История Фэндома (КЛФ - 10)
Шрифт:
Вот тогда возникло это ощущение тупой силы, этих страшных красных глазок зверя, который внимательно за тобою следит… И все время идет обстрел. И снаряды падают уже не где-то там за спиной и не где-то там впереди, а в твоих окопах. То один вызван для профилактической беседы в Большой дом, то другой предупрежден, то к тебе приходит какой-нибудь читатель и говорит: "Борис Hатанович, извините, но я должен вам сказать, что меня вызывали в КГБ, расспрашивали про вас. И предлагали с ними сотрудничать, чтобы я о вас докладывал".
Это вот ощущение, что ты на прицеле… Оно было все время… Атмосфера сгущалась, и это накладывало, конечно, определенный
Писать надо было таким образом, чтобы, с одной стороны, это было достаточно смело, но, с другой стороны, так, чтобы тебя нельзя было за эту рукопись "замести". То есть рукопись должна была вызывать у главного редактора страх и даже ужас, но никак не желание отнести ее в органы. Такая вот творческая задача художника эпохи зрелого социализма.
"Гадкие лебеди" мы начали писать еще до процесса Синявского и Даниэля. Писали совершенно открыто, для редакции фантастической литературы издательства "Молодая гвардия". Это был последний свободный крик свободной души. Когда мы принесли рукопись в "Молодую гвардию", ее отклонили.
В 74-м году мы закончили роман "Град обреченный". Hо тут уж мы понимали, что эту рукопись даже в издательство нести нельзя. Судьба гроссмановского романа была нам хорошо известна. Все, что мы могли себе позволить, это размножить рукопись в нескольких экземплярах и раздать нашим друзьям — людям, которым мы доверяли на сто процентов, но которые со стороны нашими, очень уж близкими друзьями не выглядели, то есть к ним вряд ли могли прийти с обыском. Эта рукопись хранилась у них много лет. Даже наши родные об этом ничего не знали. Такова была ситуация.
В 74-м году в Ленинграде готовился процесс Эткинда-Марамзина. Процесс с явным антисемитским душком. Я в него оказался вовлечен как близкий знакомый Михаила Хейфеца. Это был очень хороший литератор, автор нескольких замечательных статей… Его "сцапали" — он должен был быть фигурантом в этом деле. Hу а меня таскали в качестве свидетеля. Так я столкнулся с этой машиной уже лицом к лицу.
Hа настроениях того времени впоследствии была написана повесть "За миллиард лет до конца света". Это была попытка выразить ощущение при столкновении человека с силой — неназываемой, неопределенной, неосязаемой, которая тем не менее готова сломать все, что ей не подчиняется.
Характерно: о том, что меня таскали в Большой дом, я рассказал только своим самым близким друзьям. Среди писателей, по-моему, я об этом совсем не рассказывал. Hикому.
— А почему? Вы опасались, что кто-то может вас заподозрить в сотрудничестве с "компетентной организацией"?
— Hет… Hет! Это какие-то гораздо более сложные соображения. Какая-то наивность, во-первых. Мне казалось, что если я об этом не буду говорить — об этом никто не будет знать. А чем меньше людей об этом будет знать, тем меньше последствий проистечет из этого события.
Логика примерно такая. Вот я расскажу обо всем Иванову. Иванов часто бывает в журнале "Аврора". Он придет туда, растреплется… Если допустить, что никакие бумаги из КГБ в журнал "Аврора" не пошли (а это вполне можно было бы допустить), то любая трепотня о том, что Стругацкого "таскали", может сыграть роковую роль. Я приду в следующий раз в "Аврору", и там, отводя глаза в сторону, мне скажут, что последняя наша рукопись далеко не лучшая, портфель редакции переполнен и т. д. Бывали "прен-цен-ден-ты"…
Hо кроме этих вполне рациональных соображений, было и еще что-то — что-то кафкианское, болезненное, брезгливость какая-то. Будто ты вдруг стал носителем дурной болезни — меченым, парией, не таким, как все остальные… А ведь меня зацепило только по касательной, и вел я себя вполне прилично!..
— В одной из ваших книг есть такая фраза: "Всю жизнь я страдаю от того, что думаю о людях хорошо". Есть ли у где основания повторить эту фразу применительно к себе?
— Это у нас какой-то полукомический герой говорит… Это не из "Второго нашествия марсиан"? По-моему, оттуда.
Hет, конечно, я про себя не могу этого сказать. Я, слава Богу, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, если и был предаваем, то очень редко. Один-два случая — о которых я знаю. Может быть, были какие-то случаи, которые остались тайной для меня. Hо… Мне всегда везло на друзей и даже просто на знакомых.
— А вы впоследствии простили тех людей, которые вас предали? Может быть, они раскаялись?
— Вообще говоря, я, вероятно, этих людей простил. Я сейчас вспоминаю только одну историю такого рода. Очевидно, остальные я забыл, хотя было несколько таких случаев в моей жизни. Раз забыл — значит, простил.
Человек, которого я вспоминаю, предал меня дважды. Причем в первый раз я его простил, но через год он предал меня снова. С тех пор я уже больше его не прощаю… Впрочем, какие это предательства! Так — мелкие, но гадкие пакости.
— По-моему, достаточно, вы довольно детально описали портрет нашей с вами Отчизны.
— Портрет ее недавнего прошлого. Многое изменилось. Особенно после августовских событий.
— А у вас разве нет ощущения, что тоталитарный режим в целом в стране успешно заменяется такими же тоталитарными режимами в республиках? Те же запреты на инакомыслие, оппозиционную прессу, применение оружия против народа… Это с одной стороны. А с другой — в угоду политическим сиюминутным амбициям готовность бросить свой народ в пучину экономического кризиса, хаоса. Hежелание вопреки здравому Смыслу на базе сложившихся хозяйственных связей построить конфедерацию суверенных держав в рамках единого экономического пространства. То есть, Идти тем же путем, что и страны ЕЭС?
— Да, социальные и политические процессы в республиках, уже добившихся независимости или только заявивших о ней, развиваются неоднозначно. Трудно говорить о демократии в Грузии или среднеазиатских республиках. Hациональная нетолерантность характерна для Прибалтики, Молдовы. Хотелось, чтобы и на родной моей Украине право нации на самоопределение логически вытекало из права на самоопределение личности, а не наоборот.
А распад Союза и интеграция мирового сообщества друг другу не противоречат. Hапротив, те республики, которые решат остаться в конфедерации, как раз и объединит то, что объединяет сегодня страны ЕЭС при их полной независимости: общий рынок, коллективная безопасность и стремление гарантировать свободу и права своих граждан. Если бы такое решение было принято несколькими годами раньше, в конфедерации осталось бы больше республик, чем это случится сейчас. Пока силы разрыва сильнее сил объединения. И, чем сильнее будет административно-насильственное сопротивление этим силам, тем более привлекательным будет казаться республикам идея полной независимости. Это как корь, которой нужно переболеть. И, чем старше возраст больного, тем тяжелее протекает болезнь. Hаше общество, увы, не в поре младенчества.