Истории от разных полушарий мозга. Жизнь в нейронауке
Шрифт:
Рассказывая о прошлом, мы обычно концентрируемся на хорошем. Было и много неприятного опыта, но я не зацикливался на нем. Помимо сильнейшего разочарования от неудавшегося эксперимента, бесполезных результатов или провалившегося теста, в науке всегда возможны межличностные конфликты, такие как академическая травля. Я, хоть убей, не знаю почему, но умные люди любят указывать другим, какими глупыми те кажутся. Считается, что более высокий уровень образования ведет к повышенной толерантности и уважению чужой индивидуальности. Если бы… Люди постоянно выпендриваются, демонстрируют свою подкованность и просто обожают утирать нос друг другу. Вот, например, Макс Дельбрюк.
Дельбрюк был легендарной фигурой в Калтехе и заслуженно остается иконой в истории биологии. Хотя его собственные исследования были проведены на высоком уровне, его слава на самом деле основывалась на его способности критиковать. Часто
Мероприятием, на котором люди пускали друг другу пыль в глаза, был еженедельный калтеховский семинар по биологии. Макс всегда садился так, чтобы его было видно и ничто не ускользнуло от его внимания. Митч Гликстайн, помимо всех своих достоинств, еще и превосходный историк нейронауки. Он вспоминает типичную сцену, когда его пытались припереть к стенке:
Когда я только попал в Калтех, меня вынудили провести семинар. Я изучал психологию, поэтому мало интересного мог рассказать по биологии, но я год проработал в лаборатории Клейтмана, поэтому рассказал о фазе сна с быстрым движением глаз (БДГ). Я начертил таблицу два на два: БДГ / не БДГ; Сообщалось о сновидениях / Не сообщалось о сновидениях. Макс моментально встал и сказал: “О нет, это неверно”. Я снова взглянул на таблицу и сказал: “Это верно”, на что он ответил: “О да, конечно верно” [19] .
19
Из личной беседы с Митчем Гликстайном.
По моему опыту, любители поспорить не все время несговорчивы. Макс, к примеру, выбирался со студентами и коллегами в Национальный парк Джошуа-Три с палатками. Макс расслаблялся во время этих поездок, и они часто были наполнены шутками, знаниями и приключениями. Все жаждали получить приглашение, и каждый неизменно возвращался в восторге от мероприятия. Социальный психолог Леон Фестингер однажды сказал мне, что для поддержания должной дисциплины во французском Иностранном легионе требовалось расстрелять всего несколько дезертиров, а не три сотни. Периодическое проявление умеренной жестокости здорово помогало поддерживать нужный курс и не давать людям расслабиться.
Для меня жизнь в науке никогда наукой не ограничивалась. Хотя последняя и занимала много времени, всепоглощающей она не была. Существуют и другие личные потребности: зарабатывать, участвовать в политической жизни, снимать тревожность, возникающую от боязни, что плохо справляешься в лаборатории. Как следствие, роль простого новичка погрузила меня во всевозможные активности, далекие от самой науки. Однажды кто-то заметил, что я как аспирант мог бы подзаработать, возглавив отдел по делам магистрантов и аспирантов в новехоньком студенческом центре Уиннетта в Калтехе. На этой должности полагались офис, секретарь и небольшая зарплата. Я ухватился за эту возможность, которая, думалось, хорошо ляжет на всевозможные проекты, что я запускал. Странно, но я не могу вспомнить ни единого дела, которое я выполнил под эгидой этой организации. У меня был очень приятный секретарь, выполнявший рутинную работу, но что это была за работа? Без понятия. Должно быть, она немного для меня значила. В то же время я осознавал, насколько важно набрать несрочных сторонних проектов, чтобы умудряться платить по счетам, получая зарплату научного сотрудника.
Как бы то ни было, я действительно вписывался и в другие сторонние проекты, и они были по-настоящему странными, учитывая выбранный мной род деятельности. В последний год обучения в Дартмуте я обменивался письмами со священником-иезуитом, который беспокоился обо мне и моих волнениях и сомнениях насчет католичества. Он постоянно долбил, что не надо сердиться на церковь, так как все мы есть церковь. Аргументы не работали, и со временем я потерял веру.
