Истории одного города…
Шрифт:
– Но почему? – возмутился Андрей, поражённый резкостью её слов.
– Потому, что я не могу бросить дом, в котором прожила всю жизнь.
– А что тут бросать… старую мебель и пять курей?
– Дело не в курах, Андрюшенька. Это мой дом и я не позволю растащить по дворам все, что я собирала и строила всю жизнь.
– Ой, мама! Поймите, сейчас не до ваших принципов. Ещё несколько дней и война доберётся и сюда. Вам нельзя оставаться!
– Прошу тебя, – виновато пряча глаза, вымолвила старуха, – хватит об этом…
– Господи! Мама! Да что с вами? – вновь
Его ладони были крепкие, но она все же чувствовала их дрожь. И хотя ей было больно смотреть ему в глаза, Клавдия Ивановна всё– таки не сдержалась – таким разбитым и растерянным, она ещё не видела своего сына.
– Прошу тебя, сынок, уезжай… – сквозь ком в горле прошептала она.
– Если вы останетесь, то и я тоже…
– А как же семья? Как им жить?
– Но, ведь вы тоже моя семья… – вложив все своё отчаяние в слова, ответил Андрей.
Не видя иного выхода, Клавдия Ивановна все же решилась признаться. Сдерживая волнение и собственную дрожь, она старалась говорить как можно убедительней, без слёз:
– Пойми, сынок. Если я поеду с тобой, то придам Федю, который так же предлагал к нему переехать, а он для меня такой же сын, как и ты… Пусть даже вы совсем разные…
– Тогда поезжайте к нему, – перебил её Андрей, обрадовавшись появившемуся выходу из тупика,– я все пойму, лишь бы вы были в безопасности . – однако заметив сомнения в её взгляде, тут же добавил, – я пойму, мама. Честно.
Старуха опустила глаза, словно пытаясь отыскать нужные снова на пыльном каменном полу. Молчание вновь наполнило стены церкви, но ненадолго. Спустя несколько секунд, которые Андрею показались вечностью, она все же сказала с такой горечью в голосе, что его ладони ослабли сами по себе и руки безвольно повисли в воздухе: – но если я уеду к нему, то потеряю даже надежду увидеть тебя и внуков.
* * *
Медленно, едва передвигая ноги, шла Клавдия Ивановна из церкви. Со стороны даже казалось, что трость, без которой она давно не могла ходить, вовсе не открывается от земли, а просто тянется за ней. Давно оседшее на небосводе солнце светило ей в спину и согревало каким-то особенным теплом, от которого у неё был озноб. Немного опережая, но все же шагая след в след с ней двигалась её тень. Старуха видела её сквозь пелену горьких слез, вырвавшихся на свободу сразу после прощания с сыном, и эту извилистую дорогу, но совсем не придавала этому никакого значения. Просто шла – сутулая, измученная, с разбитым сердцем.
Далеким и неразборчивым эхом доносились до неё голоса людей проходящих мимо, с их размазанными силуэтами. Перед глазами, словно никуда не уходил, все ещё стоял Андрюша, с его натянутой на печаль улыбкой и бесконечным унынием в глазах. А ещё его последние: "До свиданья, мамочка! Я люблю тебя!"
Это расставание далось ей непросто. Не так, как в прошлый раз, когда два её сына, прожившие всю жизнь плечо к плечу, разъехались из отчего дома по разные линии фронта, проклиная друг друга из-за разных политических убеждений.
Неожиданно Андрей стал совсем маленьким, как в давно позабытом прошлом. Он сидит на ковре, в их небольшой спальне, играет оловянными солдатиками, отобранными у старшего брата. Лицо его сияет от счастья, глаза горят, губы что-то шепчут неразборчиво и не внятно. Ему сейчас три года или чуть больше. Рядом с ним за столом, с очень серьезным и сосредоточенным видом сидит Федя, уткнувшись лицом в школьную книгу.
– Клавдия Ивановна! Клавдия Ивановна! Что с вами? – донеслись до неё слова сквозь воспоминания, – Вам плохо?
Приподняв, тяжелую будто камень голову она заметила мужчину, стоящего рядом, и женщину державшую её под руку и пристально заглядывающую ей в лицо.
– Вам плохо, Клавдия Ивановна? – допытывалась она, не отводя глаз. – Может фельдшера позвать? Или таблеток каких принести?
– Нет… нет, – ответила старуха, прокашлявшись, – не беспокойтесь.
– Но, как же? Ведь вы стоите тут, вся бледная, о столб опершись…
– Не переживайте… уже все прошло. – заверила старуха еле шевеля губами.
– Может воды, хотя бы? – предложила незнакомка и бросила грозный взгляд на мужчину: – Юра что ты стоишь?
Мужчина, по– видимому, понимавший её с полуслова, тут же исчез. А спустя несколько минут вновь появился, но уже с железной кружкой в руках.
– Пейте, Клавдия Ивановна, – выхватив у него кружку, настаивала она, – пейте.
Сделав несколько маленьких, а после и пару больших глотков старуха действительно почувствовала себя лучше. Прояснился взгляд и дышать стало легче. Хотя своих спасителей она никак не могла вспомнить.
– Ну вот видите, – довольно улыбнувшись сказала незнакомка, – Хоть цвет на лице появился… Может передохнете у нас дома? Тут совсем рядом.
– Спасибо, милочка, но мне все таки лучше домой пойти. – ответила старуха, отлипнув от столба.
– Ну, тогда мы вас проводим, хорошо?
– Если только вы настаиваете…
– Юра, помоги. Что опять стоишь, как вкопанный.
По команде незнакомки Юра вновь ухватился за кружку и исчез.
Шли они долго. Утренняя прыткость покинула старуху. Женщина поддерживала её за свободную руку. Мужчина плёлся где-то сзади. Впиваясь траками в асфальт, мимо них проехало четыре танка, облепленные, словно мухами, военными в черных масках. Вслед за ними тянулись несколько грузовиков с тентоваными кузовами.
Не подавая вида, они шли дальше, пока впереди не показался дом Клавдии Ивановны. Знакомые, выбеленные добела, стена прибавили старухе сил и она даже немного ускорила свой шаг, но вдруг почувствовала, что незнакомка придерживает её.
– Мы, наверное, пойдём, Клавдия Ивановна, – сказала она, косясь на грузовик, стоящий в тени старого орешника, напротив дома старухи. – Вы дальше сами, хорошо?
Уловив испуг в голосе незнакомки старуха закивала головой и отпустила провожатых в обратный путь: