История Фотогена и Никтерис

МакДональд Джордж

– Я не могу, я не смею, - отозвался юноша.
– Я не в силах двинуться. Едва я приподнимаю голову от твоих колен, тошнотворный ужас накатывает на меня с новой силой.

– Я буду с тобой, - успокоила Никтерис.
– Я позабочусь о тебе до тех пор, пока не взойдет твое ужасное солнце, а потом можешь меня оставить и поскорее уйти. Только, пожалуйста, сперва отведи меня в какое-нибудь темное место, если такое найдется.

– Я никогда не покину тебя, Никтерис, - воскликнул Фотоген.
– Только подожди немного: встанет солнце, вернет мне силу, и мы уйдем отсюда вместе и никогда, никогда больше не расстанемся.

–

Нет, нет, - настаивала Никтерис, - идти надо сейчас. А ты должен научиться быть сильным в темноте, равно как и при свете дня, иначе ты навсегда останешься храбрецом только наполовину. Я уже начала - я не восстаю против твоего солнца, но стараюсь примириться с ним и понять, что оно такое и чего от меня хочет - причинить мне боль или сделать меня лучше. Ты должен так же поступить с моей тьмой.

– Но ты не знаешь, что за дикие твари живут там, к югу, - возражал Фотоген.
– У них огромные зеленые глаза и они заглотят тебя, словно корешок сельдерея, дивное ты создание!

– Пойдем же, пойдем!
– требовала Никтерис, - или мне придется притвориться, будто я тебя бросаю, чтобы ты пошел за мной. Я видела зеленые глаза и я спасу тебя от них.

– Ты! Как тебе это удастся? Будь сейчас день, я бы защитил тебя от самого страшного зверя. Но сейчас, из-за этой мерзкой тьмы, я даже разглядеть их не в силах! Я бы и твоих прекрасных глаз не видел, если бы не заключенный в них свет: он позволяет мне заглянуть сквозь них прямо в небеса. О да, твои глаза - окна в небеса за пределами нашего неба. Думаю, в них-то и рождаются звезды.

– Так пойдем же, или я закрою глаза, и ты их больше не увидишь, пока не станешь паинькой, - улыбнулась Никтерис.
– Идем. Ты не видишь диких зверей, а я вот вижу.

– Ты видишь! И зовешь меня с собой!
– воскликнул Фотоген.

– Да, - отвечала Никтерис.
– И, более того, я вижу их задолго до того, как они углядят меня, так что я охраню тебя.

– Но как?
– настаивал Фотоген.
– Ты не умеешь ни стрелять из лука, ни наносить удары охотничьим ножом!

– Нет, но я умею держаться от них подальше. Послушай, как раз когда я нашла тебя, я играла сразу с двумя-тремя зверюгами. Я их вижу и чую задолго до того, как они подберутся ко мне совсем близко - задолго до того, как они увидят или учуют меня!

– А сейчас ты ведь никого не видишь и не чуешь?
– встревоженно переспросил Фотоген, приподнимаясь на локте.

– Нет, никого. Впрочем, сейчас посмотрю, - отвечала Никтерис, легко вскакивая на ноги.

– Ох, нет, нет! Не оставляй меня - ни на минуту не оставляй! закричал Фотоген, изо всех сил напрягая зрение, чтобы не потерять во тьме ее лицо.

– Тише, или они услышат тебя, - отозвалась девушка.
– Ветер дует с юга, и учуять нас они не могут. Я это уже поняла. С тех самых пор, как сгустилась милая тьма, я забавлялась с ними: то и дело чуть-чуть подставлю руку ветру, чтобы какой-нибудь хищник меня унюхал!

– Ох, жуть!
– воскликнул Фотоген.
– Надеюсь, больше тебе это не приходит в голову? Чем это заканчивалось?

– Всегда одним и тем же. Сей же миг хищник оборачивался, глаза его вспыхивали, и зверь мчался прямо на меня - только ты ведь помнишь, что видеть меня он не мог. Но мои глаза куда зорче, его-то я видела превосходно и обегала зверя кругом,

пока не почую его - а тогда я знала, что он меня ни за что не найдет. Вот если бы ветер переменился и подул в другую сторону, целая стая ринулась бы на нас и деться нам было бы некуда. Так что лучше пойдем.

Девушка взяла его за руку. Фотоген уступил и поднялся на ноги, и Никтерис повела его прочь. Но ступал юноша с трудом, и по мере того, как шли часы, силы все больше оставляли его.

– Ох, я так устал!
– и мне так страшно!
– говорил он.

– Обопрись на меня, - велела Никтерис, обнимая юношу за плечи или поглаживая по щеке.
– Ну, еще несколько шагов. Ведь каждый шаг прочь от замка - это шаг к спасению. Обопрись, не бойся. Сейчас я сильная и чувствую себя лучше некуда.

Так беглецы шли вперед. Зоркие ночные глаза Никтерис различали не одну пару зеленых глаз, прорезавших тьму, и девушка частенько избирала кружные пути, чтобы обойти их далеко стороной, но ни разу не помянула про них Фотогену. Она осторожно вела юношу по самой мягкой, самой нежной траве, избегая рытвин и выбоин, и ласково разговаривая с ним по пути - о прелестных цветах и звездах - о том, как уютно цветам на их зеленом ложе и как счастливы звезды там, высоко, на ложе синевы!

С приближением утра юноша приободрился, однако но безмерно устал, пройдя столь долгий путь, вместо того, чтобы спать, тем более после затянувшейся болезни. И Никтерис тоже притомилась - оттого, что всю дорогу поддерживала своего спутника, и еще из-за растущего страха перед светом, что уже забрезжил на востоке. Наконец, оба в равной мере изнемогли, и ни один уже не мог помочь другому. Словно сговорившись, беглецы остановились. Обнявшись, стояли они посреди бескрайней, поросшей травою равнины, ни один не смог бы сделать и шагу и находил опору только в слабости другого; стоило одному пошевелиться, и вторая бы не удержалась на ногах. Но по мере того, как одна слабела, другой набирался сил. Ночь шла на убыль, и день вступал в свои права; солнце уже взмывало к горизонту на пенном гребне светоносного прибоя. С приходом солнца Фотоген воскресал к жизни. И вот, наконец, солнце воспарило к небесам, словно птица - от руки Отца Света. Никтерис вскрикнула от боли и спрятала лицо в ладонях.

– Ох, - вздохнула она, - мне так страшно! Грозный свет жжет меня!

Но в тот же миг в слепоте своей она услышала, как Фотоген рассмеялся негромким, ликующим смехом, а в следующее мгновение почувствовала, как ее подхватили сильные руки: она, что всю ночь пестовала и оберегала юношу, словно дитя, теперь лежала в его объятиях, склонив голову ему на плечо, и он понес девушку словно ребенка. Однако Никтерис отличалась большей силой духа, ибо, страдая сильнее, она ничего не боялась.

XIX. ВЕРВОЛЬФ

В тот самый миг, когда Фотоген подхватил Никтерис, телескоп Уэйто яростно вращался, оглядывая равнину. Ведьма в гневе отбросила от себя прибор, побежала к себе в комнату и затворилась в ней. Там она умастила себя с головы до пят особой мазью, распустила длинные рыжие волосы и обвязала их вокруг талии; затем закружилась в танце, все убыстряя и убыстряя темп, приводя себя все в большее и большее исступление, пока на губах у ведьмы не выступила пена бешенства. Со временем Фалька принялась разыскивать госпожу, но той нигде не было.