История Хэйкэ
Шрифт:
– Да, а я нередко видел, как музыканты становились сторонними наблюдателями попоек, участники которых напивались до бесчувствия.
– Мой отец часто сожалел о том, что ему выпала доля играть на музыкальных инструментах и танцевать во время церемониальных торжеств и оргий двора.
– Значит, ты все-таки предпочитаешь проводить время среди обездоленных, охраняя здешний источник воды? Я согласен с тобой. А ты можешь поставить свой талант на службу простому народу?
– Сомневаюсь, чтобы музыка, предназначенная для двора, нравилась простым людям. Но наверное, должен существовать способ, при помощи которого можно было бы преобразовать эту музыку для их удовольствия. Но мне он неизвестен.
– Послушай, Асатори. Сыграй мне что-нибудь на своей флейте.
Просьба Монгаку
– Прости, что вынужден тебе отказать, – сказал он. – Слишком много горьких воспоминаний разбудит моя флейта, я не могу играть на ней без слез. Пропадет прекрасное настроение, которое создало твое сакэ, и я останусь наедине со своими горькими мыслями.
Монгаку более не настаивал. Вокруг было много звуков, услаждающих слух и душу. В траве среди развалин мириады сверчков стрекотали, тренькали и позвякивали. Над ними в ночном небе повис небольшой лунный диск.
– Закончилась ли наконец междоусобица?
– Боюсь, что нет.
– Ты полагаешь, она будет продолжаться? – испугался Асатори.
– До тех пор, пока люди не научатся изгонять жадность и подозрения из своих душ, – ответил Монгаку. – Пока сыновья не верят отцам, отцы – своим детям, нельзя сказать определенно, когда братья и родственники перестанут быть врагами. Когда господин и слуга не доверяют друг другу, тогда жизнь на земле даже без кровопролития превращается в ад. Во время последней войны пламя ада коснулось и нас.
– Но война как будто закончилась.
– Нет, это была только репетиция войны, еще более ужасной. Безжалостность советника Синдзэя обещает гораздо худшие времена. Ты еще увидишь, как столица превратится в логово демонов. Меня ужасает наше будущее.
– Является ли Синдзэй воплощением всего зла?
– Причины шире и глубже. Они не сводятся к одному Синдзэю. Они коренятся во мне, в тебе.
– Во мне, в тебе?
– Подумай, Асатори. Человек – самое беспокойное существо. Допустим, кто-то приходит и разбивает кувшин сакэ, которым мы наслаждаемся. Разве мы останемся безучастными к этому? Или, скажем, если кто-то отберет у тебя твою бесценную флейту, неужели ты не будешь бороться за ее возврат? Мы оба одиноки, не имеем семейных связей. Если бы не это, мы стали бы жертвами слепой любви к близким. Кто знает, куда бы нас привела такая слепота? Но даже свободные от семейных уз, мы уязвимы для своих страстей и себялюбия. Разве учение Будды не говорит, что человек – бог и дьявол поочередно, что он опасное существо, мятущееся между добром и злом? Это справедливо как в отношении принца, так и в отношении нищего, в отношении тех, кто пресыщается изысканными блюдами, и тех, кто голодает. Мир состоит из тех и других. Неудивительно поэтому, что любой неверный шаг может привести к кровопролитию.
– В таком случае все люди – исчадия зла и нет исключений?
– Было бы неплохо, если бы каждый человек считал себя воплощением зла. Себя я таким и считаю, вот и стараюсь стать лучше.
– А является ли злом сила?
– Без сомнения. Но власть – еще более сильный яд. Представление о том, что власть существует для людей, на самом деле полная ерунда. Тот, кто вкусил ее, не может не конфликтовать или не быть втянутым в конфликты. Разве мы не были свидетелями того, как влиятельные сановники и почтенные дамы, даже трехлетний император были простыми марионетками в борьбе за власть? Монахи с гор, проповедующие спасение, и те не свободны от властолюбия и славы. Не свободны от них даже девы веселья в Эгути, торговцы на рынках или орды нищих… Вот какие мы беспокойные существа!
