Историки Греции

Фукидид

Геродот, по свидетельству, которое приводит писатель II века н. э. Авл Геллий (XV, 23), родился незадолго до похода Ксеркса в Грецию (480 г.) в городе Галикарнасе на юго-западном побережье Малой Азии. За участие в борьбе против тирана Галикарнаса Лигдамида Геродот вынужден был покинуть родину, много путешествовал по странам Востока и эллинским городам, бывал в Афинах и, как сообщается в приписываемом Плутарху сочинении «О злокозненности Геродота», получил от афинян за свою «лесть» им огромную сумму денег. В 444-443 году, в числе других переселенцев, Геродот переехал на жительство в основанную Афинами колонию Фурии на юге Италии. Там, вероятно, он и умер вскоре после 430 года до н. э.

В своем сочинении Геродот поступал так же, как до него поступал эпический поэт, слагавший героический эпос из отдельных «малых песен»: необъятный материал хроник, легенд, устных преданий, собственные путевые наблюдения и сведения, полученные от очевидцев, Геродот впервые собрал вместе и использовал для одной общей цели. При этом и цель, которую Геродот ставил перед собой, была вполне традиционной, привычной еще по эпосу: по его собственным словам, он написал свой труд для того, чтобы прославить подвиги греков и варваров

и объяснить, почему они воевали друг против друга (I, 1). Свой рассказ Геродот сосредоточил вокруг истории царствования тех восточных правителей, с которыми греки вступали в столкновение, и протянул нить из глубины VII века к своей современности, от лидийского царя Креза к Ксерксу. При описании этих царствований Геродот применил обычный для эпоса композиционный прием: в канву основного повествования он ввел подробные сведения о народах, имевших какое-то отношение к упоминаемым им властителям, и таким образом создал единую целостную картину всего знакомого грекам средиземноморского мира — его истории, географии, этнографии. Так, рассказ о Крезе включал в себя всю историю Лидии, а также сведения об Афинах и Спарте (I, 59-68), в повествование о Кире Старшем были введены не только мидийская и персидская хроники, но и описания Ионии, Эолии (II, 142, 157), Вавилона, Ассирии (II, 192-200) и массагетов (II, 215, 216), в рассказ о сыне Кира Камбисе вставлены подробные сведения о Египте, Эфиопии, острове Самосе (III, 39-60), а рассказ о Дарии — это одновременно рассказ о Скифии (IV, 1-82), Ливии (IV, 145-199), Фракии (V, 3-10), Афинах (V, 55-96).

Эта новая картина доступной взглядам греков вселенной была близка эпосу по своим «космическим» масштабам, но несла в себе иное, чем в эпосе, видение мира. Геродот смотрел на окружающую его действительность уже не глазами доверчивого эпического поэта, а глазами придирчивого критика, который все проверял судом своего разума. Именно поэтому он отказывался начинать свое повествование с мифических времен Ио и похищения Европы и начал его с хорошо ему известного царствования Креза. И по ходу изложения событий Геродот не только сообщал то, что ему удалось узнать, но и опровергал то, что находил недостаточно достоверным, противопоставляя чужому мнению свое собственное как более разумное. Так, например, стараясь разгадать причину необычных разливов Нила, он не соглашался ни с одним из трех объяснении, которые давались до него, и предлагал новое, казавшееся ему более правильным (II, 19-26).

Как и хронисты, Геродот необычайно внимателен к предметам видимого мира, обычаям народов, ландшафту и животному миру разных стран. Он рассказывает о погребальных, культовых и брачных обрядах, замечает особенности течения рек и повадки кошек в Египте (II, 66), любуется дарами, присланными в Дельфы. Так, например, о чашах, посланных Крезом в Дельфы, он сообщал, что сначала золотая чаша стояла в правой части святилища, а серебряная — в левой, после пожара их переставили, и золотая чаша стоит теперь в сокровищнице клазоменян, а серебряная — в притворе храма (I, 51).

