История Древнего мира: от истоков цивилизации до падения Рима
Шрифт:
В городе Киш виночерпий по имени Саргон строил собственные планы, как создать империю.
Саргон был человеком уклончивым и скрытным. В описании, которое фиксирует его появление на свет, голос Саргона говорит:
Мать мою подменили, отца я не знал,Но брат отца любил горы – наверное,Мой дом находился в зеленых горах, [58] Скрыв тяжесть, мать родила меня тайно.Она положила меня в корзину,И запечатала крышку смолой. [59] Затем58
Эта строка литературно говорит: «Моим городом был Азупирану», но Азупирану – не реальный город, как объясняет археолог Гвендолин Лейк, специалист по Ассирии; речь идет о гористой местности на севере, где росли ароматические травы (азупирану). См. книгу Лейк «Месопотамия: изобретение городов» (Gwendolyn Leick, Mesopotamia: The Invention of the City, p. 94). (Прим. авт.)
59
Каждый, кто ходил в воскресную школу, немедленно задаст вопрос – какое отношение имеет эта история к истории о Моисее? Я рассуждаю на эту тему в главе 32. (Прим. авт.)
Эта история о появлении на свет ничего не говорит нам о происхождении Саргона. Мы не знаем ни его национальности, ни его имени в детстве. Имя «Саргон» никак не помогает нам, так как он сам взял его себе позднее. В первичной форме «Шаррумкин» означает просто «Законный царь» и (как и большинство торжественных заявлений о законности) лишь показывает, что его носитель, безусловно, не имел никаких законных оснований для притязаний на власть. [60]
Если Саргон пришел с плоскогорий, он мог быть скорее семитом, чем шумером. Семиты с запада и юга смешивались с шумерами на месопотамской равнине с самого начала возникновения поселений; как мы заметили ранее, десятки семитских заимствованных слов появляются в очень ранних записях шумеров, и самые первые цари Киша имели семитские имена.
60
Имя Шаррумкен, произносимое как Шаркен, пишется на иврите Саргон; оно появляется у Исайи в гл. 20:1 (относясь к Саргону II, который принял имя своего великого предка пятнадцатью столетиями позднее, примерно в 700 году до н. э.), и ивритский вариант стал наиболее известной версией этого имени. (Прим. авт.)
Тем не менее существовали реальные различия между шумерами юга и семитами, которые в основном жили на севере – двумя расами, предки которых пришли в Месопотамию давным-давно из различных частей региона. На семитском языке, состоящем в родстве с более поздними языками Израиля, Вавилона и Ассирии, говорили на севере; на юге, в шумерских городах, говорили и писали на шумерском – языке, не связанном ни с одним другим из известных нам. Даже в тех районах, где шумеры и аккадцы перемешались, некоторые расовые различия все-таки существовали. Когда за полтора века до этого Лугуланнемунду из Адаба изгнал эламитов и временно утвердил себя над «четырьмя четвертями» Шумера, тринадцать человек из правителей шумерских городов, которые объединились против него, кичились шумерскими именами.2
Но рассказ Саргона никак не подтверждает его семитского происхождения, потому что он был очень аккуратен, делая неясными любые детали своей биографии. Он заявляет, что не знает отца – и это почти устраняет проблему низкого или позорного происхождения. «Подмененная» мать дает уклончивые данные. Вероятно, в какой-то момент она изменила свою личность. Может быть, она отвергла мирскую жизнь ради религиозной (некоторые переводчики останавливаются на слове «жрица»), или смогла подняться из низкого слоя в более высокий, или поселилась среди людей другой национальности.
Каково бы ни было ее место в жизни, подмена матери не отразилась на ее сыне. Опустив его в реку, она оставила ему шанс самоопределения. Факт того, что он был вытащен из воды, несет в себе один и тот же символ и у иудеев, и у христиан: шумеры считали, что река отделяет их от последующей жизни, и прохождение через воду приводит к существенной перемене в судьбе. Вытащенный из воды, Саргон принял статус своего приемного родителя. Акки. Человек, спасший его, имеет семитское имя – таким образом Саргон стал семитом. Акки работал во дворце царя Киша, и он вырастил из приемного сына царского садовника.
