Историк
Шрифт:
— Теперь, дорогие друзья, прошу вас об услуге. Вы видели, на что способны не-умершие, и мы знаем, что они здесь. Вы должны ежеминутно быть настороже. И вы должны поехать в Болгарию как можно скорее — если удастся, в ближайшие дни. Позвоните мне домой, когда будете готовы. — Он пристально взглянул на меня. — Если мы не увидимся с вами до отъезда, я желаю вам наилучшей удачи и безопасности. Я буду каждую минуту думать о вас. Прошу вас, позвоните мне, как только вернетесь в Стамбул, если вы сюда вернетесь.
— Мы пойдем, — просто сказала Элен, взяв меня за руку, и мы вышли из этой печальной комнаты и спустились на улицу».
ГЛАВА 54
«Первое,
Нечего было и надеяться, напомнил я себе, отгоняя надежду, всколыхнувшуюся во мне при виде этих древних гор. Самая дикость их, не тронутая цивилизацией, таинственное отсутствие городов и сел внушали надежду. Я чувствовал, что самое забытое прошлое могло сохраниться нетронутым в этой стране. Среди этих гор отыскивали путь монахи, чей след мы потеряли в Стамбуле, — может быть, они видели эти самые вершины, знать бы только, какие именно! Я заговорил с Элен, радуя самого себя высказанными вслух надеждами. Она покачала головой.
— Мы даже не знаем наверное, что они уехали в Болгарию, а тем более добрались ли до нее, — напомнила она, но сухой наставительный тон был смягчен ласковым поглаживанием ее ладони под пиджаком.
— Ты знаешь, я совершенно не знаю истории Болгарии, — признался я. — Я здесь как в потемках.
Элен улыбнулась:
— Я сама не специалист, но могу сообщить, что в шестом-седьмом веке в эти края пришли с севера славяне, а в седьмом сюда переселилось тюркское племя булгар. Они благоразумно объединились против Византии — первый правитель был булгарин по имени Аспарух. В девятом веке царь Борис Первый сделал христианство официальной государственной религией. Несмотря на это, он, кажется, считается здесь великим героем. Византия правила с одиннадцатого по начало тринадцатого века, и Болгария стала сильным государством, пока турки в 1393 году не разгромили его.
— А когда турок изгнали? — заинтересовался я. Турки, похоже, преследовали нас на каждом шагу.
— Только в 1878 году, — вздохнула Элен. — С помощью русских войск.
— И после этого Болгария в обеих войнах была союзницей стран «оси».
— Да, и русская армия немедленно после войны произвела у них великую революцию. Что бы мы делали без русских? — Элен подарила мне самую ослепительную и горькую улыбку, но я сжал ее руку.
— Говори потише. Если ты забываешь об осторожности, придется мне быть осторожным за двоих.
Софийский аэропорт оказался крошечным — я ожидал увидеть современный коммунистический дворец, но мы спустились с трапа на скромную асфальтовую площадку и вместе с другими пассажирами прошагали по ней пешком. Почти все — болгары, решил я, вслушиваясь в обрывки разговоров.
Меня поразило еще, какая нескрываемая радость охватила этих людей, едва их ноги коснулись болгарской земли — или асфальта. Эта радость не вписывалась в мои представления об угнетенном Советами народе, преданно поддерживающем своего «старшего брата» даже спустя годы после смерти Сталина. После того как мы намучились с получением визы, пробивая себе дорогу в Болгарию султанской казной Тургута и звонками софийских знакомцев тети Евы, мой трепет перед этой страной только усилился, а унылые бюрократы, мрачно шлепнувшие печати в наши паспорта, казались мне воплощением тиранического режима. Элен призналась, что ей внушает опасение самый факт выдачи нам виз.
Однако настоящие болгары оказались совершенно другими. В здании аэровокзала мы пристроились в очередь к таможенному терминалу, и здесь смех и разговоры звенели еще громче, а за барьером нам видны были нетерпеливо махавшие руками и окликавшие своих родственники. Люди вокруг нас вносили в декларацию мелкие суммы денег и сувениры, привезенные из Стамбула и других стран, так что мы, когда очередь дошла до нас, последовали их примеру. При виде наших паспортов брови молодого таможенника ушли под фуражку, и он на несколько минут скрылся, чтобы посовещаться со старшими офицерами.
— Черт, — выбранилась себе под нос Элен. Несколько людей в форме столпились вокруг нас, и старший из них, самый важный на вид, принялся расспрашивать нас по-немецки, затем по-французски и, наконец, на ломаном английском. Следуя наставлениям тети Евы, я спокойно представил самодельное письмо из Будапештского университета с просьбой к болгарским властям разрешить нам въезд в страну для разрешения важного научного вопроса, и второе письмо, которое вручил нам по просьбе тети Евы ее приятель из болгарского посольства.
Не знаю, что понял офицер в научных рекомендациях и нашей причудливой смеси английского, венгерского и французского, но письмо из посольства было на болгарском и с посольской печатью. Офицер молча прочел его, сведя брови к переносице, и лицо его выразило удивление, даже изумление, после чего он обалдело воззрился на нас. Этот взгляд испугал меня еще больше его прежней враждебности, и мне пришло в голову, что тетя Ева довольно расплывчато пересказала содержание письма из посольства. Разумеется, нечего было и думать расспрашивать теперь, что там написано, и я совершенно растерялся, но тут офицер расплылся в улыбке и хлопнул меня по плечу. Затем он бросился к телефону в служебном помещении и, приложив немало усилий, сумел с кем-то связаться. Мне не понравилось, как он улыбался в трубку и то и дело поглядывал на нас в открытую дверь. Элен беспокойно поеживалась, и я догадывался, что ей эти признаки представляются еще более тревожными, чем мне.