Исторические портреты
Шрифт:
Все в этом плане было неблагоразумно. Славянское население Боснии терпеть не могло австрийцев. Венской полиции было хорошо известно о существовании тайных обществ, в частности террористического общества «Единение или смерть», иначе называвшегося «Черная рука». Кроме того, самый день въезда в Сараево, оказавшийся роковым для австрийского наследника, был выбран весьма неудачно: 28 июня — годовщина сражения на Косовом поле, так называемый Видов дан (день св. Вита), день, стоивший независимости сербскому народу.
Поездке предшествовала весьма странная ведомственная переписка. Гражданское ведомство Боснии было подчинено австрийскому министру Билинскому. Тот потребовал от администрации, чтобы на время пребывания наследника престола
На местах представителем Билинского был барон Карл Коллас. Он оставил нам воспоминания, тоже довольно странные. Из них видно, что глава боснийской администрации был по убеждениям фаталист. Барон Коллас, прослуживший много лет среди мусульман, верил в кисмет {184} . Против этого в философском отношении возражать тут не приходится — конечно, судьбы не избежишь. Все же для охраны человека, которому могло грозить покушение, сторонники фаталистического учения явно не годились. В полицейском деле кисмет совершенно ни к чему.
184
«Кисмет, — объясняет Британская энциклопедия, — фатум, рок, мусульманское выражение, означающее судьбу человека в жизни».
VI
В Национальной библиотеке есть фотографические снимки печати общества «Черная рука», членами которого был убит эрцгерцог Франц Фердинанд. В кружке изображены рука, держащая знамя, череп, скрещенные кости, кинжал, бомба и какой-то флакон, очевидно, с ядом.
Общество «Единение или смерть», почему-то называвшееся «Черной рукой», было основано в мае 1911 года десятью людьми. Душой его и вождем был знаменитый полковник Драгутин Димитриевич, он же «Апис», организовавший в свое время убийство короля Александра Обреновича и королевы Драги, впоследствии, в 1917 году, расстрелянный на салоникском фронте. Я не стану излагать биографию этого человека; пожалуй, ни один из политических деятелей нашего времени, не исключая и Бориса Савинкова, не прожил жизни, более богатой трагическими приключениями. Для жизнеописания сербского Палена время еще не настало.
Устав общества «Черная рука» был в свое время опубликован. Привожу два первых пункта: «1) Настоящая организация создается в целях осуществления национального единения всех сербов. Входить в нее может каждый серб, без различия пола, вероисповедания и места рождения, а также все лица, искренно сочувствующие ее целям. 2) Настоящая организация предпочитает террористическую деятельность идейной пропаганде. Поэтому она должна оставаться совершенно секретной для не входящих в нее людей...» По статье 35-й, члены «Черной руки» клялись в верности ей «перед Богом, согревающим меня солнцем, питающей меня землей и кровью моих предков». По 33-й статье, смертные приговоры, выносившиеся «Верховной центральной управой», приводились в исполнение, «каков бы ни был способ осуществления казни»; это, очевидно, и означают нож, бомба и яд на печати общества.
Устав и печать достаточно выясняют характер «Черной руки». Это было общество карбонарского типа, но не возводившее себя ни к Адаму, ни к Филиппу Македонскому и не ставившее себе мировых задач. Руководили им решительные люди, очевидно, пользовавшиеся черепами и кинжалами для воздействия на романтическую природу молодежи. Задача же
К «Черной руке» принадлежал и физический убийца эрцгерцога, 19-летний гимназист Гаврило Принцип. Его участь может служить наглядным примером относительности человеческих оценок и их зависимости от места и времени. После кончины Франца Фердинанда не только австрийские и немецкие, но и английские газеты называли его убийцу злодеем. Теперь в Сараеве мост, на котором Принцип стоял с револьвером в день 28 июня, назван его именем.
Известно нам о нем очень немного. Он был сын зажиточного крестьянина, учился в гимназии, сначала в Сараеве, затем в Белграде, аттестата зрелости получить не успел. Едва ли остались еще в живых люди, бывшие его ближайшими друзьями, — большая часть их погибла. Говорят, что он был умен и отличался смелостью. Об идеях гимназиста, естественно, много говорить не приходится. Гамильтон Армстронг, не указывая источника своих сведений, сообщает, что кружок Принципа увлекался писаниями Бакунина, Кропоткина, Троцкого и Савинкова. Бакуниным в славянских странах увлекались в молодости люди, впоследствии весьма от анархизма далекие (достаточно назвать самого Пашича). Не знаю, были ли известны на Балканах савинковские романы; Троцкого же тогда и вообще весьма мало знали. Что до Кропоткина, то он действительно сыграл некоторую роль в жизни Принципа. Думаю все же, что к анархистам очень трудно причислить убийцу австрийского престолонаследника: в Боснии 1914 года он пошел в «Единение или Смерть», как в другой исторической обстановке пошел бы за Иоанном Лейденским или за Аввакумом.
Самый ценный документ о Принципе — странного происхождения. Этот документ оставил нам австрийский врач Мартин Паппенгейм, психиатр, профессор Венского университета и, по-видимому, человек чрезвычайно любознательный. В пору мировой войны Паппенгейм занимался делом, свидетельствующим о любопытстве особого, художественного рода: он изучал психические аномалии у раненых и контуженых солдат. Каким образом он оказался в 1916 году в крепости Терезиенштадт, почему пробыл там почти год, не знаю. Но вполне понятно, что он мог заинтересоваться душевными особенностями «человека, из-за которого началась мировая война».
Принцип, как несовершеннолетний, не был приговорен австрийским судом к смертной казни. Вынесенный ему приговор был странный и сложный: двадцать лет тюремного заключения, с одним днем полного поста в месяц и с заключением в какой-то особый карцер в каждую годовщину сараевского дела. Судил его гласный суд, на который были допущены журналисты. Пыткам он не подвергался ни на следствии, ни позднее, в заключении. Напротив, обращались с ним, по его собственным словам, хорошо. Все это были «пережитки прошлого» — теперь в разных странах мира поступили бы иначе.
Со всем тем отнюдь не приходится и переоценивать гуманность австрийских властей. «Нельзя себе представить, — пишет Грехэм, — чтобы западное цивилизованное государство могло так обращаться с попавшими в его власть детьми, каково бы ни было их преступление». Это, конечно, преувеличение: в Англии Принцип был бы, надо думать, повешен. Верно, однако, то, что в австрийской крепости он умер очень скоро, — уж слишком скоро.
От природы он не отличался слабым здоровьем. При аресте он был ранен, позднее рана открылась и стала серьезной: пришлось произвести ампутацию руки. Каземат, в котором он сидел до перевода в больницу, был холодный и сырой. У Принципа развилась чахотка, — условия для нее были достаточно благоприятны. В пору войны, особенно в конце ее, все австрийцы, за исключением, быть может, очень богатых и очень ловких людей, находились в состоянии хронического недоедания. Нетрудно себе представить, как кормили в тюрьмах, да еще осужденных по такому делу. Едва ли Принцип умер от голода; он умер от сочетания голода с раной и с тяжкими моральными страданиями.