История абдеритов
Шрифт:
Автор этой истории вынужден заметить: менее всего он готов порицать склонность абдеритов поддаваться эстетическим иллюзиям, связанным с воображением и подражанием. У него есть, пожалуй, на то свои особые причины.
В самом деле, поэты, композиторы, художники находятся в опасных отношениях с просвещенной и утонченной публикой. И как раз мнимых знатоков, составляющих всегда многолюдную толпу, трудней всего удовлетворить. Вместо того, чтобы помолчать и отдаться эстетическому впечатлению, [262] они делают все возможное, чтобы ему воспрепятствовать. Вместо того, чтобы наслаждаться произведением искусства, занимаются рассуждениями о том, что могло бы в нем быть. Вместо того, чтобы поддаваться иллюзии, – ибо разрушение чар искусства только лишает нас наслаждения, – начинают совсем некстати философствовать, видя в этом бог весть какую, прямо-таки детскую заслугу; заставляют себя смеяться там, где обычно люди, отдаваясь естественному чувству, плачут; а там, где следует смеяться, они презрительно морщат нос, желая всем своим видом показать, что они обладают достаточным присутствием духа или же слишком большой утонченностью или, наконец, ученостью, чтобы нечто подобное могло бы вывести их из равновесия.
262
Само собой разумеется, поэт, со своей стороны, должен сделать все возможное, чтобы вызвать иллюзию и поддерживать ее. Ибо в противном случае он, конечно, не имеет никакого права требовать от нас, чтобы в угоду ему мы делали вид, будто видим то, чего он нам не показывает, переживаем те чувства, которые он в нас не вызвал.
Но и истинные знатоки портят себе наслаждение от множества вещей по-своему хороших, прибегая к сравнениям их с предметами совсем иного рода, к сравнениям, большей частью неправомерным и всегда противоречащим нашей пользе. Ибо то, что выигрывает наше тщеславие, презирая наслаждение, это всегда лишь тень, за которой мы гонимся, упуская из виду реальность.
И мы поэтому считаем, что так было всегда, даже во времена диких народов, когда сыны бога искусств свершали те великие чудеса, о которых все еще говорят и сегодня, не очень хорошо представляя себе их. Фракийские леса плясали под звуки лиры Орфея, и хищные звери покорно ложились у его ног не потому, что он был полубог, а потому, что фракийцы были медведями; не потому, что он пел божественно, а потому что его слушатели были обыкновенные, естественные люди. Короче, по той же причине, по которой (согласно Форстеру [263] ) шотландская волынка привела в восхищение добрые души таитян.
263
Форстер Георг (1754–1794) – немецкий революционер-демократ и писатель. Виланд ссылается на эпизод из его книги «Путешествие вокруг света с 1772 по 1775 годы» (английское издание – 1777, немецкое – 1778–1780). Сопровождая своего отца, естествоиспытателя И. Р. Форстера, автор принял участие во втором кругосветном плавании Дж. Кука.
Как применить это не очень новое, но весьма практическое размышление, которое часто слышат и тем не менее почти всегда оставляют безо всякого внимания, благосклонный читатель, если ему будет угодно, решит для себя сам. Пусть внутреннее чувство подскажет, должны ли мы и насколько быть более или менее абдеритами и фракийцами и в других вещах. Но если бы мы являлись ими лишь в данном отношении, то это было бы лучше для нас и, разумеется… для большинства наших литературных дударей. [264]
264
Появление во второй половине XVIII в. в Германии большого числа писателей-ремесленников беспокоило Виланда, озабоченного тем, чтобы гуманистические идеи и литературные достижения просветителей не погибли в атмосфере немецкого мещанства. Виланд писал об этом, в частности, в статье «Письмо к молодому поэту» (1782).