Но «История» Геродота существенным образом отличалась от хроник не только своим объемом, а также и замыслом: она была задумана не как история местностей, а как история народов, и грекам V века она не только сообщала более точные сведения о знакомых им странах, но и давала ключ к пониманию событии современности. На протяжении трехсотлетней смены поколений Геродот улавливал повторение одной и той же закономерности и благодаря этому получал возможность изобразить греко-персидские войны в их неразрывной связи с общим ходом мировой истории. Здесь опять Геродот использовал опыт хронистов. Для хроник, как и для более древних сказок и преданий, был обычен рассказ о вещих снах и сбывшихся предречениях оракулов, и Геродот внес этот элемент в описание жизни почти всех восточных правителей: так, в царствование Гига пифия предрекает, что его пятого потомка постигнет отмщение (I, 13), и это пророчество сбывается в царствование Креза, который и сам видит вещий сон (I, 34) и слышит предречение оракула (I, 53); вещие сны видят Астнаг (I, 107), Кир (I, 209), Камбис (III, 30), Ксеркс (VII, 12). Таким образом судьбы царей в «Истории» Геродота подчинены некоему таинственному миропорядку, где заранее предопределены их возвышение и падение. Все их попытки отвратить от себя беду обречены на неудачу: напрасно Крез оберегает сына от железного копья, напрасно Астиаг приказывает умертвить внука, напрасно Камбис губит брата — избежать своей участи не удается никому. Неотвратимо и поражение персов в греко-персидских войнах, оно также — лишь частный случай проявления общего космического закона. Рисуя сцены ночных явлений призрака Ксерксу (VII, 12-18), когда божество, обманывая того, кого хочет погубить, подвигло Ксеркса на роковой для персов поход в Элладу, Геродот ставил греко-персидские войны в общий ряд событий, фатально неизбежных, совершающихся по высшей воле. Но воля божества, подчиненность человека року — все это для Геродота лишь одна сторона мирового порядка. С нею неразрывно связан и другой закон — закон возмездия за человеческие поступки. Через все повествование красной нитью проходит мысль, что все люди несут расплату за свои дела. Крез наказан за то, что хотел слыть самым счастливым; Кир видит в Крезе такого же человека, как он сам, и, страшась возмездия, не решается предать его казни (I, 86). Астиагу, лишенному царства, Гарпаг напоминает о его преступлении (I, 129). Камбиса постигает кара за издевательство над чужими святынями: он умирает от раны, полученной в то самое место, куда ранил священного быка египтян Аписа (III, 29, 64). Человеческая жизнь, показывает Геродот, не только предначертана свыше, она зависит также и от поведения самих людей.

Этот второй угол зрения на события позволил Геродоту истолковать победу эллинов не только как явление космического масштаба, но и как факт этический, не только как свершение воли богов, но и как проявление морального превосходства эллинов над персами. На вопрос, почему победили именно греки, Геродот отвечал своим современникам устами Демарата в его беседе с Ксерксом перед началом персидского вторжения в Элладу: эллины победили потому, что они храбры, а храбры они потому, что свободны и подчинены только закону (VII, 104).

«История» Геродота была своеобразным «послесловием» к войне с персами. Примерно через пятьдесят лет после нее, как «послесловие» к другой войне, теперь уже междоусобной, в течение тридцати лет сотрясавшей всю Грецию, было создано еще одно произведение повествовательной художественной прозы — «История Пелопоннесской войны» Фукидида. Ее автором был военачальник, который, по его собственным словам (VI, 26), пережил всю эту войну, внимательно наблюдал отдельные ее события и этапы, сначала как стратег принимал участие в боевых действиях, а после неудачи под Амфиполем (424 г. до н. э.) двадцать лет провел в изгнании и стоял близко к делам обеих воюющих сторон. Биографией Фукидида в значительной мере объясняется и характер тех источников, которыми он пользовался, и взгляд его на действительность. Если Геродот включал свои личные наблюдения в уже готовые, составленные до него хроники и преобладал в его «Истории» все же материал, полученный из вторых рук, то Фукидид писал по свежим следам событий, как очевидец, и старался говорить лишь о достоверных, заведомо проверенных фактах (I, 21). Таким образом в фокусе его внимания оказалась политическая и военная жизнь греческих городов-государств последней трети V века.

