История Франции. Том 2 Наследие Каролингов

Тейс Лоран

4. Местная аристократия

Бездействие во многих краях королевской власти, перераспределение и дробление функций управления более четко выявили присутствие местной аристократии, которая находилась в тени в эпоху Каролингов, лучше всего заметно ее благородное происхождение на юге Луары. Прежде всего, местные монографии об этой части королевства, очень солидные, свежие и многочисленные, содержат ценные сведения на этот счет и скрупулезно исследуют малейший текст, извлекая из него максимум информации. Затем, и главным образом потому, что здесь франкская аристократия была представлена меньше, чем на севере. Несколько графских династий, назначенных королем, пустивших здесь корни благодаря своим личным качествам, это Гильгельмиды, Раймундины, Бозониды, Рамнульфиды и некоторые другие. Вплоть до начала X века они, судя по документам, владели всем. Иногда позади них, чаще рядом с ними, а иногда и против них можно уже различить фигуры, группы, давно обосновавшиеся в этих краях, которых вынуждены признать князья и которые владели большей частью земли, имели знатных предков, являясь представителями чисто южной цивилизации и культуры.

Когда распадается королевская власть, когда наступает брожение среди самих князей, тогда на сцену выступают местные представители, большие и малые. Откуда появился, к примеру, этот Эбб, занявший видное место в Берри? У него не было никакого особого

титула, когда он основал у себя в Деоле в 917 году монастырь, порученный аббату Бернону из Клюни. Его отец и дед сами как будто имели владения в этих краях. Сеньоры из Деоля были также известны в долине Эндр, и более давно, чем династия Гийома Благочестивого на юге Луары, вассалом которой был Эбб. В склепе церкви Деоля будут вскоре помещены мощи святителей Берри Леокадия и Люции, к которым принадлежала будто бы могущественная семья из Деоля, владеющая на протяжении двух поколений архиепископством Бурж. Эмар де Бурбон тогда не был ни графом, ни виконтом, ни поверенным, ничем, что относило бы его к франкской системе управления. Он был просто сыном Эмара. Его называют, но крайней мере однажды, «сиятельнейшим воином», что ставит его почти рядом с герцогом Аквитанским, его господином. Он чувствует себя как дома в Алье, а из собственных владений он в 915 году жертвует Клюни область Сувиньи. Граф Жеро из Орийака сам был королевским чиновником, который, несмотря на просьбы Гийома Благочестивого присягнуть ему на верность, остался лично преданным королю франков. Жеро был не менее знатным овернцем благородного происхождения. Его род вел свое начало от святого Ириея, чьи добродетели были известны в этих местах триста пятьдесят лет тому назад. Тем самым он был связан с галло-римской аристократией времен Григория Турского. Иначе говоря, с античностью периода ее расцвета, когда Овернь в изобилии рождала Галлии императоров и святых. Имея столь блестящее происхождение, Жеро обладал и особыми привилегиями, и значительной земельной собственностью. Аббат Эд из Клюни, написавший биографию Жеро около 925 года, то есть почти через пятнадцать лет после смерти своего героя, в молодости также близкий к Гийому Благочестивому, — отмечает, что граф мог отправиться из Руэрга в Канталь, на расстоянии около двухсот километров, каждый вечер останавливаясь в своих владениях, что предполагает наличие хотя бы десяти таковых в одном только этом направлении. И еще многих — в других местах. Подобные владения не были нажиты благодаря одной графской должности. Жеро, знатный овернец, имел свободные земельные наделы, как имели или присвоили их и другие местные аристократы: Дальмас, виконты-аббаты из Бриуда после 930 года; виконты Клермона, откуда был родом выдающийся епископ Этьен II; или эти сеньоры, владеющие землями в Оверни, — семья Меркёр, от которых произошел аббат Одилон из Клюни, семьи Полиньяк, Гюйо. В Оверни X века, отмечает К. Лорансон-Роза, всегда жила римская античность, едва прикрытая тонким франкским покровом: город, право, язык, может быть, костюм, земельные владения, происхождение собственности, народная память, церковная организация, верования — все носило отпечаток древнего Рима. Здесь лучше всего сохранилось общество V века, в сравнении с Фландрией или Нормандией.

