История франков
Шрифт:
По лексическому составу его язык необычайно разнообразен, его синтаксис необычайно подвижен, морфология меняется от синтетической к аналитической структуре, которой было суждено стать двухрегистровой системой старого французского, где приставки и предлоги сменили старые склонения, точно так же, как местоимения поддержали обветшавшие глагольные окончания. Образно говоря, лингвист не скажет: вторичные или третичные признаки заменили первичные.
Действительно, по небрежности переписчиков некоторые рукописи Григория, оказавшиеся в нашем распоряжении, не совсем точны. Скажем, в книгах VII—X использовалась брюссельская рукопись. В первом разделе книги VII редактор счел нужным
В «Истории» Григорий лишь однажды говорит о своем языке. «Возможно, моя латынь провинциальна, – пишет он, – но я едва ли мог промолчать о вещах, которые видел или о которых мне рассказывали сведущие люди». Подобные отсылки мы встречаем и в других сочинениях Григория.
Под провинциальностью Григорий понимал свою принадлежность к галльской провинции. Фактически он первым начинает жаловаться, если кто-то плохо говорит. Так, об обманщике из Бигора он пишет: «Он говорил на языке простолюдинов, его произношение невыразительно, он использовал грубые слова». О тех немногих случаях, когда Григорий отходил от своего родного языка и был вынужден прибегать к выхолощенной речи, он говорит как о неизбежном факте. Как мы увидим, Григорий иногда привлекает внимание к своим умеренным шуткам одной или двумя витиеватыми фразами.
Григория окружали франки, многие из которых, очевидно, говорили на своем собственном языке, предпочитая его латыни или вообще не зная ее. Правда, нет подтверждений того, что он сам мог говорить на франкском языке. Григорий никогда не упоминает греческий. Встречается только один поучительный отрывок о языках, использовавшихся в Орлеане, когда Гунтрамн вошел в город 4 июля 585 года.
«Огромная толпа горожан вышла встретить его, они несли флаги и знамена и пели песни в его честь. Речь сирийцев резко отличалась от галльских римлян и также от речи евреев, и каждый пел хвалу на своем собственном языке».
Единственный лингвистический комментарий Григория касается добавлений Хильперика к латинскому алфавиту. «Он добавил к нашему алфавиту несколько букв от греков: w, ae, the и wi, обозначив эти четыре буквы как , , Z, . Он отправил инструкции во все города своего царства, заявляя, что этим буквам следует научить мальчиков в школе и что книги, в которых использованы старые буквы, должны быть исправлены с помощью пемзы, а новые буквы вписаны».
Стиль
Григорий писал просто и не витиевато. В «Истории франков» мы встречаем всего лишь несколько разновидностей риторических фигур, метафор. Тщетно искать в ней особенные сравнения, удивляющие метафоры и любые другие многочисленные стилистические уловки, с помощью которых он хотел бы оживить свое пространное повествование. Григорий воспринимал слова конкретно, они помогали ему рассказать историю, фиксировали его рассуждения. И очень редко позволяли выразить чувства, поэтому здесь и не встречается пространных рассуждений, витиеватостей, льстивых речей – словом, никаких уловок, какие встречаем у писателей. Все просто и ясно, и слова не отгораживают от нас мысль автора.
Григорий выстраивает свои слова как солдат, причем не как на параде, а после долгого и продолжительного похода, и большинство их одеты в потрепанную форму защитного цвета. Как епископ, он должен был руководить огромными скоплениями людей, во время величественных и впечатляющих церемоний играть центральную роль, смело высказываться на публичных собраниях, показывая себя вершителем судеб и одновременно проявляя христианскую любовь, неся слова утешения в полночный час.
При этом нельзя говорить, что его язык однообразен и однотонен, он меняется в зависимости от авторской задачи, но верно и то, что автор не стремится к стилевым изыскам. Можно сказать, он их даже избегает. «Мой стиль не слишком утончен», – замечает Григорий в своем предисловии. Когда же приходит время завершить книгу, он повторяет сказанное: «Мне хорошо известно, что мой стиль в этих книгах вовсе не гладок. То, что я написал, может показаться вам грубоватым, но я прошу вас проявить ко мне снисхождение…»
Практически сразу в связи со стилем Григория можно высказать несколько соображений. Он будет цитировать Библию до тех пор, пока на вечернем небе не покажутся кольца Ангела, а тяжело двигающиеся коровы не начнут перемещаться домой к вечерней дойке. Когда он в настроении, то использует один из старейших приемов, известных христианским апологетам, и выводит пространные этические и духовные рассуждения, уводя нас в сторону событий, которые происходили давным-давно, предпочитая времена Ветхого и Нового Заветов. Для него ковчег – это символ матери церкви, а наше земное существование похоже то на бурное, то на спокойное море. Сам же храм Христа находится внутри нас.
Ради красного словца Григорий охотно и постоянно перемещается из прошлого к современности. Кроме того (практически на каждой странице), он сообщает нам в возвышенной форме от первого лица, что никому еще не доводилось слышать об описанных им событиях и никто не удосужился о них написать. Большинство его сравнений просты. Хлодвига он сравнивает с Константином, Левдаст – гордый как павлин, Рикульф – гордый, как Симон волхв, Хильперик похож на Нерона в старости, да и сам он Нерон и Ирод нашего времени; священник возвращается к своему прелюбодейству, как «собака возвращается к своей блевотине».
Иногда Григорий бывает непредсказуемым и пишет, скажем, так: «Уровень реки поднялся высоко из-за заваливших реку трупов… франки пересекали по трупам реку, пользуясь ими как мостом». Люди бросались в реку в таком количестве, что «казалось, что множество пчел стремятся в улей». Самые удивительные сравнения связаны с знамением, которое ему довелось увидеть в небе над Кариньяном: «В центре небес ярко сверкало облако, и лучи сконцентрировались на нем, как будто перед нами был павильон с цветными полосками, расширявшимися книзу и уменьшавшимися кверху, встречаясь на вершине». Известно, что все публичные ораторы сильно отличаются друг от друга, об этом и пишет Григорий: «…казалось, что своими речами они преследовали ложную цель разрушения Истины». «Он, безгрешный, который так часто стремился освободить грешников», «враги, которые бродят вокруг наших границ, скорее испугаются, видя наше единство, так что нет причины радовать их нашей ссорой».
Григорий вовсе не избегает жестких описаний, хотя, возможно, их и не стоило бы давать так часто: «Редкий день не проходил без того, чтобы кого-нибудь не убивали, едва ли не каждую минуту кто-то оплакивал близких». Время от времени он сдержанно афористичен: «Любой, кто делает то, что он хочет, явно становится рабом своих желаний и в итоге не достигает ничего». Иногда Григорий цитирует пословицу: «Дай один и тот же добрый совет тому, кто любит вас, и тому, кто вас ненавидит, и ваш друг примет его, даже если ваш недруг с презрением отнесется к нему». Отметим и резкую смену интонации: Григорий быстро переходит от нежности к безжалостной иронии, переходящей в саркастическую усмешку.