Ко времени, когда Саргон стал взрослым, он поднялся еще выше. Согласно шумерскому Царскому списку, он стал «виночерпием Ур-Забабы», то есть шумерского царя Киша.3
В древности виночерпий не был простым слугой. Шумерские записи не сообщают нам об обязанностях виночерпия, но в Ассирии, немногим позже, виночерпий был вторым человеком после царя. По словам Ксенофонта, виночерпий не только пробовал пищу царя – он также носил царскую печать, что давало ему право дарить одобрение государя. Он распоряжался приемом у царя – а это означало, что он контролирует доступ к владыке. Виночерпий персидских царей, как пишет Ксенофонт в «Обучении Кира», «имел по должности право на представление… тех, кто мог общаться с [царем] и держать в стороне тех, кого он считал недостойными к представлению».4 Виночерпий имел так много власти, что его заставляли пробовать царское вино и пищу не для того, чтобы защитить царя от случайных отравителей (виночерпий был слишком важным чиновником, чтобы использовать его в качестве живого щита), а чтобы сам виночерпий не имел соблазна усилить собственную власть, отравив своего хозяина.
Пока Саргон служил Ур-Забабе в Кише, Лугалзаггеси был занят, совершая набеги и добавляя к своему царству кусочки шумерской территории. Пока Саргон подносил царскую чашу, Лугалзаггеси напал на Лагаш и выгнал из него Урукагину; он осадил Урук, бывшее обиталище Гильгамеша, и добавил его к своему царству. Затем, как делал каждый шумерский завоеватель, Лугалзаггеси обратил свой взгляд на Киш, город-жемчужину на равнине.
Фрагмент записи говорит нам, что случилось далее. «Эн-лиль, – заявляет этот фрагмент, – решил переместить процветание дворца». Другими словами, Лугалзаггеси был агрессором, а Энлиль – его особой божественной сутью. Ур-Забаба, узнав, что армия завоевателя приближается к его городу, так перепугался, что «у него затряслись ноги». Ожидая надвигающегося нападения, он «так боялся, что был похож на рыбу, бьющуюся в грязной воде».5
Тревога усугублялась растущими подозрениями Ур-Забабы относительно своего виночерпия. Что-то в поведении Саргона заставило его задаться вопросом: а на его ли стороне ближайшее доверенное лицо? Поэтому он отправил Саргона к Лугалзаггеси с посланием на глиняной табличке. Послание, якобы несущее предложение о мире, вместо этого содержало просьбу, чтобы враг убил подателя. Но Лугалзаггеси не сделал этого и продолжил продвижение к Кишу.
Эта часть рассказа может быть и недостоверной. Рассказы о Саргоне сильно приукрашены более поздними ассирийскими царями, которые объявили его своим великим предком. Следующая часть предания, в которой жена Лугалзаггеси приветствует Саргона, предложив «свою женскую половину в качестве убежища», наверняка уходит корнями в давнюю традицию изображать великих завоевателей сексуально неотразимыми личностями. Однако дальнейший ход кампании против Киша дает основания предположить, что Саргон не был целиком на стороне своего царя. Лугалзаггеси с триумфом вошел в Киш, а Ур-Забабе пришлось бежать. А вот Саргона, предположительно правой руки Ур-Забабы, нигде не оказалось.
Очевидно, пока Лугалзаггеси праздновал свою победу, Саргон собирал собственную армию – быть может, он тщательно отбирал ее из сил Ур-Забабы уже в предыдущие годы. Он направил эту армию к Уруку; мы можем домыслить это, так как из рассказов о битве следует, что Лугалзаггеси отсутствовал, когда Саргон впервые появился возле его столицы, и город этот был неожиданно захвачен. «Он опустошил Урук, – говорит нам надпись о победе Саргона, – разрушил его стены, сражался с людьми Урука и завоевал их».6
Лугалзаггеси, получив новости о нападении, оставил Киш и бросился домой, чтобы уничтожить угрозу своей власти. Но теперь Саргон был уже неостановим. Он встретил Лугалзаггеси в поле, разбил его в бою, захватил в плен, надел ярмо ему на шею и привел его, как пленного, в священный город Ниппур. В Ниппуре он заставил побежденного пленного царя пройти через особые ворота, посвященные Энлилю: так бог отблагодарил Лугалзагесси за его победы – тот бог, который дал Лугалзаггеси право «пасти» всю землю. Это была тонкая издевка. Через двадцать лет после завоевания Лагаша проклятие Урукагины наконец-то добралось до самого Лугалзаггеси.