили ему удержать патриаршество до конца его жизни. Потом, положив грамоту в половинки раковины, бросил ее в какое-то углубление в стене Софийского храма. Здесь она и скрывалась целый год. Затем она неожиданно была найдена мальчиками, искавшими гнёзда во впадинах стен. Грамота была показана сначала клиру Св. Софии, а наконец и царю. Молва о ней прозвонила уши всех, поднялся всеобщий ропот, и если бы царь не успел сдержать волнение, недовольные, пожалуй бы, растерзали Афанасия. Это принесло, — замечает историк, — большой срам бывшему патриарху и связало языки его защитников». Григора далее рассуждает, почему такая тайная епитимья должна быть признана не соответствующей своей цели — и его рассуждения вполне верны. Григора говорит о вышеупомянутой грамоте вообще, не раскрывая подробностей. Другой историк — Пахимер — приводит большие отрывки из этой хартии, которые, по своему характеру, представляются более мягкими, чем как представляется по Григоре. [582] Кроме этой Грамоты Афанасий написал письмо к императору, в котором он отказывается от кафедры, но при этом, как с одной стороны выражает горделивую уверенность в своей святости, так и подвергает отлучению и анафеме своих врагов в сей и будущей жизни. [583] Но доскажем любопытную историю с грамотой отлучения. Император Ддроник, по открытии ее среди птичьих гнезд, послал ее к экспатриарху Афанасию и спрашивал, что это значит? Афанасий, к чести его, не настаивал на важности своей грамоты, смягчился, просил и себе прощения, и прощал всех. «Так-то разыгралась, сверх всякого чаяния, — говорит Григора, — эта драма». [584] Нет сомнения, ничем так Афанасий не повредил себе в мнении современников и потомства, как этой странной грамотой. Афанасий, при всех его аскетических достоинствах, нужно полагать, был не чужд честолюбия. Как скоро Афанасий почувствовал себя сошедшим с патриаршей кафедры, он совершенно растерялся: начал действовать как человек, потерявший всякое самообладание и благоразумие.
582
Pachymens. Op. cit. Lib. II, cap. 23.
583
Migne. Ibid.: Addicatio prioris patriarchatus, p. 482. Ср.: Pachym. Ibid, PP. 171 — 173.
584
Григора. Op. cit. VI, 7; Pachym. Op. cit. Lib. Ill, cap 24, pp. 249—253.
По отречении Афанасия от патриаршества, Константинопольскую кафедру занял Иоанн Созопольский (1294—1304). Он родом был из города Созополя. Вначале он был простым священником, не принадлежавшим, впрочем, ни к какому приходу , был женат, но потом оставил жену и сделался монахом в одном константинопольском царском монастыре архангела Михаила. Будучи монахом, он проявил ревность ко благочестию, не принял Лионской унии, а потому по воле Михаила Палеолога сослан был в ссылку. Впоследствии участь его была смягчена и он проводил жизнь в уединенной келии на одном из Принцевых островов. О доблести его и добродетелях узнал император Андроник при посредстве одного важного сановника — Тарханиота Главы . Андроник вызвал его в Константинополь и сделал его здесь настоятелем одного монастыря. Императору он очень понравился; Андроник сделал его своим духовником и говорил: если Церковь признает Косьму (так он назывался до патриаршества) по его (Косьмы) кончине святым, то он дает свое согласие на это, а если Церковь не сделает этого, то он сам, император, лично все-таки будет считать его за святого. [585] Византийские историки хвалят Иоанновы Добродетели, простоту жизни, кротость, которыми он отличался до своего возвышения в патриархи. Но что касается образованности, то он был совершенно чужд ей. [586] Император весьма сильно желал видеть Косьму патриархом, и Константинопольский синод исполнил царскую волю, избрав его в архипастыри столицы. Любопытно узнать, по какому случаю монах Косьма, при посвящении его в патриархи, переименован был «Иоанном». Рассказ об этом обстоятельстве находим у Пахимера. Один монах, Григорий, принадлежавший к братии Пантенонтова монастыря, согласно распространенному обычаю того времени, погадал на какой-то магической книге, и книга эта сказала ему, что теперь будет патриархом «Иоанн». Начал с настойчивостью говорить, что будто ему было откровение, что патриархом должен быть именно «Иоанн». Когда же избран был не Иоанн, а Косьма, он утверждал, что невозможно, чтобы избранный патриарх остался с именем Косьмы. И замечательно, что на слова Григория обращено было внимание, и Косьма, в самый день посвящения его в патриархи, переименован «Иоанном». [587] Странное суеверие!
585
Pachymens. De Andromco… Lib. II, cap. 27.
586
Pachymerii, Ibid; Григора. Op. cit. VI, 7 (fin.).
587
Packymens Ibid., cap 28, pp. 185—186.