Что во времена аспирантуры меня коробило, так это всеобщая приверженность светскому либерализму и его настояниям, что, мол, социальная справедливость должна достигаться главным образом силами государства. Я унаследовал от отца католическое чувство социальной справедливости – с верой в благородство труда, семьи, ответственности и помощи бедным. Католическая социальная справедливость и светская социальная справедливость имеют много общего, хотя эти взгляды проистекают из различных основополагающих убеждений. Если коротко, во мне бурлили нарождающиеся сомнения в собственных социальных и политических суждениях. Мои восторженные взгляды времен колледжа, что якобы все можно исправить, а если не исправить,
В общем, мы с несколькими моими друзьями запустили нечто под названием “Комитет аспирантов и магистрантов по политическому просвещению”. Мы устали от спикеров-либералов, которых обычно приглашали в Калтех. А где же консерваторы? Мы знали, что Калтех не примет их быстро и с распростертыми объятиями, так что создали свою собственную независимую группу, арендовали зал для публичных выступлений в расположенной неподалеку Монровии и пригласили enfant terrible [20] от правых, Уильяма Бакли – младшего, выступить с вечерней лекцией. Бакли был нагловатым редактором нового журнала консерваторов под названием National Review и человеком, который мог расшевелить это болото своим остроумием и толикой непочтительности. Я и два других моих приятеля, дерзкие адвокаты из Гарварда, работавшие в Лос-Анджелесе, считали, что мы недурно, даже круто все придумали. И, увлекшись, усердно работали. Когда сенатор Барри Голдуотер посетил Калтех, меня представили ему и я спросил, не согласится ли он помочь в распространении информации о нашей лекции. Он согласился.
20
“Несносное дитя” (фр.). – Прим. ред.
Я встретил Билла Бакли за день до лекции в доме его невестки, которая была главой местного отделения Красного Креста и жила в Пасадене. Мы завтракали у бассейна – никогда не забуду – луковыми сэндвичами. Вы когда-нибудь ели луковые сэндвичи? Билл быстро расположил меня к себе, хотя ему было всего тридцать шесть. Мы болтали обо всем: начиная с сэндвичей его невестки и заканчивая Джоном Кеннеди. Я помню, как употреблял слово “потенцировать” (potentiate), обычное в фармакологии, и как он объяснял мне, что такого слова в английском языке не существует. Это был первый и единственный раз, когда я был прав в наших с ним спорах о языке.
В те выходные зародилась наша дружба, и сохранялась она более пятидесяти лет. И вновь я осознал, что те, кто не занимается наукой, хотят знать о ней больше. В то время как мне была интересна политика, ему хотелось больше узнать про мозг, употребление наркотиков, компьютеры и про все, что узнавали нового про жизнь! Я и не подозревал тогда, что всю его жизнь буду служить для него одним из связующих звеньев с миром науки, его проводником в этот мир. Меня зачаровывала каждая деталь, когда он рассказывал о политике, тогда как сам он хотел проникнуть в лазейки научного мышления, что я и помогал ему сделать.
Билл по своей природе был дружелюбным и неизменно щедрым, хотя, думаю, не замечал многого из того, чем одаривал своих друзей. Большинство моих близких друзей занимаются наукой, поэтому машинально анализируют предположения, претендующие на научную ценность. Однако в массе своей они не склонны применять эти навыки к социальным и политическим вопросам, не говоря уж о том, чтобы делать это остроумно. Билл ставил под сомнение все, но неизменно с усмешкой и с юмором. Его характер был таков, что другим сложно было поколебать его решимость. Он держал все под контролем и видел общую картину происходящего, и его отношение к жизни помогало знающим его людям во многом, хотя сам он, думаю, не вполне это сознавал. Он однозначно повлиял на то, как я обращался со своими друзьями-учеными всю оставшуюся жизнь. Я понял, что придерживаться непопулярных взглядов может быть весело и что, если делать это в хорошем расположении духа, все вокруг тебя тоже получат удовольствие. Билл в целом был рисковым, но здравомыслящим и деликатным. Он однажды поведал мне, что не любит встречаться с людьми, которыми восхищается, так как при личном общении они неизменно разочаровывают. Общительный и в то же время скрытный, Билл никогда не разочаровывал.