Истории московских улиц
Шрифт:
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.
(А.С.Пушкин)
В дореволюционные времена крестьяне разных губерний, приходившие на работу в Москву, если умирали в ней, то завещали похоронить себя на кладбище, находящимся в той стороне города, которая ближе к их родине. Ярославцев хоронили на Пятницком кладбище, расположенном на Ярославском шоссе.
На 22-м участке, неподалеку от могилы Грановского, обычно все останавливаются у памятника с именем Ивана Захаровича Сурикова (1841-1880) - поэта, чьи стихи еще при его жизни становились народными песнями, которые широко поются и сегодня. Это - "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?..", "Степь да степь кругом...", "Сиротой я росла, как былинка в поле...", песня про Стеньку Разина "Точно море в час прибоя площадь Красная шумит...". Помнятся и давно ставшие хрестоматийными его стихотворения: "Вот моя деревня, вот мой дом родной...", "Белый снег пушистый в воздухе кружится и на землю тихо падает, ложится"...
Суриков родился в деревне Новоселове Угличского уезда Ярославской области. Его отец, крепостной графов Шереметевых, служил в Москве в овощной лавочке и платил барину оброк. До восьми лет Иван Захарович жил в деревне у деда, затем отец взял его в Москву, и началась его трудовая жизнь мальчиком в лавке, приказчиком, потом он открыл собственное "дело" продажу старого железа и угля.
С детства Суриков начал сочинять стихи. Учиться в школе ему не пришлось, он был самоучкой.
"В одном из дальних концов Москвы, в закоулке, близ заставы (речь идет о Тверской заставе.
– В.М.) вы увидите маленькую лавочку железного старья, - так начинает свой рассказ о посещении Сурикова писатель И.А.Соловьев-Несмелов.
– На прилавке, рядом со старыми гвоздями и замками, нередко лежит и последний номер журнала или только что вышедшая книга. Из-за прилавка входящего покупателя спрашивает мужчина лет тридцати, просто одетый по-мещански - это поэт Суриков. Тут он проводит целый день, с раннего утра до позднего вечера; тут и его мастерская для исправления и подновления попорченных железных вещей, и его рабочий кабинет; тут он работает попеременно то молотком, то пером; отсюда вышли его лучшие произведения".
У Сурикова началась чахотка, врачи требовали, чтобы он оставил торговлю ржавым железом и углем, вредными для больных легких, но он не мог этого сделать, так как торговля была единственным его заработком.
На Пятницком кладбище была похоронена и мать Сурикова Фекла Григорьевна. У него есть стихотворение "У могилы матери", по рассказам друзей, написанное на кладбище.
Спишь ты, спишь, моя родная,
Спишь в земле сырой.
Я пришел к твоей могиле
С горем и тоской...
С неба дождик льет осенний.
Холодом знобит;
У твоей сырой могилы
Сын-бедняк стоит.
Далее он пишет о том, что у него еще есть силы для борьбы "с судьбой суровой".
А когда я эти силы
Все убью в борьбе
И когда меня, родная,
Принесут к тебе,
Приюти тогда меня ты
Тут в земле сырой;
Буду спать я, спать спокойно
Рядышком с тобой...
Сурикова похоронили рядом с матерью.
Конечно, наш рассказ о Пятницком кладбище очень короток, можно было бы назвать еще много имен, вспомнить людей, как известных, так и полузабытых. Впрочем, кому-то известны и памятны одни имена, другим - иные... Нужно просто пройти по его тропинкам, вглядываясь в имена на крестах и памятниках...
АЛЕКСЕЕВСКОЕ
Проспект Мира от Пятницкого кладбища до поворота в Останкино застроен современными многоэтажными зданиями. Они возведены в основном в шестидесятые-семидесятые годы, есть среди них и жилые дома, есть и корпуса промышленных предприятий, относящиеся к разряду так называемых "ящиков". Проспект здесь имеет респектабельный и престижный вид. Путеводители обо всех этих новостройках молчат - и не из-за "ящиков" (советский человек воспитан в убеждении, что если "объект" обнесен забором, то он "секретный"), а потому что у новых коробок еще нет истории и их еще не окутывает таинственная дымка преданий.