Монгаку, увлеченный рассуждениями о несовершенстве человечества, опустошал одну за другой чашу сакэ, принесенного другу. Между тем Асатори рассеянно слушал. Он не находил внутри себя отклика на волнующие Монгаку вопросы. Рассуждения Монгаку звучали так, словно он беспрерывно боролся с демонами внутри себя.
Вскоре обоих сморил сон. После полуночи Монгаку поднялся и стал готовиться к уходу. Закинув за плечи дорожный мешок, с посохом в руке, он направился к речке, перейдя ее вброд в самом мелком месте. Затем он скрылся в темноте на противоположном берегу. Асатори сопровождал друга
Внезапно Асатори вскочил с циновки. Не могла ли та процессия всадников ехать в храм Ниннадзи? Он взглянул на звезды в небе, бледнеющие при свете зари, выбежал на аллею и, резко повернув за здание академии, свернул на другую аллею. Там он увидел ту же самую процессию, двигавшуюся, как светящаяся сороконожка, за воротами дворца на север в направлении храма Ниннадзи.
Предыдущим днем посланец императора прибыл в храм Ниннадзи и представился экс-императору Сутоку со словами: «Я привез приказ императора. Завтра, двадцать третьего числа, вам следует отправиться в провинцию Сануки. Вы располагаете только сегодняшним вечером, чтобы собраться и попрощаться с кем пожелаете. Вас будет сопровождать эскорт».
Ссылка! Сутоку выслушал сообщение посланца императора в полном отчаянии. Ссылка за моря! Его мысли обратились к сыну. Что с ним станет? Сутоку попросил настоятеля храма переговорить с ним. Настоятель пришел в полночь. Сутоку высказал монаху свое беспокойство за судьбу сына и умолял его позаботиться о том, чтобы сына отправили в место ссылки к родителю и постригли в монахи. Тронутый мольбами Сутоку, настоятель неохотно согласился.
Сутоку было разрешено оставить при себе только трех фрейлин. Они едва закончили приготовления к отъезду, когда за воротами послышались крики погонщиков лошадей и воинов, грохот колес повозок. Дымящиеся факелы пылали в ранние часы утренней зари неровным светом. Ворота были распахнуты, помещение храма заполнилось шумом семенящих ног монахов и всеобщей суеты. Один за другим зажгли светильники, горевшие бледным светом. В покоях Сутоку появились два воина, сообщив, что они – охранники. Те проводили экс-императора к ожидавшей его карете. В полусвете зари монахи, слуги и служанки, а также крестьяне с полей при храме выстроились в линии по краям дороги. Толпа людей собралась у ворот, причитая. В ней находился и Асатори, тянувшийся бросить последний взгляд на своего господина. Но Сутоку не было видно, поскольку его карету закрыли деревянными ставнями. Когда кортеж воинов и чиновников удалился, толпа рассеялась. Остался один Асатори, выглядывавший из-за всадников. После того как кавалькада тронулась в путь, Асатори устало потащился за ней.
Процессия обошла столицу с западной стороны, миновала по заезженной дороге ворота Расёмон и повернула на юг. Далее она последовала к храму Фукуми и Анракудзюин, где сливались реки Камо и Кацура, образуя реку Ёдо.
У берега Ёдо стояли три пришвартованных корабля.
– Они опаздывают. Они должны были прибыть гораздо раньше, – ворчали некоторые воины, сопровождавшие правителя провинции Сануки, который отвечал за эскортирование экс-императора.
– Вон они едут! – крикнул один из матросов.
Вскоре подъехали две кареты в сопровождении нескольких всадников. Вперед выступил правитель:
– Вы прибыли позже назначенного часа. Это создало нам затруднения, поскольку мы регулируем движение по реке, исходя из силы прилива и ветра. Проследите за тем, чтобы ссыльный немедленно перешел на борт корабля.
Команды кораблей засуетились, быстро разбирая рули, отпуская швартовы и покрикивая друг на друга под завывание утреннего ветра. Один из охранников Сутоку ввязался в горячую полемику с правителем.