Сходная ситуация наблюдается и в Провансе. Там тоже различимы местные знатные семейства. В IX веке они иногда вступали в союз с франкскими чиновниками или присваивали себе титулы графов и виконтов, быстро становящиеся наследственными. Здесь влияние Рима было еще сильнее, накладывая характерный отпечаток на городской пейзаж, произведения искусства, дороги, имена и названия. Крупный помещик Прованса, чьи владения, в основном в графстве Ант, были расположены вдоль древнеримских дорог, — Фушер в 909 году по римскому, то есть вестготскому закону женится на Раймонде, дочери виконта Майёля Нарбоннского, сестре епископа Гонтара из Фрежюса, племяннице Обри, старшего брата Майёля, женатого на дочери графа Раку из Макона, чьим наследником он стал. По брачному контракту, который в этих местах был письменным, Фушер давал Раймонде более era мансов — несомненно, половину своих владений. В центре этих земель — вилла Валенсоль, где издавна жила семья Футера. Здесь же на следующий год родился мальчик, названный Майёлем, в честь маминого дедушки. Клану Обри-Майёль противостоял род Сабран, имевший обширные владения в районе Узе, из которого во второй половине IX века вышли виконты в Безье, епископы в Узе и аббаты в Сен-Жиль. И они тоже были провансальского происхождения. При поддержке Бозонидов, ставших королями Прованса, они вынуждали Обри покинуть Нарбонн. Будущий Майёль из Клюни спасался от них со своими родственниками при дворе графов Макона, около 918 года. Дома остался Эйрик, брат Майёля, ставший затем родоначальником знатных семейств. И не столько сарацины — что бы ни писалось об этом в агиографии, сколько различные кланы, борясь друг с другом, нанесли больше всего ущерба Провансу. Эти местные властители, обладая земельными угодьями и городскими крепостями последние чаще всего охранялись от имени графа Прованса Гийома Арлезианского, располагая военными отрядами, оставшимися не у дел после окончательного изгнания мусульман в 972 году, надежно контролировали не только назначения на светские посты в обществе, но и дела в Церкви. Семья виконта из Марселя с 965 года и на протяжении более века правила отвоеванным ею епископством. То же самое происходило и в Септимании. Одно епископство вошло даже составной частью в личное наследство виконта Гийома, о котором уже говорилось выше. В своем завещании он отдает жене Арсинде город Агд с епископатом, а дочери Гарсинде — Безье с его епископством.

На юге, таким образом, присвоение светскими лицами церковных богатств, государственных привилегий и земель было ранним и энергичным. Местные аристократы, действительные или мнимые потомки галло-римской знати, крупные земельные собственники использовали происходящие процессы с выгодой для себя. Некоторые высокопоставленные каролингские чиновники, когда-то назначенные сюда королем, смешались с местной знатью, как, например, графы Ангулема.

5. Земля и люди

В целом во второй половине X пека в Провансе, Оверни, Шаранте, Маконнэ появилось два десятка знатных семей, сосредоточивших в своих руках землю и власть. Каково бы ни было происхождение этих земель, ими владели как свободными земельными наделами. Имелось значительное количество церквей. И огромные владения редко имели одного лишь хозяина. Наследства через преемников, пожертвователей, захватчиков чаще всего распылялись, иногда делились. Надел представлял собой землю, находящуюся в частном владении, без принудительного труда и ограничений. Согласно историческим исследованиями, частная собственность, большая и малая, распространяется на Западе до конца века. В частности, это справедливо для юга королевства. Там, на этих огромных богатых просторах, никаких следов, или совсем мало, системы доменов, феодальности, даже вассальных отношений. На верность здесь присягали — если вообще присягали представителю общественной власти: графу Макона и владельцам замков, графам Каталонии, графу Прованса или его виконтам. Большинство же наверняка вообще никому не присягало. Там жили свободные люди. Когда крестьяне обрабатывали землю местного сеньора, то они приобретали, иногда на долгое время, ценз оседлости. Земельная рента постепенно уменьшается. Тем более что, как в Провансе, число мелких земельных собственников в X веке возрастало, а крупные собственники не могли найти достаточно рабочей силы (так как крепостная зависимость почти исчезла, тогда как вплоть до 930 года она была еще довольно распространенной в этом регионе, больше — в Маконнэ, согласно Ги Буа) и потому предпочитали оставлять земли невозделанными.

Если в Оверни сеньоры со своими вооруженными отрядами иногда и посягали на церковную и крестьянскую собственность, то потому, что к духу грабежа примешивалось еще и беспокойное стремление как-то утвердиться в неблагоприятных экономических условиях. В Оверни тоже большие территории оставались невспаханными. А. Дебор пишет об иной ситуации в Шаранте. Здесь он выделяет «многочисленный класс мелких и средних собственников». Что же касается крепостных, то здесь они практически исчезли. Так, от Бургундии до Гаскони, от Пуату до Прованса, мелкая и крупная собственность, находящаяся в свободном владении как мужчин так и женщин — обычно двух владельцев сразу, — лежала в основе крестьянского уклада. Церковные картулярии, описывая щедрые пожертвования на протяжении века, в огромной степени свидетельствуют об этом.

Возникают сомнения, переживала ли северная Франция аналогичное развитие, отказываясь от образцов стопятидесятилетней давности. Здесь все больше встречаются бенефиция, концессии, резервные земли и лены, вассальная зависимость. Столь прекрасные картины, по крайней мере во вкусе X века и более позднего времени, были всего лишь исключением. Р. Фоссье на примере Пикардии констатирует, что свободные и независимые собственники были главной опорой крестьянского общества, даже если среди них, при различных экономических условиях, и росло социальное расслоение. В противном случае остается непонятным, откуда взялись столь огромные пожертвования на Церковь, — судя по документам, и в реальности тоже, — если дарители не являлись бы собственниками, способными отдавать часть своих благ.