Совсем иное дело - конец этого отрезка дороги, правда также застроенный новыми домами. Но здесь прежде было старинное село Алексеевское и путевой дворец царя Алексея Михайловича. Это село богато историческими преданиями, к тому же сохранилась его церковь - замечательный памятник ХVII века, поэтому современные путеводители, ставящие своей задачей указать читателю на памятники, сразу начинают рассказ об Алексеевском: "За Крестовским путепроводом наш маршрут выходит к бывшему селу Алексеевскому".
Конечно, автор путеводителя легко преодолеет путь от Крестовской заставы до Алексеевского одним росчерком пера, но не путник, тем более пешеход.
Летом, в начале 1820-х годов, поэт-сентименталист, поклонник и последователь Карамзина Михаил Николаевич Макаров со своим другом, фамилию которого он зашифровал псевдонимом С....въ, совершил пешее путешествие от Москвы до Ростова Великого и обратно, описав его в книге "Журнал пешеходцев".
Макаров сейчас известен лишь как автор воспоминаний о детстве А.С.Пушкина, факты из которых не может игнорировать ни один из биографов великого поэта не только потому, что сведений об этом периоде его жизни очень мало, но и потому, что в них описывается пробуждение в мальчике поэтического таланта. Но в конце ХVIII и в первые десятилетия XIX века М.Н.Макаров занимал заметное место в литературных и светских московских кругах. Он выпустил два сборника стихов, печатался в журналах, переводил пьесы для театра. В юности служил в Московском архиве иностранных дел. Молодые люди, служившие там, так называемые "архивные юноши", отличались широкими знаниями и интересом к истории. Этот интерес Макаров сохранил и в зрелые годы. В 1824 году он поступил на службу в штат московского генерал-губернатора чиновником по особым поручениям "по части археологии и статистики". Имея целью в своем пешеходном путешествии в Ростов Великий ознакомление с археологией и статистикой мест, лежащих по дороге, Макаров при этом оставался литератором и поэтом своего времени и направления, что наложило на его рассказ свой колорит.
Итак, М.Н.Макаров с другом 1 июня 182* года (именно так датирована первая запись в "Журнале пешеходцев") вышли из Москвы за Крестовскую заставу.
"Мы были в поле, а воздух еще не радовал: тяжелый городской запах отражался здесь во всей силе! С....въ нюхал узелок с о-де-колонь; а я спасал себя пучком травы и цветов, сорванных при первом шаге на волю. По сторонам дороги тянулись длинные ряды пешеходцев, большей частью простолюдинов. Кареты, коляски и другие экипажи тащились или быстро неслись по средине. Нередко гордые каретные лица нас заставляли вооружаться лорнетами.
– Пади, пади ты!
– кричал визгливый форейтор, когда мы было вздумали, защищаясь от облаков пыли, перебежать с одной стороны дороги на другую.
– Падите вы!
– повторил басистый кучер, и знакомая властелинка лихой кареты и лихой шестерки нас увидела, кажется, с тем только, чтоб умереть над нами со смеху.
– Чудаки!
– воскликнул флегматик муж ее.
– Чудаки?..
Я хотел что-то отвечать им, но мой товарищ предупредил:
– Оставь их в покое, - заметил он.
– Наша знакомка любит улыбаться; она улыбается везде: Москва или поле, столичные франты или дорожные люди, хозяин или гость - для нее все равно. Ухо ближайшего к ней тотчас является подле ее губ; начинается шу, шу, шу, и жертва Мому свершилась. Словом, эта барыня одна из тех, которые не пощадят никого и ничего: она родилась на смех! Что принадлежит до ее мужа, то это бедная жертва перешептываний женских: пожаловал нас своим имечком!"
Далее Макаров рассказывает, как лакей, которого барыня послала спросить, далеко ли до деревни, ударил его крепко по плечу и назвал семинаристом-длинной косой, как барыня, глядя на это, хохотала, а барчонок "дразнил языком", как следующая карета, промчавшись, швырнула в приятелей вылетевшие из-под колес комья грязи...
"- Чего не натерпится пешеходец!
– пал духом автор и предложил своему спутнику: - Воротимся!
Но тот был настроен решительнее.
– Ступай вперед! Вперед!
– командовал он.
– Не всякое лыко в строку!"