История имперских отношений. Беларусы и русские. 1772-1991 гг.
Шрифт:
Русицизмами являются также синтаксические формы дополнений в винительном падеже вместо родительного, когда глаголы, которым подчиняются эти формы, употреблены с отрицанием. Если говорить о лексике, то здесь русицизмов уйма: укоренились в языке художественной литературы такие, например слова, как «ачаг», «аплот», «знешній» (вместо беларуского слова «вонкавы»), «рабяты», «урач», «аб’ява», «беззаветны», «шэсце» (чуточку видоизмененное русское слова «шествие»), «член», «чарціць» и т. п.
Но есть и отрадные примеры. Так, в художественных беларуских текстах поныне нет чуждых беларускому языку форм деепричастий настоящего времени действительного залога, образуемых из возвратных глаголов («пачаўшыйся», «адбыўшыйся»),— хотя в официальном газетно-журнальном языке эти формы бытуют на правах нормы. Не встретишь в языке художественной
Изучая тексты беларуской художественной литературы, можно проследить на конкретных примерах сам процесс русификации, увидеть, как это делается. Сперва то или иное русское слово появляется в официальном языке изредка, как бы спонтанно, и употребляется параллельно с соответствующим ему беларуским словом. Например, вот уже несколько лет наряду с беларуским словом «танны» (дешёвый) стало время от времени появляться чисто русское по происхождению слово «дзяшовы», которое, мелькая иногда в газетах и журналах, в язык художественной литературы пока не проникло. Но, думается, что с ним произойдет то же самое, что с такими русицизмами, как «папрок» (упрёк) и «поезд».
В официальном языке «папрок» и «поезд» употребляются параллельно с их беларускими адекватами «дакор» и «цягнік», однако последние употребляются гораздо реже. И, напротив, в языке художественной литературы слова «дакор» и «цягнік» встречаются во много раз чаще, нежели «папрок» и «поезд». Есть множество других примеров, которые говорят о том, что употребление того или иного русицизма в языке художественной литературы всего лишь вынужденная дань писателя официальному направлению, а не тенденции самого языка, не тенденция автора.
Изучая тексты беларуской художественной литературы, можно проследить на конкретных примерах, как писатели в процессе редактирования своих произведений при подготовке их к отдельному изданию после опубликования в журнале избавляются от русицизмов, допущенных в первоначальной публикации. Как правило, русицизмы эти отбрасываются авторами и заменяются исконно беларускими словами и грамматическими формами.
Писатели стремятся сохранять чистоту родного языка, но положение их сложное: политика русификации требует от них, чтобы они избегали «узких провинциализмов», «архаизмов», якобы искусственно созданных беларуских «неологизмов», что на практике приводит к отрыву от живого языка народа, из которого художественная литература черпает свое богатство. В результате отрыва от народной языковой стихии язык современной беларуской художественной литературы оскудевает, становится бедным и бесцветным. И всё же он, несмотря ни на что, выгодно отличается от официального языка не только гораздо меньшим количеством русицизмов, но и стремлением сохранить животворную связь с глубинным народным языком. Пока что в языке беларуской художественной литературы присутствует немало глубинных народных слов и выражений, в том числе «провинциальных», которые обогащают языковую палитру.
Беларуский автор В. Красовский, приводя немало примеров порочных переводов, сделанных с русского языка на беларуский в республиканских газетах и в БЕЛТА, указывает и основную причину такой порочности:
«Это происходит потому, что к переводу не везде подходят творчески — часто делают так, чтобы, скажем, пяти словам русского текста обязательно соответствовали пять слов текста беларуского» [129] .
Весьма меткое предостережение Красовского можно с полным правом отнести ко всему официальному газетно-журнальному языку в БССР, как в текстах переведённых с русского, так и в текстах оригинальных. Но к языку художественной литературы, даже при всех его русицизмах, его неестественном убожестве и значительном отрыве от народного языка, это замечание отнести нельзя.
129
В. Красовский. О языке газет. «ЛiМ». № 40 от 18.05.1957.
Роль беларуских писателей и поэтов в борьбе за сохранение чистоты беларуского языка, в противостоянии русификации огромна. Пожалуй, только писатели сегодня сполна осознают важность такой борьбы и стремятся вынести обсуждение проблемы на общественную трибуну… Начиная с 1956 года писатели, а вслед за ними и работники культуры по сей день выступают в защиту языка публично. В основу дискуссии положен абсолютно правильный посыл беларуского советского филолога Ф. Янковского, что «безразличие к языку — это безразличие к народу и его культуре» [130] . Поэтому дискуссия о языке распространилась на все области беларуской культуры, заострив вопрос до предела: быть или не быть беларуской культуре, а в конечном итоге — беларускому народу?
130
Ф. Янковский. Равнодушие к родному слову. «ЛiM». № 38 от 11.05.1957.
…В широком плане дискуссию эту начал реабилитированный в 1956 году бывший узник сталинских лагерей, писатель Янка Скрыган. Его статья под скромным заголовком «Думкi аб мове» (Мысли о языке) содержала в себе следующий главный тезис:
«Знать язык — это значит знать законы его построения, знать его народную основу. Только зная народную основу языка, можно правильно и просто высказать ту или иную мысль, естественно, повинуясь законам данного языка, построить фразу, употребить единственно уместное для этой фразы слово, правильно поставить ударение: надо знать, как произносятся гласные, согласные, мягкие и твёрдые звуки данной речи в конкретной фразе, дабы сохранить звучание языка. Знать язык — это значит знать, как говорит народ» [131] .
131
ЛіМ. № 38 от 11.05.1957.
«Знать, как говорит народ», и, понятно, формировать свой язык на базе народного — главное требование к тем, чьим делом является Слово. Далее Скрыган говорит, обращаясь к своим коллегам:
«Слишком рано мы отрываемся от народной творческой среды и, не успев приобщиться к её богатствам, спешим укрыться в рабочих кабинетах. Но сквозь стены кабинетов до нас с трудом доходят и блеск народной мысли, и гибкость фразы, и меткость присказки и мудрость наблюдения. Всё это мы черпаем из газет и чужих книг. Отсюда зачастую наша сухость и бесцветность, канцеляризмы и однообразие».
Сходные мысли развивал беларуский советский литературный критик Алесь Адамович. Указав на отрыв писателя Ивана Шамякина от народного языка и отметив, что писатели 20–30-х годов «считали своей важнейшей обязанностью следить, чтобы беларуский литературный язык произрастал на основе всех богатств народного языка», А. Адамович высказал пожелание в адрес современной беларуской литературы:
«Литературный беларуский язык в последние десятилетия стал более нормативным, стала богаче его лексика. И то, что литературный «книжный» язык стал больше очищаться от разговорного — абсолютно закономерно. Но это не значит, что… литературный язык должен быть лишён народных, бытовых и даже сугубо «местных» красок, что он должен быть похож на «переводной» язык. На дистиллированную воду, которая хотя и чистая, но малоприятная на вкус» [132] .
132
ЛіМ. № 21 от 13.03.1957.
Как уже отмечалось, в процессе русификации из беларуского языка выбрасываются и заменяются русскими все те слова, которые своим корнем или формой строения отличаются от соответствующих слов русского. Это обосновывается необходимостью очищения литературного языка от «узких диалектизмов» или «провинциализмов». Алесь Адамович решительно выступил в защиту «диалектизмов»:
«Не надо нам слишком бояться понятия «диалектизм», надо сначала прислушаться, как данное слово звучит, вдуматься, насколько оно меткое и понятное. В любом, в самом маленьком «сусеке» живого народного языка можно порой найти крупные зерна народной мудрости и остроумия».