Истории о Рыжем Ханрахане
Шрифт:
— Это точно, — подхватил другой. — Знавал я женщину, бродившую тебе подобно семь лет; потом она вернулась и рассказала друзьям, что часто была рада есть тот корм, что кидают в свиное корыто. Лучше тебе пойти к священнику, — сказал он еще, — пусть тот снимет с тебя все, что было наложено.
— К моей подруге должен я идти, к Мэри Лавел, — отвечал Ханрахан. — Слишком надолго задержался я, и кто может знать, что случилось за год?
Он направился к двери, но все хором просили его переночевать и набраться сил для путешествия; он действительно желал этого, будучи слабым, и когда ему дали поесть, он ел так, словно никогда не видел человеческой пищи; один человек сказал: — Ест он так, словно до этого щипал траву на полях. — И вот утренний свет набрал силу, и долгим казалось ему время промедления — скорее бы пойти к дому подруги сердца, Мэри Лавел. Но,
Плетение веревки
Ханрахан брел вечером по дороге близ Кинвары и услышал звуки скрипки из дома, стоявшего недалеко от обочины. Он свернул на ведущую к дому тропку, ибо не имел обыкновения пройти мимо места, в котором звучала музыка, шли танцы и можно было найти хорошую компанию, не заглянув туда. Хозяин дома стоял на пороге, и когда Ханрахан приблизился, он узнал его и сказал: — Приветствие тебе, Ханрахан, кто так долго был потерян для нас. — Но его жена подошла к двери и возразила мужу: — Я предпочла бы, чтобы Ханрахан не входил к нам этой ночью, потому как не имеет он доброго имени среди священников и среди разумных женщин, и не удивлюсь я, видев его походку, если он окажется пьяным. — Однако муж сказал ей: — Никогда не отошлю я Ханрахана — поэта от дверей моего дома, — и с этим пригласил его войти.
Много достойных селян толпилось в доме, и многие узнали Ханрахана; но некоторые из молодых, сидевших по углам, разве только слышали о нем, и один сказал: — Не тот ли это Ханрахан, что вел школу, а потом был унесен Теми? — Но его мать положила ему руку на уста и приказала молчать, не произнося подобных слов. — Ханрахан может разозлиться, — объяснила она, — коли услышит толки об этой истории или кто-нибудь спросит его об этом. — То один, то другой окликали его, прося спеть песню, но хозяин сказал, что не время просить у него песен, потому что он должен отдохнуть; он передал ему стакан виски, и Ханрахан поблагодарил, его, пожелал доброго здравия и осушил стакан.
Скрипач стал настраивать скрипку под иной мотив, и хозяин сказал молодым, что они поймут, что такое танец, когда увидят танец Ханрахана, ибо подобного ему не видывали здесь со времени его пропажи. Ханрахан сказал, что не хочет танцевать, потому что имеет лучшее применение ногам — странствия по всем провинциям Ирландии. И как только он вымолвил это, вошла в дверь Уна, дочь хозяина дома, неся в руках несколько кусков коннемарского торфа для очага. Она бросила торф в очаг, и огонь взвился, показав ее прелесть и ее веселую улыбку, и тотчас же двое или трое юношей подошли к ней, приглашая на танец. Но тут Ханрахан пересек комнату и отпихнув всех прочь, говоря, что только с ним должна она танцевать, ибо долгий путь выдержал он, прежде чем ее встретить. И, вроде бы, что-то еще он тихо сказал ей на ушко, потому что она не возразила, и на щеках ее засветился румянец. Тут встали и прочие пары, но когда танец уже было начался, Ханрахан случайно взглянул в низ, и увидел, что его сапоги грязны и рваны, и сквозь дыры выглядывают серые ветхие носки; тогда проворчал он злобно, что в доме плохой пол, да и музыка дрянь, и уселся с тени позади очага. Но когда он ушел, девушка села вместе с ним.
