Истории маяка 62°05'49.4''N 7°40'56.4''W
Шрифт:
Тихий океан приносит в кармане грубый кожаный переплет. В моем доме переплет становится мягким. Из-под его обложки выбиваются пожелтевшие страницы, а вместе с ними – Новая Гвинея, Огненная Земля, Сахалин, Суматра, Кука. И, знаете, я не останавливаю их. Я рад, что ко мне в гости приходит целый мир, огромный земной шар.
Тихий океан может притвориться любым из океанов. И запах сандала отыщет, и айсберг выловит, и топот слонов изобразит. Что угодно, лишь бы меня провести. Плут и всезнайка!
Мой самый любимый океан.
Только
Мне кажется, у океанов такая игра – перехитрить смотрителя маяка. Но меня просто так не провести. Я могу угадать любого гостя. Кроме, пожалуй, Тихого океана.
Ох уж эти океаны.
Приходят по-разному. Уходят одинаково.
История птицы
Утром я просыпаюсь, как обычно.
Занимаюсь повседневными делами, готовлю любимый завтрак, читаю любимую книгу, включаю любимую пластинку, танцую любимый танец.
На пятки завтраку наступает время обеда. Я готовлю обед и штудирую самоучители исландского языка, газетные статьи о событиях в мире, старые выпуски научных журналов о популяции китов, делаю заметки (на самом деле – кляксы).
В моем доме все находится на своих местах. Стул стоит справа от входной двери, письменный стол – слева от винтовой лестницы, книжная полка удобно соседствует со скрипучим креслом.
Я чувствую себя в таких надежных стенах, будто эти стены находятся не на краю Земли, вдали от людей, а в самой большой сплоченной семье в самом теплом доме.
Пожелтевшие стены мягко ловят огненные блики от печи и крепко держат несколько мною полюбленных картин. Когда я впервые их здесь увидел, то был напуган. Каждая вызывала тревогу по-своему.
На одной картине было изображено окно, в окне – маяк, в маяке – окно, в окне маяка – еще один маяк. В этом еще одном маяке было еще одно окно. Как матрешка. Сейчас я и не вспомню, что именно меня так испугало, скорее всего – осознание бесконечности одиночества.
На следующей картине был изображен корабль. Его некогда белые паруса от долгих странствий превратились в серо-желтое тряпье, разорванное ветрами, дождями, ураганами, бурями, выжженное солнцем и молниями. Кораблю некуда было плыть, потому он просто поддался попутному ветру и плыл, куда волны несут. Казалось, на борту не было ни души, но я представлял, что все они спрятались в трюме переждать ночь.
Корабль давно не видел берегов, греть огромный корабль было нечем. Запасы дров иссякли, и часть кормы была вырублена и пущена на съедение костру.
На другой картине была изображена птица, летевшая над нескончаемой водной гладью. Мне было жаль птицу. Крылья под проливным дождем намокли, ветер срывал ее с маршрута. Долгожданной земли так и не было видно, но клюв настойчиво смотрел в лицо неизвестности и в глубину ураганного ветра. Глаза застывшие, в них я видел отражение художника. А может быть, это было мое отражение. А может, отражение дома.
Я уже видел однажды такие глаза. Глаза незрячих стариков, в которых отражается их прошлое, чье-то будущее, а настоящее скрыла вечная пелена. Птица ощущала бессилие, а я – тоску по дому, которого нет. Рисунок был сделан слегка небрежно, хотя под упрямыми толстыми контурами ощущалось усердие ребенка. Рамки на картине не было. Даже если бы и была, это не спасло бы птицу. Оставалось надеяться, что изображенный кадр когда-нибудь доберется до берега. Мне бы и стены было не жалко, только бы знать, что это спасет пернатую от усталости.
Я бы спросил птицу, какой смысл в ее одиноком упрямстве … если бы сам не сбежал на маяк. Может быть, она летела от берега, а вовсе не искала его на горизонте? Кто же теперь узнает, кроме самой птицы и неизвестного художника?
«Никто» – ответит птица.
«Кому это нужно?» – удивленно подкинет брови вверх художник.
И оба будут правы.
Все было бы просто, как теория большого взрыва, если бы не один из четвергов. В один из четвергов птица долетела до моего маяка. Та самая, что была изображена на картине. Я ее сразу узнал.
***
Утром, когда я сотый раз проникся картинами, видом из окна, обычными хлопотами, гостеприимным одиночеством, в мое окно ударилось что-то острое и резкое, как не к месту сказанное слово. На толстом запотевшем стекле осталась вмятина в форме точки. Из нее сквозил соленый воздух.
Погода была на удивление миролюбивая, потому я настороженно приоткрыл дверь и выскользнул за порог. Ничего не видно. Хм. Ничего не могло исчезнуть внезапно, знатно примазав невидимое стекло.
Я начал спускаться по лестнице. На ступенях – тоже ничего. Хм.
Я остановился, затаив дыхание. И вдруг услышал слабую борьбу поломанных крыльев. Перегнувшись через перила лестницы, я увидел крупную птицу с красным клювом. А может, красным был вовсе не клюв, а уже сама птица полностью.
Буревестник. Никогда прежде я не видел этой птицы, никогда не стремился ее увидеть. И вот, он прилетел ко мне сам.
Разбросанные крылья омывали волны. Сверху казалось, будто буревестник продолжает лететь, одержимый своим безумным посланием.