История Хэйкэ
Шрифт:
Киёмори вскочил на ноги. Посмотрел внимательнее на мать. Ее считали больной, а она уже оделась для выхода. Как всегда, тщательно нарумянилась, надушила волосы, со вкусом подрисовала брови. Ясуко облачилась в верхнюю накидку, которая веселостью цветов могла подойти и двадцатилетней девушке. Что же это? Не просто еще одна обычная ссора. Все привыкли к ее угрозам бросить их навсегда, она приучила мужа и сыновей к этим запугиваниям, но никогда прежде не выглядела столь спокойной и никогда не одевалась для поездки.
Судя по виду Тадамори, он соглашался с ней, хотя и
– Отец, это правда – то, что говорит моя мать?
– Правда. Все вы долго мирились с такой жизнью, но это правда, и так будет лучше для всех вас.
– Но почему? – с трудом выговорил Киёмори. Он слышал, как брат борется с рыданиями. – Этого нельзя допустить, отец. Ведь все эти дети…
По-детски прозвучавший призыв, казалось, позабавил Тадамори, и он невольно улыбнулся:
– Все правильно, Хэйта. Так будет лучше.
– Что «правильно»? Что будет со всеми нами?
– Ясуко будет счастлива. И для всех вас будет лучше. Не надо поднимать суету. Не беспокойся.
– Но Цунэмори сказал, что все это из-за меня. Если я виноват, позвольте мне исправиться. – Повернувшись к матери, Киёмори попросил: – Как же мои бедные братья? Я обещаю, матушка, угождать вам. Только обдумайте все еще раз!
Когда Киёмори говорил, его взволновала и огорчила сила чувства, которое он испытывал к матери. Мокуносукэ и Цунэмори плакали в голос. Сбитый с толку Киёмори также расплакался. Лишь Тадамори и Ясуко сидели неподвижно, безучастные к происходившему.
Затем Тадамори резко вмешался:
– Хватит, прекратите лить слезы! До сего момента я выносил все ради сыновей, но теперь я пробудился от сна. Каким глупцом я был! Все двадцать лет я, Тадамори из дома Хэйкэ, позволял женщине помыкать собой, и эти годы оказались одним сплошным мучением. Я был глупцом! И мне трудно обвинять в глупости тебя, Хэйта. – И он горько рассмеялся.
При звуке этого сардонического смеха Ясуко, все время державшаяся очень высокомерно, вспыхнула:
– Что значит ваш смех? Вы высмеиваете меня? Смейтесь сколько хотите, издевайтесь надо мной. Будь сейчас жив прежний император, даже вы не осмелились бы так меня унижать! Не забывайте, что моими приемными родителями его величество назначил семью Накамикадо!
Тадамори снова засмеялся:
– Однажды я засвидетельствую свое почтение семье Накамикадо, так много лет оказывавшей в лице этой госпожи честь скромному Тадамори.
Ясуко бросила на мужа мстительный взгляд и с горячностью, предполагавшей запечатлеть ее слова в его памяти, произнесла:
– А вы не заметили, что я рожала детей одного за другим? Был ли хоть один день, когда вы попытались сделать мне приятное? Двадцать лет, несмотря на отвращение, из любви к детям я оставалась здесь! А эти двое – Хэйта и Мокуносукэ, – разве не делились они злобными сплетнями обо мне на рассвете у конюшни? Не обсуждали непочтительно покойного императора, заявляя, что у госпожи из Гиона был тайный любовник – какой-то
– Довольно, довольно! – крикнул Тадамори. – Разве мы не говорили об этом все утро? Ты позвала сюда Мокуносукэ и всласть поиздевалась над ним. Все это ни к чему – остановись!
– Тогда будьте моим свидетелем!
– Но разве я не сказал совсем недавно, что Хэйта Киёмори – твой и мой сын?
– Хэйта, ты слышал? – спросила Ясуко и обратила колючий взгляд на Мокуносукэ. – А ты слышал, распространитель вздорных сплетен? Никто не отрицает, что его величество благосклонно ко мне относился, но какой негодяй рассказал тебе старую басню, которой уже двадцать лет? Тадамори это отрицает, а Мокуносукэ прикидывается наивным. Но ты, Хэйта, конечно, не станешь лгать своей матери?
– Я должен знать, кто мой настоящий отец.
– Разве твой уважаемый отец не ответил тебе только что?
– Он так сказал из жалости. Я буду по-прежнему уважать этого человека как моего настоящего отца. Но я хочу знать, кто мой отец. Пока мне не скажут, я вас не отпущу! – выкрикнул Киёмори. Он схватил рукав кимоно Ясуко, прижал его к своим опухшим от слез глазам и взмолился: – Говорите, вы знаете! Чей я сын?
– Он сошел с ума, этот ребенок!
– Возможно, но из-за вас этот человек, мой отец, провел двадцать лет в одиночестве, впустую растратил молодость. Вы – чудовище, женщина-лиса!
– Как ты можешь говорить такое своей матери?
– Вы можете быть мне матерью, но вы бесите меня так, что невозможно выразить словами! Вы подлая и бесчестная, ненавижу вас!
– Что же ты ждешь от меня?
– Дайте мне вас ударить! Отец не станет – он не осмеливался поднять на вас руку все двадцать лет.
– Боги покарают тебя, Хэйта!
– Как покарают?
– В те минувшие дни его величество собственной персоной какое-то время любил мое тело. Останься я при дворе, меня бы там уважали, но я понизила свое положение, войдя в этот дом! И думать, что ты осмелишься поднять на меня руку, – значит предать его величество. Тогда я не смогла бы простить даже собственного сына!
Оглушительный крик Киёмори заполнил комнату.
– Дура! Представь, что это я – его величество! – Изо всех сил он отвесил матери звучную оплеуху так, что она упала.
– Молодой хозяин рехнулся!
– Эй, вы, там! Сюда, молодой хозяин одержим демонами!
– Смотрите, как беснуется! На помощь!
– Скорее!
И сильное волнение пронеслось над всем домом.
Даже обеднев, Тадамори одно время управлял провинциями и как член дома Хэйкэ занимал пост в императорской страже в Приюте отшельника. И хотя сейчас его семья существовала впроголодь, он настаивал на сохранении свиты из пятнадцати или шестнадцати слуг. К их числу принадлежал и управитель Хэйроку, сын Мокуносукэ.