История чтения
Шрифт:
31 октября 1517 года монах, который долго изучал Священное Писание и пришел к убеждению, что вера — единственный путь к спасению души, который дается человеку непосредственно Богом, прибил к двери церкви Всех Святых в Виттенберге девяносто пять тезисов, осуждающих практику выдачи индульгенций — полный или частичный «выкуп», компенсирующий временное наказание за совершенный грех после его отпущения — и некоторые другие действия духовенства. Таким образом, Мартин Лютер стал преступником в глазах империи и отступником в глазах папы. В 1529 году император Священной Римской империи Карл V отобрал у сторонников Лютера все дарованные им права, и четырнадцать вольных городов Германии под руководством шести курфюрстов-лютеран выступили против решения императора. «В вопросах, которые касаются почитания и спасения Божьего, а также вечной жизни наших душ, каждый должен сам отчитываться перед Богом», — утверждали протестующие, или, как мы называем их теперь, протестанты. Десятью годами раньше римский теолог Сильвестр Приерий заявил, что Книга, благодаря которой была основана его церковь, должна оставаться
114
Heiko A. Oberman, Luther: Mensch zwischen Gott und Teufel (Berlin, 1982).
115
E. G. Leonard, Histoire generale du protestantisme, Vol. I (Paris, 1961– 1964).
Столетия спустя за морем, которое Августин считал краем земли, Ральф Уолдо Эмерсон, обязанный своей верой тем первым протестантам, воспользовался всеми преимуществами искусства, которое некогда так удивило святого. В церкви во время длинных и скучных проповедей, которые ему приходилось слушать в силу своего общественного положения, он читал про себя «Мысли» Паскаля. А ночью в холодной комнате своего дома в Конкорде, «натянув одеяло до подбородка», он упивался «Диалогами» Платона. («И впоследствии, — отмечает историк, Платон всегда ассоциировался у него с запахом шерсти» [116] .) Несмотря на то что, с точки зрения Эмерсона, в мире слишком много книг, чтобы прочесть их все, и потому читатели должны делиться друг с другом своими находками, пересказывая суть прочитанного, он считал чтение личным и глубоко интимным делом. «Все эти книги, — писал он, приводя список „священных“ текстов, в который входили „Упанишады“ и „Мысли“, — суть грандиозные проявления общемировой совести, и в повседневности они нужны нам гораздо более чем свежий выпуск ежегодного альманаха или сегодняшняя газета. Но читать их следует в уединении, преклонив колени. То, о чем они говорят с нами, выражается не движением губ и кончика языка, но зардевшимися щеками и бьющимся сердцем» [117] .
116
Van Wyck Brooks, The Flowering of New England, 1815–1865 (New York, 1936).»
117
Ralph Waldo Emerson, Society and Solitude (Cambridge, Mass., 1870).
В тот вечер в 384 году, наблюдая, как читает святой Амвросий, Августин вряд ли понимал, что он видит на самом деле. Он считал, что перед ним читатель, пытающийся избежать расспросов назойливых посетителей, не желающий тратить силу своего голоса на поучения. На самом же деле перед ним сидел первый из множества молчаливых читателей, к которым через многие века присоединятся Лютер, Кальвин, Эмерсон и мы те, кто читает его сегодня.
КНИГА ПАМЯТИ
Я стою на развалинах Карфагена в Тунисе. Это римские камни, обломки стен, построенных уже после того, как в 146 году до н. э. город был разрушен Сципионом Эмилианом. Именно тогда карфагенская держава стала римской провинцией и была названа Африкой. Здесь святой Августин еще молодым человеком преподавал риторику до своего переезда в Милан. Уже на четвертом десятке он снова пересек Средиземное море, чтобы поселиться в Гиппоне, на территории современного Алжира; там он и умер в 430 году, когда город осадили вандалы.
Я привез с собой мое школьное издание «Исповеди», тонкий томик в оранжевой обложке из серии «Римская классика», которую мой учитель латыни предпочитал всем прочим. Стоя здесь с книгой в руке, я испытываю нечто вроде товарищеского чувства по отношению к великому поэту эпохи Возрождения Франческо Петрарке, который всегда носил с собой в кармане маленький томик Августина. Когда он читал «Исповедь», то словно слышал голос Августина и в конце жизни даже написал три воображаемых диалога со святым, которые после его смерти были опубликованы под названием «Secretum meum» [118] . Карандашные заметки на полях моего римского издания комментируют комментарии Петрарки, как бы продолжая эти воображаемые диалоги.
118
«Моя тайна» (или «О презрении к миру») (1342–1343) — три диалога между св. Августином и Петраркой перед судом Истины. (Примеч. ред.)