К сожалению, все надежды, какие возлагались императором на нового патриарха, не оправдались. Андроник воображал, что, благодаря достоинствам Иоанна Созопольского, в Церкви водворится мир и благоденствие: «Зиму сменит приятная весна, морскую бурю — тишина» [588] ; но не то последовало. Иоанн в значительной мере повторил собой Афанасия по его деятельности и направлению. В Иоанне пришлось разочароваться и клиру, и царю. Константинопольские клирики с радостью приняли весть об избрании Иоанна в патриархи, потому что им самим случалось слышать от него, как несправедливо поступает Афанасий, представляя места епископские и более видные церковные должности одним монахам, с отстранением лиц белого духовенства. Но что же последовало? Лишь только Иоанн сам сделался патриархом, как начал говорить и действовать иначе, чем как можно было ожидать. Монахи опять получили явное и несправедливое преимущество перед лицами костантинопольского клира. [589] Даже самые епископы константинопольского церковного округа настолько почувствовали на себе тяжесть деспотизма патриарха Иоанна, что решились войти к императору с представлением, направленным против патриарха. Они жаловались царю, что патриарх не обращает внимания на соблюдение церковных правил и пренебрегает охранением дисциплины в управлении Церковью (нужно сказать, что патриарх под впечатлением какой-либо обиды имел обыкновение бросать управление Церковью и заключаться в монастырь «Всеблаженной»); заявляли, что все дела патриарх решает сам и ни во что ставит голоса прочих архиереев; говорили, что решения, составленные на Константинопольском соборе, он отменял своей властью, произвольно и без всякого основания; выставляли на вид даже его корыстолюбие, вследствие которого он оставлял незамещенными некоторые церковные должности, присваивая себе доходы с них; наконец, вышеупомянутые епископы как прямое злоупотребление со стороны патриарха выставляли то, что должность великого эконома он поручил своему собственному сыну Ефрему, человеку сребролюбивому, проводившему жизнь рассеянную. [590]
588
Pachymens Ibid., cap. 27, p. 184.
589
Pachymerii. Ibid., cap. 28, pp. 186—187.
590
Pachymens. Ibid, lib. IV, cap. II, pp. 300—301.
С самим императором у патриарха происходили столкновения и притом довольно крупные. Иногда эти столкновения, по–видимому, не имеют для себя никакой сколько-нибудь твердой почвы и проистекают из желания патриарха не делать того, чего желает царь. Так император Андроник, объявив сына своего Михаила соправителем, пожелал, чтобы патриарх и синод издали определение, направлявшееся против возможных врагов царской власти самого Андроника и сына его Михаила. Синод, руководимый патриархом, отказал императору в этой просьбе, по–видимому, не заключавшей в себе ничего несообразного с законами. [591] Другой случай столкновения патриарха с императором возник из-за того, что Иоанн никак не хотел допустить брака дочери императора Андроника с королем сербским. [592] Правда, этот брак представлялся ненатуральным. Сербский король был уже почтенных лет, а дочь Андроника (Симонида) была малолетняя; вообще же брак этот имел политические цели. [593] Конечно, было бы поступком, достойным патриарха, если бы он старался разъяснить императору, что не следовало бы отдавать мололетнюю девицу за пожилого человека, что не следовало бы такую священную вещь, как брак, делать средством к достижению мирских и политических расчетов. Но патриарх не об этом печалится. Он всячески старался расторгнуть этот брак, ссылаясь на различного рода канонические препятствия, которые он усматривал в истории жизни сербского короля. Очевидно, патриархом руководят не чувства гуманности и не представление о браке как святыне, а желание во что бы то ни стало Досадить царю по поводу брака, которого так домогался Андроник. Что не одно желание охранять церковные каноны побуждало патриарха подвергать порицанию вышеупомянутый брак — это видно из того, что во время беседы царя с патриархом по поводу этого вопроса, Иоанн счел уместным упрекать Андроника в различного рода беспорядках государственных, им допускаемых и терпимых. Рассказывая эту историю, мы не думаем обелять царя и, с другой стороны, очернять патриарха. Для нас достаточно констатировать тот факт, что патриарх своим образом действования раздражал Андроника. [594]
591
Pachymens Ibid., lib. Ill, cap. Ill, pp. 197—198. (См. выше, с. 127—129).
592
Стефан Урош II Милутин (1282—1321).
593
Симонида была обручена (что по византийским понятиям почти равнялось, баку) с королем и была увезена им в Сербию. Во всяком случае, дело было сделано переделать его было трудно.
594
Pachymens Ibid. IV, cap. 8—9, pp. 291—293.
Все вышеупомянутые факты дают видеть, что Иоанн не оправдал ожиданий, возлагаемых на него царем и духовенством. Патриарх со всеми разошелся. Вследствие чего у императора явилось настойчивое намерение лишить его патриаршей кафедры, чего Андроник наконец и добился. Иоанн оставил кафедру сильно разгневанный, так что выехал из столицы, не простившись с царем. Остаток дней своих экс–патриарх провел на родине в Созополе, жалуясь на несправедливость царя и злобу врагов. [595]
595
Pachymens. Ibid., lib. V, cap 3, p. 377, 381, cap. 7, p. 384.