Зазвучала музыка, и когда кончился танец, был начат другой, и мало кто обращал внимание на Уну и Ханрахана, сидевших в углу. Однако мать ее стала тревожиться, и она попросила Уну подойти и помочь ей накрыть стол в другой комнате. Но Уна, никогда прежде не возражавшая матушке, сказала, что придет вскоре, но не сейчас, потому что она слушает, что он шепчет ей в ухо. Мать еще более встревожилась и стала подходить ближе, то словно чтобы поворошить очаг, то чтобы вычистить золу, и в этот миг подслушивала, что же шепчет поэт ее дочке. Один раз расслышала она, что он говорит о белорукой Дейдре, о том, как довела она до гибели сынов Уснаха; румянец ее щек поблек пред краснотой крови королевичей, пролитой ради нее, а горе с тех пор никогда не покидало ее души. И еще сказал он, что, возможно, память о Дейдре заставила звучать крик болотной ржанки столь же печально в ушах поэтов, как причитания юношей по погибшему товарищу. Но не осталось бы памяти о ней, добавил он, если бы поэты не сохранили ее красоту в песнях своих. В другой раз она плохо разобрала его слова, но насколько поняла — это были стихи, хотя и без рифмы, и вот что он говорил: — Луна и солнце — как дева и муж, они твоя жизнь и жизнь моя, и все бродят и бродят они по небу, словно накрыты одним капюшоном. Это Бог сотворил их друг для друга. Твою жизнь и жизнь мою сотворил он прежде создания мира, дав им силы пройти весь мир, сверху донизу, вот как два лучших танцора пересекают пол большого сарая, свежие и смеющиеся, тогда как все прочие, устав, оперлись на стены.
Старушка поспешила к мужу, игравшему в карты, но он не обратил на нее внимания, и тогда пошла она к соседке и сказала: — Есть ли способ оторвать их друг от друга? — и, не дожидаясь ответа, обратилась она к молодым людям, что толковали меж собой: — Что в вас достойного, коли не можете вы зазвать лучшую деву деревни в танец с собою? Идите же все, — продолжала она, — и посмотрим, сумеете ли оторвать ее от беседы с поэтом! — Но Уна не стала слушать их, только махнула рукой и прогнала всех прочь. Тогда они сказали Ханрахану, что лучше ему будет или самому танцевать с девушкой, или позволить ей танцевать с кем-либо другим. Услышал это Ханрахан и отвечал: — Точно, я хочу танцевать с ней; никто в этом доме не может танцевать с ней, кроме меня.
Тут же подступил он к ней, повел под руку, и многие молодые были огорчены этим, и они начали насмехаться над его драным плащом и прорванными сапогами. Он же не обратил внимания, и Уна не слушала насмешников; они глядели друг на друга, словно весь мир принадлежал им одним. И тут другие мужчина и женщина, сидевшие прижавшись, словно любовники, встали, подавая друг дружке руки и двигая ногами, чтобы поймать ритм танца. Тогда Ханрахан отвернулся от них, словно озлившись, и вместо того чтобы танцевать, запел, держа Уну за руку, и голос его все возвышался; смолкли насмешки юнцов, и замолкла скрипка, и ничего не было более слышно, кроме его голоса, имевшего силу ветра. То, что пел он, было песней, услышанной или сочиненной во время скитаний по Слив Эхтге, и слова, если переложить их на английский, были такие:
Старухи — Смерти коготь Нас не достанет там, Где льет Любовь сиянье Подземным городам; Там и цветы, и фрукты Весь год доступны нам, Там реки светлым пивом Бегут вдаль по полям. Старик в волынку дует, Лес вырос золотой, Царицы — очи-льдинки — Идут плясать толпой.И, когда он пел это, Уна придвинулась к нему и румянец покинул ее щеки, и глаза, всегда голубые, стали серыми от слез, и любой, на них взглянувший, подумал бы, что она готова следовать за ним повсюду от запада до востока земного.
Но тут вскричал один из юнцов: — Где та страна, о которой поет он? Опомнись, Уна, она далеко, и долго придется тебе брести, чтобы достигнуть ее. — А другой сказал: — Не в Царство Юности приведет он тебя, но в болота Мейо. — Уна взглянула на него, словно спрашивая, а он поднял ее руку и выкрикнул, прервав пение: — Очень близка от нас эта страна, и везде пролег в нее путь: она может быть под тем лысым холмом, или может она найтись в глубине леса. — И еще сказал он, очень громко и ясно: — Да, в сердце леса; о, смерть никогда не найдет нас в сердце чащи. Пойдешь ли со мной, Уна?!
Но в этот самый миг две женщины вошли с улицы, и одна из них — мать Уны — зарыдала: — Он наложил на Уну чары. Найдется ли смельчак, чтобы выгнать его из дома?
— Не надо делать этого, — возразила вторая женщина, — потому как он гэльский поэт, и сама знаешь — если выгнать Гэла [8] из дома, он наложит проклятие, и то ли хлеб высохнет на полях, то ли молоко у коров пропадет; и эта порча будет висеть над домом семь лет.
— Сохрани нас Господь, — отвечала мать Уны. — И как могла я пустить его в дом, зная его дурную славу!
8
Гэлами, или гаэлами, называли кельтские племена, обитавшие на западе Англии и в Ирландии.