Фукидид пристально вникал в эту жизнь во всех ее формах и проявлениях: его интересует и то, как ведутся сражения, и то, как ведется политическая игра. Искусство публичных выступлений достигло в те годы своего расцвета. Опытные софисты уже не только обучали умению говорить речи, но и сами нередко брали на себя дипломатические миссии: известно, например, что в 427 году в качестве посла города Леонтии Афины посетил Горгий, один из самых знаменитых софистов. Словесные поединки ораторов в народном собрании были теми сражениями, которые определяли успех или провал той или другой политики. Фукидид тонко подмечает, какие доводы чаще всего выдвигаются, какое оружие чаще всего пускается в ход: это соображения выгоды, пользы, маскирующие притязания сильных властвовать над слабыми. Фукидид не только сумел нарисовать в своей «Истории» картину столкновения интересов в греческом обществе, но и попытался поставить весь ход греческой истории в зависимость от действия чисто утилитарных стимулов. Далекие легендарные времена, знакомые любому греку по мифам и эпическим преданиям, Фукидид переосмыслил в начале своего труда (I, 2-19) как историю постепенного роста богатств и морской мощи и связанных с этим изменений в политическом строе. Кочевую жизнь древних племен Фукидид объяснил тем, что в те времена еще не занимались торговлей, не обрабатывали землю и надеялись в любом месте найти себе пропитание. С царствованием Миноса Фукидид связывает появление первого флота, заселение Кикладских островов и строительство прибрежных городов. В это время, пишет историк, «стремление к наживе вело к тому, что более слабые находились в рабстве у более сильных, тогда как более могущественные, опираясь на свои богатства, подчиняли себе меньшие народы» (I, 8). Поход Агамемнона под Трою Фукидид не преминул объяснить тем, что Агамемнон-де превосходил всех современников своим могуществом (I, 9). Будучи сам участником морских боев, афинский стратег не мог не упрекнуть осаждавших Трою греков в допущенных ими промахах: «Если бы жизненных припасов эллины взяли с собой в изобилии, если бы они не занимались грабежом и обработкою земли и вели войну непрерывно общими силами, они легко одержали бы победу в открытом сражении и овладели бы городом» (I, 11).

Фукидид, которого война застала уже в зрелом возрасте, принадлежал к тому поколению, чья молодость совпала с периодом наивысшего расцвета Афин, и в своем сочинении он стремился прославить эти Перикловы Афины и понять, почему их постигло поражение. Он не ссылался уже, подобно Геродоту, ни на волю рока, ни на закон возмездия, а скрупулезно исследовал реальную действительность так, как исследовали человеческое тело врачи Гиппократова круга, ставя диагноз, ища источник болезни не во внешних причинах, а во внутреннем состоянии организма. Анализ политики полисов приобрел для Фукидида сугубо практический смысл: выяснить, благодаря чему Афины сумели достичь могущества и почему не сумели его удержать. Ответ на первый вопрос дан в «Истории» дважды: в речи коринфских послов в Спарте (I, 70) и в речи Перикла на могиле воинов (II, 37-41). Подобно тому как Геродот видел источник слабости персов в их покорности воле деспота, а силу эллинов — в отсутствии у них единовластия, Фукидид устанавливал связь между заинтересованностью афинян в делах государства и могуществом их полиса. Устами враждебно настроенных коринфян Фукидид рисовал самые общие черты внутреннего облика афинян: их решимость служить государству силами своими и разумом, их безудержную активность, благодаря которой они стремятся к новшествам, охотно идут на риск, готовы всегда трудиться и делать то, что требуется. В речи Перикла демократические Афины изображены как полис, который не знает принуждения и открыт для всех. Здесь граждане совместно обсуждают государственные дела, а в частной жизни вольны заниматься чем им угодно. Сюда, в этот великий город, доступ никому не возбранен: Афины охотно принимают плоды других земель и не боятся приютить у себя иностранцев. Не выучка, не военные упражнения придают афинянам их силу и смелость, а весь строй их жизни, — таков был диагноз, поставленный Фукидидом.

Могущество Афин всегда опиралось на их флот, и в том, как вели Афины свою морскую политику в годы войны, Фукидид искал ответа на второй вопрос. Чтобы раскрыть ошибочность этой политики и понять, почему она привела Афины к поражению, Фукидид прибегнул к особой трактовке самого понятия «государство». Если в речи коринфян и Перикла говорилось не столько об Афинах, сколько об афинянах, не о полисе, а о людях, живущих в нем, то описание нового периода войны, которому предстояло закончиться поражением, начиналось с новой речи Перикла, в которой государство как целое противопоставлялось частным лицам (I, 60). Государство, говорил Фукидид устами Перикла, может идти по правильному пути или по ошибочному. Для того чтобы оно шло правильным путем, поступки граждан должны иметь своей конечной целью его благополучие. Мысль о необходимости равновесия между интересами полиса и интересами частных лиц послужила Фукидиду отправной точкой для описания событий войны после смерти Перикла и дала ему возможность объяснить неудачи афинской политики.