Наличие почти повсюду массы свободных крестьян, помимо всего прочего обрабатывающих землю других за легкий оброк, объясняет, почему обладатели должностных полномочий, присвоившие себе функции управления и юридическую власть, были озабочены тем, чтобы усилить контроль над людьми, а не над земельными владениями. Такой подход приносил свои плоды: взимать штрафы, лишать прав или, как их называли, «обычаев» тех, кто работает в подвластном магнату и его клану секторе, — вот что выгодно, ибо им подчиняются все: свободные и зависимые, собственники и ленники. Это желание, потребность покорить своему верховенству людей, выжать из них все возможное придают истории X века черты жестокости и насилия. Не рассуждая, наиболее сильные, владеющие оружием, знаками различия и рычагами управления, стремятся подмять под себя других, принуждают — не всегда и не везде успешно — к оплате из собственного кармана.

Около 1000 года подобные процессы были еще ограниченными, раздробленными, неравномерными. И все же они были достаточно ощутимыми, чтобы войти в сознание общества, в его мировосприятие. Те, кто заботился о мире и порядке, впадали в беспокойство. Милитаризация общества, секуляризация всех сторон жизни были связаны с экономическим развитием, медленным и скачкообразным.

Из редких и фрагментарных документов можно вынести общее впечатление: сельскохозяйственная продукция улучшалась. Орудия труда тоже прогрессировали. В текстах все чаще встречаются упоминания о мельницах. Иногда говорится об освоении новых земель. На деле одни церковные картулярии служат источником сведений об этих фактах. Большую же часть участников составляли, разумеется, миряне. В экономику вкладывается все больше средств. С 930-х годов вокруг Шартра монахи и каноники заключают с крестьянами долгосрочные контракты о помощи в обработке земель и об аренде. В Пуату около 955 года жили некий Лантри и его жена Летграда, которые предоставили Желону и Готберге три эвра земли для разведения виноградников. Такая аренда — одна сторона дает землю, другая — рабочие руки — истекает через пять лет. И каждый использует свою часть урожая, как ему заблагорассудится. Три эвра — это немного, около двадцати акров. Достаточно было заключить договор, и в архивах монастыря Сен-Сипрьен в Пуатье сохранялись подобные документы. Собственники поднимают цену на свои имения. Виноградники, мельницы, места рыбной ловли становятся наиболее распространенными объектами аренды. На морском побережье к этому добавлялись солеварни. Около 970 года, к примеру, аббат Константин из Сен-Мэксана дает Укберту и его жене Констанции необработанную землю в Онисе, чтобы устроить на ней пятьдесят соляных разработок; до конца своей жизни арендаторы смогут пользоваться ³/ ₅ части продукции. Действительно, произвело во и продажа соли занимали большое место в торговом обмене и потреблении. Это был неистощимый источник доходов. В Марселе монахи Сен-Виктор, в Арле — граф Прованса, в Нарбонне — архиепископ контролировали производство соли и взимали налоги.

Начало оживления в экономике, по моему мнению, оставалось еще очень ограниченным. Два-три процитированных выше примера могут подтвердиться еще несколькими десятками, но не более.

Росло ли население в конце первого тысячелетия? Историки спорят по этому вопросу. Как составить себе хоть малейшее представление об этом? Если по поводу Маконнэ Жорж Дюби пишет, что в наиболее зажиточных семьях нередки были семь-восемь детей, то А. Дебор не обнаруживаем в ленах Шаранты никакой демографической перенасыщенности. Вместе с тем там, где развивается сельское хозяйство, действительно растет и население, которое производит и потребляет: причина и следствие здесь уже неразличимы. Во всяком случае, достоверно, что изменилась плотность населения и образ жизни крестьян. В X весе на Западе не появляются ли деревни в их современном понимании — топографическом, культурном и социальном? Похоже, что да. Даже если люди издавна объединялись, пусть в малых количествах, чтобы жить лучше. В свою очередь, археологические данные говорят о преемственности в расселении на разных землях. Как и прежде, селились вокруг монастырей, крепостей. Замки, возведенные Тибо Турским — Шинон, Сомюр, вызывали к жизни и поселения Лош. Ньор, Рюффек, Жарнак… Деревня нечто иное, чем стихийный хутор, и она создается на определенной устойчивой основе вокруг замка, церкви. В X веке, похоже, окончательно сложилась система сельских приходов. Один из лучших тому примеров епархия Отён. Наконец, деревня играла определенную социальную и экономическую роль. Деревня — это не просто стоящие рядом дома. Это всевозможная хозяйственная деятельность, способность на месте создать все необходимое для жизни. Важное значение имело и наличие собственного деревенского кладбища. Правители стремились приучить людей к более оседлому образу жизни, и первый экономический подъем вызывал желание прочнее обосноваться на своей земле. Большие латифундии и экстенсивный путь развития приходили в упадок параллельно с государственной властью. В документах меняется смысл старого слова «вилла». От домена, от центра эксплуатации со всеми ее зависимостями переходят — особенно на севере Луары — к чисто деревенскому образу жизни. Тексты XI века фиксируют эту эволюцию.