Действительно, что-то в тоне Августина предполагает удивительную близость, готовность поделиться тайной. Когда я открываю книгу, каракули на полях вызывают в памяти мой класс в Colegio Nacional de Buenos Aires [119] , где стены были выкрашены в цвет песков Карфагена, я вспоминаю голос учителя, произносящего слова Августина, и наши яростные споры (сколько же нам было? четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать?) о политической ответственности и метафизической реальности. Книга хранит память о далекой юности, о моем учителе (его давно уже нет), о комментариях Петрарки, которые учитель одобрительно читал нам вслух, а еще о самом Августине и его классе, о Карфагене, построенном на руинах разрушенного, только для того, чтобы снова превратиться в руины. Пыль этих руин гораздо, гораздо старше, чем книга, но и она есть в книге. Августин наблюдал, а потом записывал свои воспоминания. Книга, сжатая в моей руке, вспоминает дважды.
119
Национальный колледж Буэнос-Айреса (исп.). (Примеч. ред.)
Возможно, именно чувственность святого Августина (которую он так стремился подавить) сделала его таким тонким наблюдателем. Кажется, что большую часть своей жизни он провел в парадоксальном состоянии отвлеченного исследования, восхищаясь тем, что говорили ему его чувства, и умоляя Бога избавить его от соблазна физических наслаждений. Привычка Амвросия читать про себя была замечена, потому что Августин подчинялся собственному любопытству, а слова в саду были услышаны, потому что он не отказал себе в удовольствии насладиться запахом травы и пением птиц.
Не только искусство читать про себя изумляло Августина. Рассказывая о своем старом школьном товарище, он упоминает об изумительной памяти этого человека, которая позволяла ему составлять и перекомпоновывать тексты, которые он когда-то один раз прочел и выучил наизусть. По словам Августина, он мог процитировать предпоследние строки каждой из книг Вергилия, «…быстро, по порядку и на память… Если мы просили его прочитать третьи с конца строки, он с легкостью выполнял и это. И мы считали, что он мог бы прочесть всего Вергилия задом наперед… Даже если мы просили его воспроизвести прозаический текст из выступлений Цицерона, у него это не вызывало ни малейшего затруднения» [120] . Читая, все равно вслух или про себя, этот человек мог запечатлеть текст (по фразе Цицерона, которую Августин так любит цитировать) «на восковых табличках памяти» [121] , чтобы потом вспоминать и цитировать в любом порядке по собственному желанию, как если бы он листал страницы книги. Вспоминая текст, вызывая в памяти книгу, которую когда-то держал в руках, такой читатель способен и сам стать книгой, которую могут читать и он и окружающие.
120
Saint Augustine, «Of the Origin and Nature of the Soul», IV, 7: 9, in Basic Writings of Saint Augustine, ed. Whitney J. Oates (London, 1948).
121
De oratore, Vol. I, ed. E. W. Sutton & H. Rackham (Cambridge, Mass., & London, 1957), II, 86: 354.
В 1658 году восемнадцатилетний Жан Расин, учившийся в аббатстве Пор-Рояль под бдительным присмотром цистерцианских монахов, случайно наткнулся на раннюю греческую повесть «Феоген и Хариклея». Почерпнутый из этой книги образ трагической любви он вспоминал много лет спустя, когда писал «Андромаху» и «Беренику». Он ушел с книгой в окружавший аббатство лес и с увлечением начал читать ее, как вдруг появился пономарь, который вырвал книгу из рук мальчика и бросил ее в костер. Вскоре после этого Расин ухитрился достать еще один экземпляр, который также был обнаружен и сожжен. Это побудило его купить еще одну книгу; ее он прочел и выучил всю повесть наизусть. После этого Расин отдал книгу разъяренному пономарю, сказав, «Теперь можете сжечь и эту, как сожгли предыдущие» [122] .
122
Louis Racine, M'emoires contenant quelques particularity sur la vie et les ouvrages de Jean Racine, in Jean Racine, Oeuvres completes, Vol. I, ed. Raymond Picard (Paris,1950).
Такой вид чтения, когда читатель не просто внимательно просматривает слова, но как бы делает их частью себя самого, не всегда считался благословением. Двадцать три столетия назад за стенами Афин, в тени высокого платана на берегу реки, молодой человек, о котором мы не знаем почти ничего, кроме имени Федр, читал Сократу речь некого Лисия, которым Федр страстно восхищался. Молодой человек прослушал речь (на правах любовника) несколько раз и в конце концов завладел письменной версией, которую он перечитывал снова и снова, покуда не выучил наизусть. Тогда, мечтая поделиться своим открытием (ах, как часто делают это читатели!), он отправился искать встречи с Сократом. Сократ, догадавшись, что собеседник держит текст речи у себя под плащом, попросил его прочесть ему оригинал, а не пересказывать его. «Я не очень-то склонен, чтобы ты на мне упражнялся, — сказал он юному энтузиасту, когда и Лисий здесь присутствует» [123] .
123
Платон. Федр. Перевод A. H. Егунова. (Примеч. перев.)