Истории из лёгкой и мгновенной жизни
Шрифт:
Нет, говорят, мы быстро, нам только два дня нужно, фильм документальный, вы просто будете ходить с места на место, а текст мы потом наложим сверху и даже прочитаем его сами.
Ну, ладно, говорю, называйте вашу цену. Назвали они свою цену, и я вылетел к ним.
О смысле и сюжете этого фильма я узнал непосредственно на месте, за пятнадцать минут до съемок, сценарий читать не стал, просто попросил: вы говорите, куда мне идти и где останавливаться.
Они так и сделали: включают камеру и приказывают:
Увлекательная, между прочим, работа. Главное, не упасть.
За два дня мы проехали сквозь Чечню и Дагестан.
Жена моя пишет смску: ты в Донецке?
«Нет, – пишу ей. – Еду из Грозного в Махачкалу».
Она говорит: ну да, по местам боевой славы отправился – скоро, милый муж, в России мест не останется, где ты не шлялся бы с автоматом наперевес.
В общем, походил я туда, походил сюда, побродил по любимому Пятигорску, купил магнитик с изображением Лермонтова, выпил нарзану и улетел назад, к своему батальону.
Так я попал в документалистику.
И вновь приходит письмо: Захар, так, мол, и так, хотим снять вас в кино.
Сложно, говорю, снять меня в кино, потому что где кино – и где я. Долго это всё и нервозатратно.
Нет, говорят, мы быстро, нам только два дня нужно, кино хоть и художественное, и роль у вас главная, но мы всё остальное снимем без вас, а вы просто будете ходить с места на место, и реплик у вас очень мало.
Ну, ладно, говорю, присылайте сценарий, буду в роль вживаться. Прислали мне сценарий, оказалось, что по сюжету я играю офицера армии Донецкой Народной Республики.
Жена мне пишет смску: чем ты там на этот раз занимаешься?
Пишу: вживаюсь в роль офицера армии Донецкой Народной Республики.
Она мне: ты год уже служишь, сколько можно вживаться.
Нет, говорю, это для кино надо.
Она мне только и написала: «Женя, Женя».
Потому что по паспорту я Евгений. Захар – это мой позывной, который стал литературным псевдонимом, а потом снова позывным.
Встретились мы со съёмочной группой, их было сто человек, и все они бегали вокруг с разными звуковыми, осветительными и ослепительными приборами.
Ко мне приставили сразу двух девушек, которые всё время носили мне чай, кофе и соки, что твои ординарцы.
Работали мы с восьми утра до полуночи, каждую сцену играли – для того, чтоб снять её с пяти разных ракурсов, – по десять раз.
Работу эту я возненавидел уже в первый день, тем более что я был невыспавшийся и уставший, и очень переживал о том, как там мой батальон без меня.
В итоге режиссёр мне шёпотом сказал: как прекрасно, что я такой невыспавшийся, уставший и злой, потому что именно это и было нужно ему в кадре.
Все были рады тому, какой я прекрасный артист и как я мощно вживаюсь в роль. Мне очень помогало то, что по сюжету я пользовался телефоном, – вот я им и пользовался, переписываясь со своим начальником штаба, который рассказывал мне, какой у нас кошмар творится с батальоном.
Далее по сюжету я ездил туда-сюда на разбитом и простреленном «уазике», с автоматом и в разгрузке, время от времени принося те или иные неприятности людям, которые делали то же самое, но с другой стороны позиций.
Отснявшись в фильме, я вернулся в своё подразделение, надел разгрузку, взял автомат, ну и далее по сюжету.
Когда люди меня спрашивают, как же я всё успеваю, – я даже не знаю, что ответить.
Я не делаю вообще ничего, чтоб успеть хоть куда-то. Я только вспоминаю завет из одного хорошего романа: не ходи и не проси, сами придут и всё дадут.
И ещё я думаю: что такое происходит со мной? Зачем это происходит со мной?
Это мои мечты сбылись? Или это проявление лёгкой иронии Того, Кто над нами?
Он говорит: всё, что хотел, парень, я тебе дам, мне не жалко, и ровно в том виде, в котором ты этого заслуживаешь.
Но самое главное: я никак не вспомню, что в том опроснике ещё успел понаписать.
Помню, что ответ мой был абзаца на полтора, и то, что я перечислил выше, – далеко не весь список, а только в лучшем случае половина.
Несколько неважных слов в течение дня
Хорошие родители – это счастливые родители.
Хороший отец – счастливый отец.
Дети будут любить любого отца… ну, почти любого.
Вырастут и простят – и вспыльчивость, и пристрастие к горячительным напиткам, и долгие пропадания в неведомых командировках. Потому что: отец.
Но лучше было бы для всех, если б отец не мучился, не страдал, не искал утешения где попало, а был бы доволен своим местом на земле.
Улыбчивый и спокойный отец – самая большая опора и надежда для ребёнка. Получив улыбчивое и спокойное детство рядом с таким отцом, ребёнок на этом топливе проедет ещё десяток-другой лет, если не всю жизнь.
Недополучив этого – будет сам ломаться, тормозить, съезжать в кюветы, и там подолгу стоять, ржавея. Думать: отчего так?
А из-за того, что отец был поломан, и по этому образцу он невольно построил себя.
Если ты, отец, недоволен своим местом на земле, – сделай так, чтоб твой ребёнок этого не знал. Постарайся хотя бы. К чему детям твои душевные метания, страсти, вся твоя бытийная суета.
Отец должен быть как восход солнца: неотменимый, постоянный, убедительный, горячий.
Наверное, отец должен научить ребёнка чему-то такому, чего не может никто: ведь папа может всё что угодно.