История частной жизни. Том 2: Европа от феодализма до Ренессанса

Арьес Филипп

2. В первом поколении наследников только трое из семи братьев производят на свет сыновей. Старший из выживших (после смерти Эрно), Вильгельм Жируа, в течение всей своей жизни властвует над братьями; получив замок Сен–Сенери, он передает его младшему Роберту — союзнику в борьбе против третьего брата, Фукуа. Ведь превосходство не дается Вильгельму автоматически: honor Монтрёй был исходно поделен между ним и Фукуа, и, вероятно, чуть позже 1035 года между ними началось ожесточенное противостояние. Фукуа был соратником и крестником Гилберта, графа де Брионна, врага Вильгельма Жируа и его окружения; однако он потерпел поражение, и в рассказе Ордерика Виталия он и его потомки оказались отодвинуты в тень, в зону нелегитимности: мать его детей названа «наложницей» — но неужели во всей истории этого линьяжа, господствовавшего в то время, когда канонические нормы брака так часто попирались, это единственный союз, законность которого поставлена под сомнение?

В такое верится с трудом. Не идет ли тут речь о стремлении опозорить сыновей, которые не приняли участия в основании монастыря Сент–Эвру (хотя делали пожертвования в его пользу), а впоследствии разоряли его? В действительности мы сталкиваемся здесь с примером конкурентной борьбы, на которой акцентировал внимание Жорж Дюби в предыдущей главе. Вместе с тем для политической и социальной истории примечателен тот факт, что внутренние, войны в графстве или герцогстве, в данном случае в Нормандии, предполагают сплоченное столкновение не столько больших родственных групп, сколько мятежных группировок, играющих на расколах внутри линьяжей. Линьяжи выживают, потому что их представители принадлежат к одному из двух лагерей; вопрос в том, какая из ветвей вытеснит остальные или по меньшей мере добьется превосходства (или даже, реорганизовав память, задним числом заставит признать свое первородство).

Из оставшихся четверых братьев жизни троих унесла преждевременная или по крайней мере внезапная смерть, когда те были еще «молодыми», то есть холостыми. Такая участь выпала старшему Эрно, а также «Жируа» (чье «настоящее» имя не упоминается), шестому ребенку в семье, который был по случайности смертельно ранен оруженосцем: в последние минуты жизни из чувства милосердия, которое в каком- то смысле, как дарение церкви, изолирует индивида от его родни, он уговаривает оруженосца бежать, чтобы спастись от мести братьев, к чему их толкала — вероятно, не меньше, а то и больше, чем эмоциональный порыв, — забота о чести. Наконец, завершая обзор судеб семи братьев, упомянем еще одного младшего брата, Рауля Маль–Курона (Дурной венец): он отказывается от опасностей и пороков рыцарства в пользу духовной карьеры, которая дает ему свободное время, чтобы заниматься науками и медициной.

Вильгельм, таким образом, занял доминирующую позицию — подчинил или устранил своих братьев, а их жизненное призвание или стечение обстоятельств только сыграли ему на руку; он вел, бесспорно, трудную игру во главе патрилинейной группы, члены которой шли на взаимные уступки, не принимая в расчет всех прочих родственников (но считаясь с сеньорами и вассалами друг друга) при актах «продажи» или «дарений» в пользу Сент–Эвру: являясь «уступщиками» или «содарителями», как будто это было одно и то же, при том что такая практика не обязательно предполагала наличия общей собственности.

А вот четыре дочери Жируа не передали своим наследникам ни патронимического прозвища, ни соответствующих прав на имущество. Они все вышли замуж, поскольку замужество не ставило сохранение имущества под угрозу; напротив, матримониальные альянсы служили на пользу политике линьяжа, налагая на свойственников обязательства. Эрембурк и Эмма были отданы замуж за мелких дворян, живущих по соседству с зоной влияния Жируа: их отец обладал определенной силой убеждения на своих зятьев, но и в группе «соседей, мужчин и кузенов» также можно отметить некоторые метания, некоторую свободу действий, которая возрастает в следующем поколении. Аделаида и Адвиза вступают, как мне кажется, в браки другого типа — изогамные [34] , предполагающие перемещение на дальние расстояния: в одном случае в Мэн–Анжу, в другом в Нормандию — провинции, между которыми линьяж Жируа всегда старался в равной доле распределять своих дочерей, отдавая их в качестве жен или монахинь.

34

Изогамия — брак, заключенный с человеком примерно равного социального статуса (в отличие от гипергамии — брака с человеком более высокого статуса; см. стр.130–131). — Прим. авт.