Глава двенадцатая
Как вся Абдера обезумела от удивления и восторга на представлении Еврипидовой «Андромеды». Опыт философско-критического исследования этого странного рода френезии, называвшийся у древних абдеритской болезнью. Нижайше посвящается историкам
Когда занавес опустился, абдериты все еще смотрели на сцену, широко раскрыв глаза и разинув рты от удивления. Восторг их был настолько велик, что они забыли про обычный вопрос «Как вам поправилась пьеса?», но даже и об аплодисментах, если бы Салабанда и Онолай (очнувшиеся первыми при всеобщем безмолвии) не поспешили исправить оплошность и не избавили бы своих сограждан от смущения, что они не аплодируют как раз тогда, когда для этого есть все основания. Но зрители зато с лихвой возместили упущенное. Ибо едва раздались первые рукоплескания, как началась такая громкая и длительная овация, что, кажется, не было человека, не отбившего себе руки. Те, кто уже не могли хлопать, делали паузу на мгновение, а затем начинали бить в ладоши еще сильней, пока их не сменяли отдохнувшие от аплодисментов. Дело не ограничилось этим шумным одобрением. Славные абдериты настолько были переполнены увиденным и услышанным, что сочли необходимым выразить свой восторг еще и другим способом. Многие, выходя из театра, останавливались на улицах и во весь голос декламировали вслух места из пьесы, особенно их взволновавшие. У других страсти разгорелись до такой степени, что они ощущали потребность петь, и пели, и повторяли хорошо или плохо то, что запомнили из прекраснейших арий. Как бывает в подобных случаях, пароксизм незаметным образом стал всеобщим. Казалось, что какая-то фея взмахнула своей волшебной палочкой над Абдерой и превратила всех ее жителей в комедиантов и певцов. Все живое в городе говорило, пело, наигрывало и насвистывало в бодрствующем и сонном состоянии многие дни подряд одни только места из «Андромеды» Еврипида. Повсюду раздавалась знаменитая ария «О ты, Амур, владыка смертных и богов!» и ее распевали так долго, что от первоначальной мелодии почти ничего не осталось, а молодые ремесленники, подхватившие ее в конце концов, ревели арию по ночам на свой собственный манер. [265]
265
Рассказ о театральном безумии абдеритов заимствован из сочинения Лукиана «Как следует писать историю». Там приводится первый стих цитируемого Виландом отрывка из «Андромеды» Еврипида; остальные стихи этого фрагмента сохранились в «Пире софистов» Афинея. Весь эпизод переосмыслен как насмешка над невежественной обывательской публикой немецкого театра.
Если бы наш совет (как, впрочем, и многие другие советы мудрецов) не обладал бы единственным недостатком – своей непрактичностью, – то мы самым спешным образом посоветовали бы всем: никогда не верить ни единому слову из того, что вам рассказывают. Ибо более чем тридцатилетний опыт убедил нас, что в подобных рассказах нет ни одного слова правды. Вполне серьезно, мы не можем вспомнить ни одного случая, когда бы событие, даже случившееся несколько часов назад, не передавалось бы каждым человеком по-разному и, следовательно, ложно, ибо ведь любая вещь обладает лишь единственным родом истинности.
Если так обстоит дело с современностью, с явлениями, происходящими почти на наших глазах и в местах, где мы сами присутствуем, то легко представить, можно ли полагаться на историческую правду и достоверность событий, случившихся давно, и о которых мы не располагаем никакими иными свидетельствами, кроме того, что рассказывается в рукописных или печатных книгах. Один бог знает, как они обошлись с бедной честной истиной и что от нее может остаться, если она на протяжении двух тысячелетий перетрясалась, просеивалась и прессовалась различными средствами все более умножавшейся традиции – хрониками, ежегодниками, прагматическими курсами истории, краткими ее конспектами, историческими словарями, сборниками анекдотов и прочее; если она прошла через столько чистых и нечистых рук всяких писцов и переписчиков, наборщиков и переводчиков, цензоров и корректоров!
Взвесив все эти обстоятельства, я уже давно дал себе зарок сочинять только такие истории, в которых абсолютно никого не интересует ни реальность действующих лиц, ни достоверность происходящих событий.
