Истории СССР
Шрифт:
Я поделился своими мыслями с мамой, и на следующий день мама сообщила, что меня уже приняли лаборантом и чтобы я с понедельника выходил туда на работу.
Оказалось, что зайдя в этот институт, она встретила там фронтовичку Веру Ивановну, и она все устроила. Мама была удивительной женщиной, доброй и самоотверженной. А я — самовлюбленным, самоуверенным и неблагодарным. Но на новую работу в понедельник пошел.
Шел я знакомым путем до детского сада, то есть до Академии наук, а, перейдя Дворцовый мост, мимо Эрмитажа по Дворцовой набережной. Институт Электромеханики разместился в, теперь уже бывшем, роскошном Дворце великого князя Михаила. Приняли меня как родного. Вера Ивановна Рябинина была заведующей аспирантурой. Она отвела меня к начальнице отдела кадров и сказала ей:
— Зиночка, это Коля, сын Александры Яковлевны.
Я не мог понять тогда взаимоотношений этих женщин, прошедших ад войны и родивших после этого детей, да еще вырастивших их на голодных пайках. Я не понимал, как они были рады помочь друг другу устроить этих своих детей на приличную работу и гордиться этим, и сорадоваться этому.
Они же знали, что эти дети, вместо школьных парт могли сидеть на скамьях подсудимых и стать малолетними преступниками послевоенной разрушенной героической родины.
Я не понимал, почему Вера Ивановна меня и своего сына Вовку старалась накормить вкусными пирожками и напоить чаем у своей подруги в Доме ученых, в его роскошных гостиных и буфетных. Не понимал, но радовался и ценил это очень сильно.
Ее сын Вова был моим ровесником, и нас определили в лабораторию к Петру Абрамовичу Ровинскому лаборантами. Наш оклад составлял 79 рублей в месяц. Делать мы тогда ничего не умели, но хотели научиться. Вокруг нас были замечательные люди. Я таких мало когда встречал в жизни.
Вовку определили в группу к Валентину Антоновичу Тикану, пожилому инженеру, прошедшему войну на подлодке. Служили они вместе с Петром Абрамовичем, и дружбе их конца не было видно.
Меня прикрепили к молодым инженерам, Эдику Парфенову и Жене Абелеву. Главным над нами был старший лаборант Игорь Захарович. У него туговато было с юмором, но зато богато со знаниями и умениями.
Захарыч, как мы его уважительно называли, быстро научил нас паять электронные схемы навесным и печатным методом, наматывать трансформаторы, центровать полутонные электрические машины и еще многим и многим хитростям.
Институт занимался новейшими, на тот период, технологиями регулировки электрических приводов и руководил им всемирно известный академик Михаил Полиектович Костенко. Наша лаборатория входила в состав отдела членкора Дмитрия Александровича Завалишина. А это значит, что результаты нашего труда предназначались для самых ответственных областей человеческой деятельности, и работать спустя рукава было непозволительно.
Приходили мы на работу к половине девятого утра и проходили контрольный турникет. До обеда кипела напряженная работа. Самое страшное было отцентровать электродвигатели по тонне каждый. Если отцентруешь плохо, то на трех тысячах оборотов они могли разлететься как бомбы. Спаять, настроить, собрать, проверить, запустить, снять показания приборов, проявить осциллограмму и… можно идти обедать.
Люди поэкономнее бегали в магазин на ул. Халтурина, покупали кефир и булки, и обедали прямо в лаборатории. Мы с Вовкой вместе с другими «белыми» людьми шли в ресторан дома ученых, который днем работал как столовая, и уплетали комплексный обед копеек за 60. Первое, второе и третье. На третьем мы часто экономили, потому что Вера Ивановна вела нас в гостиные, чтобы показать царскую красоту и угощала чаем с пирожками.
Часто обеденный перерыв мы использовали для похода в Дом Ленинградской торговли, на пляж Петропавловской крепости или в Эрмитаж. Когда погода была дождливой, мы с Вовкой шли в библиотеку Института востоковедения, который находился в этом же здании и листали загадочные фолианты.
Благодаря Вовке, мы очень модно и дешево одевались. Купить одежду у фарцовщиков было трудно и дорого. А Вовка жил на канале Грибоедова, где во дворе размещался комбинат по пошиву одежды для театров. Там у него был приятель, Вова Винокуров, работавший закройщиком. Бог приделал ему руки в нужном месте, и этими руками он нам шил шикарную одежду. Хоть куртку, хоть джинсы.
Однажды, я вместе с товарищем с Невского, ему принес американский блейзер. Тот посмотрел, пощупал и сделал такой блейзер, что Невская фарца стала держать меня за своего.
После обеда наши инженеры анализировали и обсуждали результаты опытов, и новое задание нам выдавали к концу дня. В это время нам разрешалось заниматься подготовкой к учебе. Во всех возникающих при этом вопросах они нам помогали разбираться.
Благодаря этой системе мы с Вовкой стали крепкими специалистами. Свой техникум я закончил на одни пятерки и без особого труда поступил в институт авиационного приборостроения. Вова поступил в электротехнический институт. Наши матери гордились нами. Мы в их глазах были хорошими. Плохого они просто не знали. Но однажды мама насторожилась.
Было это уже к концу обучения в техникуме. Впереди маячила взрослая студенческая жизнь, и я часто терял бдительность в своем поведении. Вторая половина рабочего дня проходила вольготно и мы с поводом и без повода болтались по институту и заводили разные знакомства.
Народу интересного работало много. И мальчиков и девочек. Обсуждались разные вопросы: что посмотреть в кино или театре, какие выставки в музеях, где купить джинсы? В разных местах института собирались компании по интересам. Уважительной причиной для болтовни было курение. Покурить по десять раз на дню считалось святым ненаказуемым делом. Считалось, что люди нервничают, горят на работе и им нужно восстановиться, подышать свежим воздухом через сигаретку.
Я не курил. И не только потому, что занимался спортом, но еще и потому, что не любил этих сборищ в курилках. Слишком бестолковыми они были. Ни о чем. Просто убить время. Я предпочитал результативную работу и насыщенный отдых. Нашлись единомышленники: Витя, Вова Казалов и Игорь Дриль. Нас охватила одна губительная страсть: кино и музыка.
Худо-бедно у каждого был свой магнитофон. У меня «Комета», у Игоря «Днепр-11». В худшем случае музыку мы писали с эфира, в основном, поймав «Голос Америки» на короткой волне длинной 49 метров. «Дыз из э войс оф Амэрика» — слышался приятный баритон Виллиса Кановера. Но на самом интересном месте органы госбезопасности включали глушилки, вместо музыки слышался треск, а магический зеленый глазок индикатора на приемнике предательски щурился.