Роду, с которым Жируа породнились через Адвизу, Ордерик Виталий придает особое значение: объединившись с двумя племянниками де Гранмесниль, Вильгельм и Роберт около 1050 года восстанавливают аббатство Сент–Эвру. Установление связи с монастырем — один из обязательных этапов на пути тех, кто стремится к автономной баналитетной сеньории; власть меча должна получить нечто вроде легитимации и поддержки от власти святых мощей. Аббатства, эти «семейные некрополи», являются местом непрерывной молитвы за мертвых; рифмованные эпитафии на звучной латыни возводят последних в ранг предков. Не напоминает ли все это, несмотря на выраженную специфику христианского культа, африканские линьяжи? Группа основателей формируется в результате определенных манипуляций со стороны родни, а именно налаживания отношений со свойственниками под давлением Вильгельма, при том что поначалу племянники хотели все устроить сами и даже думали поселить монахов на месте смерти их отца. Таким образом, Сент–Эвру — это интерлиньяжное святилище, вовсе не связанное с потомками, восходящими по одной линии к общему предку; тем не менее создается впечатление, что Жируа здесь главенствуют: приобретя здесь места погребения, они оказываются связаны — через двойное родство по материнской линии — с матерью Роберта Рудланского, сестрой Гранмеснилей, «из прославленного рода Жируа» (ex clara stirpe Geroianorum).

Однако у ауры сакральности, которой окружили себя эти два линьяжа, есть оборотная сторона. С экономической точки зрения за нее приходится дорого платить: Роберт де Гранмесниль, как и Эрно д’Эшофур, ставшие монахами в Сент–Эвру, буквально отнимают у своих «родичей» часть их богатства, а именно добычу, привезенную из Южной Италии и переданную монастырю; не является ли этот метод идентичным методу calumniatoresy заполонивших страницы картуляриев? С другой стороны, над монастырем такого рода нельзя установить полный контроль: герцогская власть еще в большей мере, чем григорианские реформы, борется с присвоением монастыря основателями. Время Жируа и Гранмеснилей пройдет, а вот Сент-Эвру останется… если не навсегда, то по крайней мере надолго.

3. Трудности, встающие на пути семейств, — не что иное, как прямое следствие большого политического кризиса, подкосившего в 1060 году как тех, так и других. Роберт I де Сен–Сенери и Эрно д’Эшофур, восставшие против герцога, не уцелеют после волнений; последний едва успеет вернуть себе расположение Вильгельма Завоевателя и заново вступить во владение конфискованным наследством, как тут же будет отравлен ядом, приготовленным Мабель де Беллем (1064): дружба пращуров сменилась непримиримой, полной неожиданных поворотов борьбой между Жируа и сеньорами де Беллем. Гранмеснили поправляют свои дела быстрее; их судьба отныне явно расходится с судьбой их кузенов, в то время как знатный род Джерояни, по словам Ордерика Виталия, после Эрно приходит в упадок; потомкам Жируа удалось найти пристанище только в Южной Италии, куда стекались многие младшие ветви или просто обездоленные представители этого аристократического клана.

4. И все–таки Жируа вернутся: их род продолжится в ветви Сен–Сенери. В 1088 году щедрый Роберт Куртгёз сменяет на герцогском троне беспощадного Вильгельма; перед ним заискивают понабежавшие со всех сторон наследники великих honores, более или менее близкие родственники могущественных сеньоров, ограбленных его отцом, и он возвращает им их имущество, тем самым утверждая ценность наследственного права, которое в правовой культуре Средневековья было связано с аллодами. Жоффруа де Майенн, вступившийся за Роберта II Жируа, в качестве аргумента использовал, однако, не происхождение последнего, но его родство с герцогом через мать Аделаиду, кузину (consobrina) Завоевателя.

Progenies (потомство) не вымирает, несмотря на угрожавшие ему опасности, так как оно представляет собой одновременно нечто большее и меньшее, нежели чистый патрилиньяж. Широкая сеть мультилатеральных родственных связей и, соответственно, взаимовыручка помогают ему преодолеть трудные времена: так, в 1094 году, когда Беллемы расправились с первой женой Роберта II, его взятым в заложники сыном и захватили его замок, тот «с поддержкой родни и друзей» укрепил свои силы с надеждой взять реванш. С другой стороны, необходимость сохранять свои земли неделимыми заставляет линьяж, подобный этому, поддерживать лишь одну линию родства, включая в нее братьев и дядей–холостяков и отсекая кузенов либо, если удача улыбнулась им где–то на стороне, стараясь потерять их из виду. В 1119 году Монтрёй и Эшофур возвратились к Роберту И; таким образом, он восстановил наследство предков, прежде чем ему пришлось распределять его между сыновьями. Когда старый монах из Сент–Эвру вписывает часть истории предков Жируа в свое широкое полотно, те по- прежнему обитают в этом крае: ему удалось точно подметить специфику этого линьяжа, который приумножал свойственников и ограничивал прямое родство, обрекая себя на непрерывную борьбу за самосохранение в атмосфере кровнородственной солидарности — борьбу длиной в сто лет одиночества.

Судьба этого линьяжа, как и точка зрения на нее хрониста, показательны по многим параметрам. Время его укрепления на территории (начало XI века) совпадает с временем, когда большинство дворян Северной Франции пускали здесь корни, обосновываясь в замках: формирование линьяжа происходит позже, чем у сеньоров, и, видимо, раньше, чем у мелкого рыцарства. То, что герцоги обладали властью, способной поставить существование линьяжа под угрозу путем конфискации имущества, является нормандской особенностью; впрочем, в еще более неспокойных областях, таких как Валь–де–Луар или Иль–де–Франс, засады и налеты в не меньшей степени подрывают устоявшийся порядок, причем совершенно неожиданно, однако в перспективе это не слишком сказывается на могуществе линьяжей.