К этому небольшому излиянию сердца меня побудило как раз то событие в Абдере, о котором идет речь и о котором различные писатели рассказывают настолько странные вещи и так искажают его, как доброму, доверчивому читателю и не снилось, Вот, например, взять хотя бы этого Йорика, [266] этого изобретателя, отца, зачинателя всех сентиментальных путешествий и прототипа всех сентиментальничающих путешественников, которые без кошелька и гроша в кармане, не износив при этом и пары сношенных башмаков, совершали сентиментальные путешествия бог весть куда только для того, чтобы описанием их оплатить свой счет за пиво или табак. Так вот я и говорю, этот самый Йорик, желая создать из абдеритской истории хорошенькую главку в своем знаменитом Sentimental Journey, [267] так преподнес это событие, что, хотя оно и выглядит действительно чудесным и знаменитым, но зато утратило всю свою индивидуальную правду и даже все абдеритские характерные черты.
266
Йорик – имя персонажа, от лица которого ведется повествование в «Сентиментальном путешествии по Франции и Италии» Л. Стерна. Стерн, в свою очередь, заимствовал это имя из «Гамлета» В. Шекспира (1601).
267
«Сентиментальном путешествии» (англ.).
Послушайте только! – «Город Абдера, – пишет он, – был самым мерзким и самым безбожным городом во всей Фракии, там все дышало отравлениями, заговорами, убийствами, памфлетами, пасквилями и бунтами. Жизнь людей даже средь бела дня не была в безопасности, а ночами – и того хуже. И однажды, в пору, когда ужасы дошли до крайности, в Абдере была представлена «Андромеда» Еврипида. Она понравилась зрителям. Но из всех мест пьесы ни одно не подействовало так сильно на их воображение, как естественная нежность в трогательной речи Персея -
О ты, Амур, владыка смертных и богов!На другой день все заговорили ямбами и ни о чем более, как о трогательном обращении Персея: «О ты, Амур, владыка смертных и богов!» [268] На каждой улице, в каждом доме – «О Амур, о Амур!..» Изо всех уст слышалось: «О ты, Амур, владыка смертных и богов!» Пламя разгоралось, и весь город, подобно единому человеческому сердцу, раскрылся для любви. Ни один аптекарь не мог продать и грана чемерицы, ни один оружейный мастер не мог изготовить ни одного смертоносного оружия. Дружба и добродетель шествовали рука об руку по улицам города, Золотой век возвратился вновь, и дух его витал над городом. Каждый абдерит принимался за свою свирель, и каждая абдеритка, отставив в сторону свою пурпуровую ткань, чинно садилась слушать пение». [269]
268
Откровенно признаться, стих этот единственный трогательный стих во всем фрагменте речи Персея, случайно сохранившемся. Место это звучит так, как могут судить сведущие в греческом языке читатели:
'5 Saw те , ", . . . . . .
(Однако, ты. смертных и богов владыка. Амур, или научи нас, чтобы прекрасное не казалось нам прекрасным (следует читать вместо ) или же помоги страдающим от любви легче переносить боль).
269
Виланд приводит в собственном переложении с английского отрывок из «Сентиментального путешествия» Стерна, вольно пересказавшего текст Лукиана.
В самом деле, прекрасная главка! Многие юноши и девушки находили ее превосходной – «О ты, Амур, владыка смертных и богов!» И один единственный стих из Еврипида, подобный которому десятками – клянусь обоими ушами Мидаса! – способен был бы сочинить в любой момент самый послед-кий из ваших сентиментальных свирельщиков, вдруг произвел чудо, вовеки недостижимое для жрецов, пророков и мудрецов всего мира; чудо, превратившее такой нечестивый, безбожный город и республику, как Абдера, сразу в невинную, добрую Аркадию? Этакое чудо, разумеется, мило сердцу чувствительных молокососов, желторотых воркующих голубков и горлиц! Жаль только, что во всей этой истории нет у брата Йорика ни слова правды.